Боль вспорола ее, охлестнула ярко-алым, которое, она знала, пачкало сейчас белые льняные простыни, она отпрянула было, пытаясь сжаться, свести колени. Но Мартин, обхватив ее за пояс и сильно прижав к себе, зашептал что-то, зашумело в ушах, и Кристабель, всхлипнув, подалась к нему, обняла, перебарывая боль, пьянея от ощущения тяжести его сильного тела. И ощутила благодарные быстрые поцелуи - Мартин, сдерживаясь, проникал теперь не так глубоко и двигался медленно и плавно. И его руки снова заскользили по ее телу, лаская, утишая боль.
Кристабель обхватила его ногами - ее тело требовало власти, требовало, чтобы он взял ее, всю, без остатка, заполнил то, что было прежде болью. Оно росло, и Мартин, тоже ощущая это возрастание, задвигался резче, рванее, тяжело дыша сквозь зубы и едва удерживая стон. Еще один толчок, всхлип - подняло и опустило. Отпустило.
Тот, у кого руки полны, порой чувствует смутную вину и что-то вроде нежности к тому, кому не так повезло. Ведь и у тебя, достопочтенный слушатель, возникало подобное - когда удавалось выхватить перед носом соперника нужное вам обоим. Можешь не отвечать, я-то знаю, что такое бывает почти с каждым.
Нечто подобное испытывала Кристабель каждый раз, когда невестка пыталась задеть ее. Мартин рассказал ей все. После того, как был согласован ее брачный договор, он и Агнесс встретились у виноградников. Разговор был слишком долгим, чтоб считать его не состоявшимся вовсе, и слишком коротким, чтоб утишить и напитать самолюбие Агнесс Арнольфини. Всего несколько ничего не значащих фраз. А на замечание Агнесс про приятную удаленность маленького поместьица Матамороса, с винодельней и небольшим домиком при ней - приданого донье Кристабель, пожалованного воспитаннице графом де Бомоном - Мартин ответил, что Лаццаро Арнольфини продлит договор аренды на винодельню, данный дону Иньиго. Потому что виноградник того рядом и незачем месту пусту быть.
Кристабель сносила неприязнь невестки, и когда они с Агнесс говорили, даже о пустяках, эта неприязнь почти исчезала. Но Кристабель знала, что такие затишья - лишь короткие перерывы. “Будь осторожна. Очень осторожна. Особенно с Агнесс”, - так заканчивал Мартин каждое из их тайных свиданий.
Кататься они с Агнесс поехали со слугами. Не спеша, как и обещала Агнесс. Кристабель наслаждалась близящейся весной - начался февраль, дожди, мешавшиеся порой с мокрым снегом, стали редки. Скоро просохнет земля, скоро выползут спящие мурашки, и ударит в землю солнце. И белокурая девушка, замершая в немом восторге - конечно же, при виде прекрасно одетой горделиво восседающей на сером жеребце Агнесс, - тоже казалась вестницей весны.
***
Ах, донья Кристабель, как вы ошиблись, когда подумали, что белокурая синеглазка, восторженно взирающая на них, любовалась Агнесс. Девушка смотрела на вас, Кристабель. В недобрый час Бьянка - ибо это была именно она, - пошла в деревеньку с поручением хозяйки Хосефы, в недобрый час! Потому что, взглянув на Кристабель, она тут же вспомнила тех дев, которыми наслаждалась в совсем другом месте, в совсем другом обличье. И ощутила ту же смесь плотского голода и душевного влечения, которую люди так часто называют влюбленностью.
Изнутри женского обличья влюбиться в женщину - но так, как влюблялся, будучи мужчиной! Желая владеть безраздельно, желая подчинить и сделать частью себя. Эта кутерьма не доходила до сознания Бьянки, лишь будоража кровь и погружая в мельтешащий розовый туман. Из этого тумана ее вырвал лишь окрик Хосефы: - Не смей поддаваться!
Лицо хозяйки было столь страшно, что Бьянка задрожала как лист.
- Ты не сможешь вернуться туда, куда желаешь вернуться, если будешь поддаваться той своей природе. Ты не из тех, кто умеет сочетать женскую и мужскую половинки.
========== Глава 7, в которой сражаются, узнают об ожидании и убеждают не спать со шлюхами ==========
“Никогда не давай ничему прижать тебя. Можно видеть самого дьявола, но никому не дать об этом знать”, - однажды он проснулся с этими словами. Они были принесены светом слепого закатного солнца, ворвавшимся на террасу, где он спал в гамаке. И свет был ярче кардинальского пурпура, ярче беспощадного цвета свежей крови, который воспринимается, кажется, не глазами, а животом, будто запах…
Штандарты с гербом короля Наварры развевались над шлемами, знаменосцы несли их высоко, словно позабыли про усталость. Радость всадников передавалась лошадям, они фыркали, пытались заиграть друг с другом, ломая строй. Вороной тоже поддался было общему воодушевлению, однако всадник этого воодушевления не разделял и конь вынужден был смириться.
Чезаре сжал поводья вороного. Он все предусмотрел, все шло так, как он и задумал. Еще с январских праздников были разосланы письма - всем, кому только возможно. Он знал, что эти письма были как удары тяжелых ядер. “Чезаре Борджиа пишет о своем возвращении так, словно он просто уезжал отдыхать. Он наверняка имеет пару тузов в рукаве, этот пройдоха-каталан”.
Начинать надо с малого. Письма пошли и к графу де Бомону - слишком угрожающие, слишком жесткие для того положения, в котором находился король Наварры. “Для чего так дразнить зверя, брат мой?” - спросил король Иоанн, когда Чезаре явился с просьбой подписать третье письмо графу - с требованием явиться в Памплону и угрозой конфискации графства Лерин и других земель де Бомона в пользу Наваррской короны.
Луис де Бомон далеко не прост, ответил тогда Чезаре. Но, получив третье письмо с угрозами и не обнаружив за ними практических действий, он решит, что громко лающий пес не укусит. И вот когда он рассудит так, продолжал Чезаре - тогда мы будем кусать. Иоанн кивнул и, старательно умакнув перо, внизу на плотном желтоватом листе вкось начертал свою подпись.
Для первого укуса место и время выбиралось очень тщательно. И небольшой отряд, ведомый Бомоном-младшим, сыном графа, должен был полечь весь. Весь, до единого человека. Исключая графского сына.
Свалившиеся на графский отряд сразу с двух сторон, словно град на молодые побеги, королевские воины закружили солдат де Бомона в смертельном хороводе. Чезаре орудовал мечом, с радостью чувствуя, как привычной веселой яростью наполняется каждый нерв, каждая мышца. Под его ударом лопнул шлем, разверзся багряно-алой трещиной, в которую хлынула кровь и беловатые сгустки. Крики, вопли боли, звон мечей и топот копыт казались сладчайшей из мелодий, и забыто было тягостное чувство, с которым он садился в ожидавший его на дороге возок, которое свербело в нем все полтора месяца, проведенных у короля Иоанна. Жить, дышать, дарить и отбирать жизни - снова то же опьяняющее сознание собственного могущества! Он жив, слышите?..
Упавший с разрубленной головой всадник открыл путь к де Бомону-младшему - тот и не думал отступать, рубился как бешеный, и рядом с ним рубился крепкий малый, в движениях которого Чезаре уловил что-то знакомое. Все шло по его задумке - пока он не увидел этого парня. Если хотя раз видел человека в бою, узнаешь его потом из сотен. Это как запах, как почерк, как пожатие руки - то, как человек отбирает жизни.
Но целью Чезаре был де Бомон-младший, оборонявшийся пока слишком успешно. И он почти достал графского сына, тот уже начал уставать, отбиваясь сразу от двоих - Чезаре и солдата в давно нечищенном бацинете. Присланные императором Максимилианом наемники не блистали выправкой, зато были умелыми воинами - Нечищенный, как мысленно окрестил его Чезаре, несмотря на малый рост, так и наседал на Бомона, не давая ему продыху.
Лошадь под графом подалась назад, но королевский наемник привстал в стременах, острие его меча скользнуло по дорогому чеканному нагруднику и вошло у шеи де Бомона. И тут - этот самый парень, которого узнал Чезаре. Здоровяк, казалось, выпил эликсира жизни - силы его будто бы утроились, одним ударом своего двуручника он разрубил нагрудник наемника. Двуручник летал в его руках, будто сам дьявол помогал ему управляться с тяжеленным мечом. Чезаре знал это состояние - редко-редко поймаешь его в бою, но если поймать, то кажется, что и само время вокруг тебя останавливается, и ты становишься способен на непосильное обычному человеку. И вот теперь даже он сам не успевал за здоровяком - тот, схватив поводья графского коня, рванулся сквозь воющую круговерть людей и мечей, круша все на своем пути. И пробился, вместе с едва держащимся в седле де Бомоном, который обхватил коня за шею, пачкая его серую шерсть своей кровью.
Чезаре послал коня вперед и почти достал здоровяка, но удар пришелся вскользь по шлему, сбив его. Перед Чезаре мелькнули светлорусые волосы, загорелое лицо, взгляд светлых глаз хлестнул по лицу. Тот самый, из аббатства…
- Почему вы позволили де Бомону уйти? - задавший этот вопрос королевский советник, лысый, с пучками седых волос над ушами, тотчас смешался под взглядом Чезаре.
- Потому что счел это необходимым, - не спуская с советника глаз, улыбнулся Чезаре. Лысый, верно, клял себя за то, что осмелился задать вопрос - взгляд Эль Валентино был почти страшен.
- Брат мой, вы и так неимоверно подняли дух наших войск, - король, неизменно присутствовавший на советах, хлопнул Чезаре по плечу.
- И составил достаточное представление о том, что представляют собой люди графа, - ответил тот. Можно было бы добавить, подумал Чезаре, что он оценил верность того светловолосого капитана. Но говорить такое этим военным советникам, и не видевшим настоящих войн, не следовало.
Если ты хоть немного слыхал о Чезаре Борджиа, досточтимый слушатель мой, то не удивишься, узнав, что за неполные два месяца Эль Валентино умудрился обзавестись в Олите множеством полезных для себя знакомств. Когда почти стемнело, двое в простых темных плащах появились на невзрачной узкой улочке неподалеку от старого дворца. В одном из домов там помещалась трактирчик и лавка еврея-выкреста, бежавшего из Логроньо. В трактирчике подавали риохское, гретое с медом и пряностями, а в лавочке торговали красивыми безделушками мавританской и гранадской работы, которые хозяин оглаживал столь любовно, будто то были живые существа.
- Присаживайтесь, присаживайтесь, - узнав своих гостей, засуетился хозяин. - Холодно сегодня, не прикажете ли вина? С медом и миндальным орехом, с корицею?..
- Благодарю, - Чезаре, а это был именно он, указал сопровождавшему его Хуанито на столик в углу. Следующие час-полтора гости прихлебывали горячий ароматный напиток, а усевшийся с ними третьим сын хозяина полушепотом, блестя черными, как тутовая ягода, глазами, отвечал на расспросы Чезаре.
- …конечно, я видел. Да и… - хозяйский сын лукаво улыбнулся. Чезаре знал, что в этот трактирчик отовсюду стекаются самые разные сведения, здесь что-то вроде лавки сведений. Но вот источники этого своего товара здесь хранят надежно. - Граф его держит, как верного пса, - продолжал трактирщик-младший, - а сын графский - как компаньона. Отец так, а сын эдак. С сыном они ближе, все равно что сеньор и вассал. Но тот не вассал, нет. Видели вы, чтобы волк был вассалом? Нет? То-то же.
- Понимаю, - закончил разговор Чезаре и поднялся, отставив недопитую кружку. - Держи. А это отцу отдашь.
Парень схватил монету, словно белка орех, затиснул в кулак, а данный Чезаре кошелек сунул за пазуху.
- Не перепутай, - бросил Чезаре. - Золотой тебе, кошелек отцу.
- Можно было и не говорить, ваша милость, - прошептал парень. Глаза его зло блестнули. - В Логроньо опять костры горели. В среду.
Чезаре безразлично кивнул, запахнул плащ - Пепельную среду святая инквизиция предпочитала отмечать кострами. Бежавшие из Логроньо лавочник и его семья наверняка потеряли в эту среду кого-то из своих знакомых или даже родственников. Нечему удивляться, да и задумываться об этом было не с руки. Гораздо полезнее было подумать об узнанном. Итак, того, которому он помог у источника Святой Марии, самого полезного человека графа де Бомона зовут Мартин Бланко. Чезаре шел, не замечая грязи узких темных улиц, ум его лихорадочно работал, сопоставляя известное и предполагая неизвестное.
Еще через день и несколько столь же важных разговоров с очень разными людьми известное и неизвестное сложилось в уме Чезаре в узор, упорядоченный и ясный, как искусная мозаика. И теперь путь его лежал к подвалам замка Олите, куда заключили двоих солдат Бомона, захваченных живыми.
“Судьба. Так зовут мою верную шлюху”, - вспомнил Чезаре говоренное им когда-то. Вспомнил, узнав в одном из пленных того самого молодого губошлепа, которого видел у аббатства вместе с капитаном Бланко.
- Твое имя?
- Пепито, ваша милость, - испуганно проговорил губастый.
- Пепито, - почти нежно протянул Эль Валентино, пройдясь по парню таким нехорошим взглядом, что тот отчаянно покраснел. А когда за посетителем закрылась дверь камеры, солдат упал на колени и от всего сердца молил Пресвятую Богородицу оградить его от зла и нечестия. Чезаре же в это время, устроившись у столика в своих покоях, изучал карту, покусывая то и дело кончик бронзового циркуля.
- Милостивые господа, пришло время королевским войскам вступить в Лерин, - так начал герцог Валентино следующий военный совет.
***
Перенесемся, внимательный слушатель мой, теперь на безрадостную равнину в двух милях от вотчины графов Лерин. Именно там Мартин Бланко ожидал со своими кавалеристами сигнала и думал о том, что не так все безнадежно, как считают многие. Пусть у короля Наварры есть теперь присланные императором Максимилианом ландскнехты и швейцарцы - но граф говорит, прислано-то меньше, чем обещано. Всего пять тысяч, а может, и того нет.
Молодой граф, жалко, не оклемался еще. Потерял много крови, отлеживается во Вьянском замке. Мартину пришлось муштровать подчиненный молодому графу отряд - прибывший накануне герцог Манрике де Лара оказался надутым индюком, неспособным ни зажечь солдат, ни повести их за собой. Он произнес речь, прохаживаясь перед строем пехотинцев, но и Мартин, и старый граф де Бомон сразу поняли, что этот человек не военачальник. Граф сразу же увлек герцога де Лара в замок, сказав, что его мнение бесценно на военном совете, а Мартину указал на солдат.
- Под вашу команду, дон Мартин.
…Лерин был потерян де Бомоном очень быстро. Слабо защищенный город, лишенный мощных стен, на плоской, как трактирный стол, равнине не мог выстоять под ударами пушек и сдержать отряды короля Наварры. Горожане вышли к королевскому войску, умоляя о милости. Передавали, что Эль Валентино не позволил наемникам грабить город, а застигнутых за грабежами повесил безо всякой жалости. Однако от голода это город не спасло, как было голодно, так и осталось. Недород, недород в этом году, разгневался Господь, шептались люди.
А графские войска отступили к холмам, под их крутые спины - чтоб было на что опереться. И вот завтра их ждет бой. Лазутчики доносили, что Эль Валентино не вступит в бой, пока не подойдут оставшиеся пять тысяч из присланных императором солдат. И оба войска стали лагерем друг напротив друга. Нельзя пропускать Борджиа ко Вьяне, думал Мартин, не удержат они Вьяну - последний укрепленный город Луиса де Бомона.
- Отойдешь, - велел ему граф. - Вон туда, к зарослям. С отрядом моего сына. Лучшие должны быть прибережены до самого крайнего случая. За сигналами следи. И с Борджиа глаз не спускай - от тебя дорогу лучше видно.
Ты, конечно, понимаешь, досточтимый слушатель, что для солдата ждать в стороне гораздо труднее, нежели сражаться. А для Мартина то было труднее вдесятеро. Несмотря на благодарность графа за спасение сына, несмотря на уверения де Бомона-младшего, что теперь они с Мартином настоящие братья по оружию, Мартин ощущал себя сейчас почти беззащитным. Потому что два дня назад, прощаясь с золотоволосой женщиной, называвшейся женой Арнольфини, услышал от нее самой то, что еще прежде узнал от суровой Анхелы. “В тягости она”, - буркнула Анхела в ответ на расспросы Мартина. Встречаться с Кристабель сам Мартин не мог - он был нужен де Бомону. И все же он улучил часок и поскакал к Азуэло. Стражник у боковой калитки храпел, ему открыла сама Анхела и провела в замок. До сих пор шло все благополучно, и Арнольфини после первой брачной ночи проснулся с уверенностью, что его копье побывало в лоне новобрачной, а кровь на простыне привела его в особенно хорошее настроение. Однако далее его силы стали угасать, Арнольфини жаловался на сонливость и часто засыпал , едва коснувшись головой подушки, так что о любовных утехах помышлять ему было не с руки. В те же две ночи, когда доступность юной жены превозмогала его апатию, тело отказывалось подчиняться старому Арнольфини.