- Не надо, – твердо ответил Пат и почувствовал, как Женя на том конце связи замерла от удивления. – Я сумею с ним объясниться. Я понимаю его язык.
- Я знаю, – ответила Женя, помолчав. – И он тоже знает.
====== 6. Операция “Захват” ======
Вот незадача – магазин оказался закрыт. Вроде и день рабочий, и время десять утра – ни рано, ни поздно, в самый раз, чтоб протянуть дрожащими руками бумажку Наталь-Палне, как уважительно именовали дородную продавщицу постоянные покупатели, получить так надежно, удобно ложащуюся в руки бутылку, прозрачную как слеза, и услышать дежурное “Ириску на закусь возьмеш?” Но закрыт магазин, достоверный замок болтается на дверях, Наталь-Палны нет. И соседа-скульптора замели, не зайдешь. У Нила Провыча всегда находится, чем душу успокоить – хоть сам-то он из интеллигентиков, малахольный, а с пониманием мужик, знает, что без питья человеку жить обидно, и душа у человека без питья горит.
И выходит такой человек в поросший высоким выжженным солнцем зельём-быльём собственный двор, оглядывается – и такая тоска, что хоть в петлю. И всего-то надо – малую толику топлива душе подбросить. Разве пошарить у Провыча... может, в домишко-то получится залезть, Провычу без надобности сейчас... Не то что дверь ломать – нет, зачем обижать? Так, малость окошко приоткрыть.
Что-то зашуршало, заколыхались ветки кустов, закачались кусты полыни. Глянул... Что значит без опохмела – рука, рука, прости Господи, серая как жмурик. Ползет из кустов, пальцами по земле перебирает...
- Ты чаво тут забыл? – прошамкали оттуда же, из кустов. И рука заперебирала пальцами живее, заставляя пятиться... Никогда больше... ведь со вчерашнего вечера ни капли, Господи... Царица Небесная...
Не помнил, как вывалился сквозь кусты с фетисовского двора в свой, как калитку открыл да, орошая улицу криком, бросился вдоль слепых молчаливых домиков-развалюх...
Женя сидела дома. В буквальном смысле – сидела на полу, подвернув ноги по-турецки.
-... Я тебя очень прошу – не ходи сегодня никуда, – мама, уже собравшаяся на работу, вернулась от дверей и положила Жене руки на плечи. Сразу на оба плеча, прикрыв ладонями выступающие косточки. Вчера мама пришла домой поздно – вернее даже не пришла, а ее довезли. Женя ничего не имела против того, чтоб маму довозили, но вот вчерашний довозивший, как выяснилось, наговорил маме очень много страхов о происходящем в городе. А уж вернувшийся заполночь дядя – его тоже привезли на машине, – с трясущимися руками, непохожий на себя, растерявший сразу всю свою самоуверенность, окончательно убедил маму в том, что над крошечным городком сгустились какие-то неведомые грозные тучи. Подробностей дядя Вова рассказывать не стал, не стал и ужинать, сразу ушел в свою комнату, и Женя слышала, как повернулся ключ в его дверях.
- Просто посиди дома, – сказала утром мама – “мягко, но твердо”, так это Женя мысленно называла. – В интернете повиси. Ну, пусть друзья к тебе приходят – тот мальчик, например...
- Ага, пусть лучше он подвергает себя опасности, чем я, – хмыкнула Женя. Мама, сдаваясь, подняла руки.
- Ну что ты сделаешь с этим материнским эгоизмом, – грустно сказала она. – Ты его в дверь – а он в окно.
- Говори, что энтим делом, мы покончили давно, – продолжила Женя и улыбнулась. – Договорились. Сегодня я дома.
Итак, Женя сидела дома. Открыла ноутбук, вяло поковырялась в гугле – ей нравилось иногда, забив поиск по случайно пришедшим в голову словам, смотреть, что может попасться. Попадались порой очень интересные вещи. Сейчас по запросу “необычная статуя” попался, кроме всего прочего, отрывочек из фэнтэзи-романа про зловещий немецкий городок, где жители обращались в статуи. Роман показался Жене скучным и плохо написанным, поэтому она отставила ноут и стала смотреть в окно. Над расцветающими под окном мальвами летали шмели, они с гудением впивались в сердцевинку ярко-малинового цветка, замирали на его пестике, а потом, жужжа, как ни в чем не бывало, улетали прочь.
День тек вяло и незаметно. Женя прибралась, вымыла пол в кухне, выдраила от нечего делать всю посуду и даже поспала немножко, хотя совсем не устала.
Хотелось, конечно, позвонить Пату, узнать, как там дела. Но Женя не решалась. Невозможным казалось набрать его номер и каким-то дурным дребезгом прервать то, что виделось ей мостом, протянувшимся с одного берега моря на другой. Мостом, сияющим, как невозможность, преодолевшая все законы – и времени, и пространства. Всех времен и всех пространств.
Когда Женя думала о сияющем мосте, проходило невнятное беспокойство, которое преследовал ее вот уже несколько дней. С того самого дня, как, попытавшись “улететь” – так она это про себя называла, – Женя обнаружила, что осталась на месте. Никакого перемещения. Те чудесные врата, которые были прежде для нее открыты, теперь закрылись; сны стали просто снами, и не было в них больше далекого моря, сумрака военного лагеря, темных храмов и долгих разговоров под звездами.
О произошедшем в последнем из снов, оказавшихся не снами, Женя старалась не думать вовсе. В снах все было просто, можно было сесть рядом с другом, говорить о чем угодно, смеяться, играть в заботливую и ворчливую няньку, в своего парня... А потом поцеловаться и, выражаясь высокопарно, разделить ложе со взрослым воином, которого даже не очень хорошо знаешь. Хотя... чего она о нем не знала, спросила себя Женя. Уж точно она знала о нем куда больше, чем, скажем, о собственном дяде.
Лайос и Пат... Любовь преодолевает все, пробормотала про себя Женя. Хотя сама она в это не очень-то верила. Скорее уж намерение преодолевает все. Если чего-то очень захотеть...
Какой-то толчок внутри, будто по-особенному гулко стукнуло сердце и звоном отдалось во всем теле. Женя встала с пола и подошла к окну, выходящему на улицу. Улица как улица – залита жгучим солнцем, с выжженной почти до белизны жесткой травой по обочинам и изрытым асфальтом посередине. Но сейчас у противоположной стороны стоял Лайос и смотрел как раз на ее окна.
Женя настеж распахнула чуть приоткрытые створки и высунулась так, что едва не вывалилась. Лайос неуверенно поднял руку в знак приветствия.
- Я попрощаться пришел, – произнес он, когда Женя выскочила из калитки. – Спасибо тебе за все, царевна.
Женя моргнула – выглядел Лайос вполне обычным парнем, и дядина футболка с брюками сидели на нем так, будто были его собственными. Никто бы и не заподозрил в нем великого воина, с которым связывали судьбу и даже само существование городов и царств. Но то, что и как он говорил, потусторонняя усталость и обреченность в его взгляде – заставило Женю схватить его за рукав футболки и потянуть в дом.
- Ты уйдешь не раньше, чем расскажешь мне, что произошло.
Он, не сопротивляясь, равнодушно протянул ей руку – словно и руку, и всего себя считал непригодным ни к чему предметом, на который все равно наплевать.
- Ничего не произошло, царевна. Ничего.
- Кофе выпьешь?
- Выпью. А что это? – он улыбался вполне спокойно. Так, что даже можно было – если захотеть – поверить в его полную безмятежность.
- Попробуешь – поймешь. Держи, я сделала чуть сладким.
Осторожно принюхался к чашке, потом поднял на Женю светлые серые глаза. Сейчас даже показалось, что появилась в них кроме водяной серой прозрачности какая-то живая прозелень с коричневинкой. Никогда прежде она не видела таких потерянных, “опрокинутых” глаз. Даже тогда, когда пришла туда... в его время, в военный лагерь, зажатый между харибдой моря и сциллой высоких городских стен. После того, как он убил своего, как ему тогда казалось, главного врага и понял, что ни утешения, ни покоя ждать не приходится – даже и тогда в его глазах не было такой пустоты, ведь он надеялся еще на посмертную встречу с любимым. Но сейчас надеяться ему стало не на что.
И нужно было поговорить об этой потерянности. Непременно. Не дать ему ускользнуть в пустоту. Но то, что очень легко и просто получалось у нее в той реальности, было совсем непросто сейчас. Поэтому они сидели рядом на тахте, пили кофе и изредка перебрасывались короткими фразами. Слишком спокойно, преувеличенно спокойно.
- Покажи мне что-нибудь смешное, – вдруг попросил он. – Говорят, у вас сейчас принято над многим смеяться.
“Говорят”, со злостью повторила про себя Женя. Пат, наверное, сказал – тоже нашел тему!
- Хорошо. – Она отнесла его и свою чашки, притащила ноут и открыла его. Забила в поиск “Сфорца Макинтош” – над этим они с мамой порой любили “повпечатляться” и позлословить.
Лайос с вежливым изумлением смотрел на фотографии пестро и вычурно одетой крупной брюнетки с одинаковым на всех фото взглядом – исподлобья и искоса. Когда же Женя показала видео, где эта же брюнетка с застывшим выражением лица делала мелкие шажки на месте перед сидящей на полу кошкой, он озадаченно спросил:
- Она решила пойти в шутихи? Никогда, правда, не слышал, чтобы шутихами были женщины.
- А я не знала, что у вас тоже есть шуты, – удивилась Женя. Лайос усмехнулся.
- Некоторые держат. Одного такого я... – он замолчал, только скрипнул зубами. – Чтобы не шутил и копьем не тыкал. – Женя, вспомнив историю с убитой Лайосом женщиной-воительницей и тем, кто проткнул ей, мертвой, глаз, только положила руку на его ладонь. – Смотри лучше! Даже кошка не выдержала ее танцев, сбежала!
- Я бы тоже не выдержал, – отозвался Лайос. Потом, будто отпустив себя, приняв решение быть веселым, широко улыбнулся: – Наверное, ее муж не выдержал раньше. Жалко ее. И смешно.
Но небольшой проблеск оживления и интереса в нем быстро угас. Возвращалось то же замороженное состояние принятого трудного и окончательного решения. Он встал.
- Мне пора уходить.
Ночью Владимиру спалось плохо – все время чудился каменный скрежет где-то в углах или под окном. Заснув, он ощутил сдавившие горло нечеловечески твердые каменные пальцы. “Вот так погиб Серега”, – сказало что-то или кто-то в его сознании. Точно так же. Сдавили хуже тисков, безжалостнее железа – камень... только хрустнули позвонки и с утробным хряцаньем подалось горло... Владимир ощутил, как покрывается холодным потом, и, как в детстве, натянул на голову простыню.
“Им всем нужны... живые жизни...” – раздался в его ушах голос Фетисова.
Так, укрывшись с головой, почти без сна, лишь время от времени забываясь тяжелой дремотой, Малкович дождался утра.
Сидеть одному в Доме культуры или в пустом спортзале Владимиру совсем не улыбалось, поэтому, проклиная себя за слабость, он попросился к сестре под каким-то пустяковым и надуманным предлогом. Клеопатра, бросив на него проницательный взгляд, согласилась – ни о чем не спрашивая, ничего не уточняя. Так же, как однажды – несмотря на свою гнусную принципиальность, – не выдала родителям, когда Вовка в первый раз запорол сессию.
Сестра была погружена в работу – мягко щелкали кнопки ноутбука, шелестела бумага, тихо шуршала по ней ручка. Иногда Клеопатра закусывала ее кончик и сидела, уставясь в пустоту перед собой. О брате она, кажется, напрочь забыла. Владимир, безуспешно попытавшись сосредоточиться на очередном заказе, мстительно подумал, что сестра сейчас занята, возможно, не рабочими обязанностями, а теми левыми бухгалтерскими халтурками, которые она повадилась брать параллельно с работой. Не все коту масленица, не все Клеопатре быть успешной царицей – пусть-ка покрутится, со злостью думал он.
Когда короткая стрелка часов вздрогнула на цифре три, Владимир закрыл ноут, встал и, стараясь не шуметь, молча вышел из кабинета. Клеопатра даже не повернула головы.
Бормоча про себя, что сейчас день и бояться совершенно нечего, Владимир скорым шагом шел к дому. Он не знал, что заставляло его едва ли не бежать по улице, но этому своему опасливому чувству подчинялся беспрекословно. И оно же заставило его замереть у забора дома и, прежде чем тронуть калитку, встать на цыпочки и заглянуть в окно.
Он увидел незнакомого молодого человека в очень знакомой футболке – точно такая же была у него. Белая, с неоново-ярким синелицым индейцем и выглядывающим у него из-за плеча тотемным столбом – подарок одной мимолетной пассии; футболку Владимир никогда не надевал – из-за принта, – но и не выбрасывал – жалко было, все-таки качественная вещь.
Однако футболка лишь на миг приковала внимание Владимира, и мелькнувшая злорадная мысль о моральном облике племянницы тоже пропала бесследно, когда он разглядел лицо парня. Красивые резкие черты – не такие идеальные и правильные, но несомненно те самые... Малкович снова ощутил каменные пальцы на своей шее и сознание его словно отключилось. Остался лишь ужас. И этот ужас велел как можно тише отойти и как можно быстрее бежать прочь...
Корибанов выслушал сбивчивый рассказ Малковича с чем-то, похожим на брезгливость. И это чувство не покидало его, пока он отдавал короткие распоряжения по телефону, пока пытался дозвониться до администрации – трубку никто не брал, а мобильного самой К.В. Малкович, сестры заявителя, у Корибанова не было.
- А мне... тоже с вами? – у Малковича задрожали губы.
- Нет, подождете здесь. В коридоре, – ответил Корибанов и вышел в подсобку, где стоял сейф с табельным оружием. – Возможно, потребуется ваша помощь. Пашутин, проводите.
- Очная ставка, – к Малковичу возвращалась уверенность, голос перестал дрожать. – Понимаю, да... я готов... Все, что нужно, – бормотал он, сопровождаемый молчащим лейтенантом.
Оставшись один, Корибанов проверил пистолет. Девчонку бы как-то оттуда вызвонить, но мать не достать, а время дорого. Вольман... нет, Вольману звонить не надо. Сами справимся. Сейчас Корибанов ощущал себя как никогда достойным подполковника – недаром он в прошлом году выбил четыре новеньких “броника”. “Зачем вам в вашей сонной дырище бронежилеты?” – хохотал приятель. А вот и дырища проснулась, ощетинилась, вот и пригодились.
Внезапная мысль осенила Корибанова – внучек-то Дарьи Александровны... они вроде дружат с дочкой Клеопатры Малкович. Ольховский – спортсмен, парень отважный и решительный, вспомнил вчерашний день Корибанов. Не то что некоторые...
- Петруша? – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал в трубку Корибанов, дождавшись ответа. – Ты бы не мог мне тут чуток помочь?..
Женя прикусила губу. Что тут было спрашивать – и так все понятно про это “ничего”. И слов у нее не было, чтоб его остановить, хотя понятно было и все остальное – он уходит, чтобы больше не быть. Нигде.
- Ну вспомни, ведь ты же сам говорил, что лучше уж быть поденщиком, чем царить над тенями мертвых, – сказала она почти жалобно.
- Никогда я такого не говорил! Откуда мне знать, что лучше, если я не умирал? Охотница превратила меня в статую, когда я был жив – ни мига не пребывал я в царстве вечного мрака.
- “Не мертв, но спит”, – тихонько сказала Женя. Но ее не слушали. Он стоял неподвижно – слишком неподвижно для живого человека. И уж слишком было понятно, что именно он собирается сделать...
И вот тут Женя разозлилась – и в один миг забыла, что сейчас это не сон и не то далекое далеко, где они встречались на берегу очень давнего моря. К ней вернулась уверенность и ясность, которая не покидала ее в той, иной реальности.
- Так, значит, да? – начала она. – Хорош друг, нечего сказать! А ты подумал, что будет с Патом, если ты вот так уйдешь? Подумал?! Он ведь не простит себе, ты его знаешь. Ты его знаешь лучше меня.
В его глазах впервые мелькнуло что-то похожее на страх.
- Но ты ведь сможешь убедить его, что я просто ушел, что Темная Охотница все устроила... – пробормотал он дрогнувшим голосом.
- Хорош герой! – крикнула Женя, вскакивая. – А мне, значит, врать ему?
- А что же мне делать? – взорвался вдруг и Лайос. От его крика в шкафу звенькнули стекла. Он дрожал, бледный как мел – даже губы побелели.
- Идиот, – прошипела Женя, подойдя к нему вплотную. И вдруг, неожиданно и для него, и для себя, потянулась, обняла его за шею и, встав на носки, прижала его голову лбом к своему плечу. И Лайос с придушенным стоном, будто спасаясь от сильной боли, перенося боль в другое место, крепко прижал ее к себе. Женя осторожно поглаживала его волосы.