Вид Борджиа, ворвавшегося в свои покои после этого известия, способен был напугать кого угодно. Взгляд его заметался по террасе, он нырнул во внутренний покой, осмотрел его, вернулся - и тут глаза его остановились на блюде с гранатами.
- Кто принес это? - спросил Эль Валентино - тихим-тихим голосом, но так, что у Нати мороз подрал по коже. А Хуанито, к которому и был обращен вопрос, задрожал как осиновый лист.
- Слуга… королевский слуга… я его прежде не видел, - проблеял он, когда Эль Валентино сгреб его за грудки. - Сказал, что это для моего господина от его величества… для вас, то есть…
Борджиа отшвырнул его прочь, бросился на кушетку и прикрыл глаза.
- Кто еще был в комнате, когда он это принес? - голос его был ненатурально сонным.
- Я, ваша милость, - почти прошептала Нати. Во взгляде, который бросил на нее Хуанито, испуг мешался с благодарностью. - Все было так, как сказал ваш слуга.
Борджиа испустил долгий тяжелый вздох, будто намеревался выдохнуть весь имеющийся в легких воздух.
- Счастье, что они не знали, что вы не любите гранаты, - пробормотал Хуанито, осторожно присаживаясь у ног господина и принимаясь стягивать его сапоги.
- Да уж… - глухо отозвался Чезаре. Нати же при этих словах показалось, что мысль ее пришпорили, будто норовистую лошадь, и эта мысль понеслась вскачь.
- Не факт, что именно вы были целью, ваше высочество, - неожиданно для себя сказала Нати. И замерла от испуга - Борджиа рывком поднялся и сел на кушетке.
- Все вон, - бросил он, схватив девушку за руку и стискивая так, что Нати вскрикнула от боли.
Хуанито почти бегом выбежал из комнаты, за ним не спеша вышел Лисенок.
- Кто? - герцог схватил обе руки Нати в свои. - Кто это сделал? У капитана все признаки отравления. А ел он перед тем вот эти гранаты.
- Я не знаю, кто это сделал, - испуг Нати куда-то исчез. Теперь она твердо смотрела в горящие нечеловеческой яростью глаза Чезаре. - Могу лишь предполагать. Если они выбрали фрукт со столь плотной кожурой, отравить который надо еще постараться, значит, тщательно готовились. И уж привычки ваши должны были изучить первым делом. Как и то, что ваш слуга не принял бы угощение ни от кого, кроме человека короля.
Эль Валентино кивнул.
- Целью был любой, кто зайдет в ваши покои и получит отравленный фрукт из ваших рук.
- Из рук Борджиа, отродья самого дьявола, - отозвался Чезаре. Из него словно выкачали кровь, руки бессильно легли на колени. - Кто бы ни пострадал - слухи расползаются быстро, особенно если им в этом помочь. А уж тем более капитан… кто пойдет за полководцем-отравителем?
- Is fecit cui prodest,(1) - тихо сказала Нати. И осторожно взяла руку сидящего рядом мужчины в свои.
- А ведь ты мне солгала, - так же тихо отозвался Чезаре. Движения Нати он словно не заметил. - Не было никакого отца-еврея, ученого, пострадавшего от Супремы. Не изучают евреи римское право. Скажи мне правду.
Вторая его рука потянулась к щеке Нати, провела по ней, скользнула по губам, подбородку и уверенно легла на горло девушки.
- Скажи… правду, - почти прошептал Чезаре, подвинувшись к ней близко-близко, так что Нати ощутила на виске его дыхание. И ладонь на ее горле чуть заметно сжалась.
- Я не могу это…
- Правду! - Сильная рука стиснула ее горло так, что она едва могла проталкивать в легкие крохотные порции воздуха.
- Вы мне все равно не поверите!.. - отчаянно выхрипнула Нати. Рука чуть разжалась. И повинуясь вперившимся в нее светлым, как раскаленный металл, глазам, Нати начала рассказывать - реальности мешались в ее рассказе, там была и перевернувшаясь на дороге в Памплону повозка, из-под которой ее вытащили, и университет, и Карлос Аранья с его поездкой, и раздвоение сознания, не могущего уяснить для себя, чье же оно в конце концов - бедной танцовщицы-марранки или американского студента-юриста.
- Ну что ж, такое сочинить трудно. Но ты была права, - прервал ее Борджиа, и пальцы его снова стиснулись на ее горле. - Я не верю тебе.
- Макиавелли!.. - в последней отчаянной попытке убедить его Нати почти выкрикнула это имя. - Макиавелли напишет трактат о власти, о методах ее захвата и способах удержать власть…
- Откуда ты можешь это знать? - почти прорычал Чезаре. - Он делился со мной под большим секретом своими идеями, хотел написать “De Principatibus”, “О княжествах”
- Он назовет его “Государь”(2), - ответила Нати. Она вдруг вспомнила почти дословно лекцию по политологии. - Назовет в честь… и в память вашего высочества.
Рука, стискивавшая ее горло, разжалась.
- В память? В память… И когда это будет? - спросил Чезаре одними губами. И Нати поняла, что имеет он в виду совсем не дату издания “Государя”.
- Не знаю, - честно призналась она. - Мы не изучали историю настолько подробно, чтобы заучивать даты таких… - она спохватилась, что это прозвучит грубо и пренебрежительно, - даты таких далеких времен.
- Далеких времен? - усмехнулся Чезаре. Он отпустил ее и, как ни в чем не бывало, улегся на кушетку, вытянув ноги и закинув руки за голову. - И когда же ты все это изучала?
- В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, - пробормотала Нати. Улыбка Чезаре стала шире.
- Стало быть, до времен, когда женщины будут изучать римское право, я все-таки не доживу, - с преувеличенным облегчением сказал он. - И на том спасибо.
- У нас женщин на курсе… не было. - Наконец она сказал это. И рассказала об еще одной стороне своей раздвоенности. Самой глубокой.
Лицо Чезаре вытянулось, он приподнялся было, и Нати снова испугалась за свою жизнь. Но что-то мешало ей вскочить с кушетки и попытаться спастись бегством. Однако Борджиа снова лег все в той же расслабленной позе.
- Чудны дела твои, Господи, - произнес он. - Так вот отчего ты так жестоко мучала моего бедного Хуанито. Он-то весь извелся от тоски по тебе.
Нати, не зная, как ответить на это, пожала плечами.
- Но скажи, - продолжал допытываться Борджиа, - неужели ты ни разу не испытала какой-то душевной привязанности - хоть к мужчине, хоть к женщине? Или в твоем мире это не принято?
- Нет, почему же… - начала Нати, и умолкла, вспомнив Нативидад Рамирес с антропологического, ту Нативидад, лицо которой теперь было ее лицом. А затем вспомнилась еще одна деталь - та книга, которую Рамирес читала у окна закусочной, в то утро… Эта же книга потом лежала на столе аудитории перед нею. И обложка книги предстала перед Нати как наяву - Рафаэль Сабатини “Жизнь Чезаре Борджиа”.
- Впрочем, это неважно, - Эль Валентино потянулся и снова закрыл глаза. И добавил: - Приятель капитана, которому тот уделил кусочек граната, также занедужил. Но гораздо легче, так что, наверное, выберется.
Свечи в канделябре догорали, три из пяти уже погасли, а оставшиеся потрескивали и вспыхивали, тени от них метались по невысокому потолку. А Хуанито, очевидно, боялся войти.
- “Ищи, кому выгодно”, - повторил Чезаре слова Нати. - Я ранил графского сына. Я с небольшим отрядом вытеснил Бомона из Лерина и разбил потом его войско. У него осталась одна Вьяна. Я отвоевал для короля его королевство. Почти отвоевал. “Кому выгодно”. “Сui prodest”.
Нати молчала, чувствуя, что он и сам знает ответ. Слуга, принесший гранаты, не мог быть простым наемным убийцей с улицы.
- Я хорошо запомнила лицо того, кто принес это блюдо, - робко проговорила Нати.
- Это плохо, - пробормотал Чезаре, не открывая глаз.
Снаружи послышался звук рожка, тихая, нежная мелодия, которой она еще не слышала. Впрочем, Лисенок почти никогда не повторялся. “Сплю-ю-ю, сплю-ю-ю, сплю-ю-ю”, - заунывно раздавалось откуда-то из сада, вплеталось в мелодию, словно стенающая душа, которая обитала в старой части дворца, также покинула свое убежище и вышла послушать голос рожка. И догорающие свечи потрескивали, вторя успокаивающему ласковому напеву.
Чезаре, казалось, уснул. Нати, не решаясь просто встать и выйти, продолжала сидеть на кушетке. А мелодия все летела, и Нати смотрела в лицо уснувшего человека, и на полутемной террасе это лицо показалось ей средоточием света.
***
Он сидел перед Чезаре в своем белом затканном золотом парчовом одеянии. Сидел неподвижно. Как и всегда во время конклавов. Как скала. Сидел и слушал, и безмолвно требовал “Говори!” Точно слова сына были способны хоть на короткое время уберечь от неведомого ужаса того места, где сейчас пребывала его душа.
- Я не перестаю спрашивать себя, - медленно говорил Чезаре, - если бы не был убит Хуан - остался бы я кардиналом? Если бы жив был Педро-Луис и занимал сейчас место Гонсалво Кордобы - обеспечил бы он мне беспрепятственный проход в Романью? Если бы Лукреция и я удостоверили нашу любовь…
- “Если бы, если бы”, - отрубил вдруг сидящий. - Это игра для философов и схоластов. Когда-то я сказал, что в твоих глазах нет страха. Теперь я вижу его. Ты одарен богато - умен, умеешь привлечь к себе, доблестен. Но все это перекрывается одним твоим пороком - гордыней.
- Гордостью! Разве гордость моя - больше, чем у других? Нет. Я достиг большего, и гордость моя оправдана! - Чезаре бросился к отцу, но тот возвышался над ним, как неприступная гора.
- Твоя гордыня - величайший грех перед Господом, - слова отца были словно камни, они били по плечам, давили своей тяжестью.
- Я не верю в Бога! - исступленно воскликнул Чезаре.
- Тогда это величайший грех перед теми, кого ты любишь. И кто любит тебя.
Ты всегда точно знал, куда ударить больнее, отец. И бил - без жалости и капли сострадания.
- И то, что случилось с тобой - возможно, это воля Универсума, возжаждавшего воздаяния.
Ты всегда знал, куда ударить… Чтобы выбить слезы… чтобы убить надежду.
- Годость - мой щит. Без нее мне не выжить, - Чезаре ощутил, как непрошенные слезы подкатили к глазам.
- Ты сможешь, - отец ронял слова все так же тяжело. Тем же голосом, каким обрекал на смерть. - Но ты должен отделить бренное от бесконечного.
- Но как??? - Нет, он не допустит слез! Только не перед отцом! Какие бы адские бездны ни говорили сейчас устами того.
- Ты должен принять то, что тебе никогда не править Романьей. Никогда не вернуться в Рим. И никогда не увидеть Лукреции.
Слеза все же обожгла его. Одна, но жгучая, как серный огнь преисподней.
- Возвращайся в ад!!!
***
Нати и не заметила, как заснула. Вопль Чезаре буквально сбросил ее с кушетки, инстинктивно она отползла и прижалась к стене.
- Возвращайся в ад!! - ревел Чезаре. Меч в его руках разрубил воздух с сокрушительной яростью.
- Ваше высочество! - раздался голос Хуанито. Неведомо как могло бы все повернуться, если бы юноша не преодолел страха перед своим грозным господином.
Слуга пытался казаться спокойным.
- Я нужен вам, ваше высочество? - повторил он вопрос. Ровным и почтительным тоном.
Борджиа медленно подошел к низкому столику на террасе. Нати не видно было, что он делает. Но вот он повернулся, держа в руках маленький деревянный сундучок. И только сейчас, видно, вспомнил о Нати.
- Ступай в спальню, - не терпящим возражений тоном сказал он. И Нати, едва переставляя ставшие ватными ноги, вышла с террасы и, миновав маленький внутренний покой, вошла в темную спальню.
- Хуанито, чего ты хочешь для себя? - донеслось до нее прежде, чем она закрыла за собою дверь спальни.
Страха не было, было какое-то оцепенение, когда она ощупью разделась и в одной нижней сорочке залезла на широкое ложе. Ложе казалось необжитым и холодным. “Его светлость допоздна засиживается на террасе, и почивать иной раз там ложится, прямо в гамаке”, - сказал как-то Хуанито.
Ей казалось, прошла целая вечность, пока открылась дверь, высокий силуэт мелькнул на мгновение на фоне полуосвещенного соседнего покоя, и снова наступила темнота.
- Не бойся, я не причиню тебе обиды, - услышала она шепот. - Хотел отдать эту ночь и это ложе Хуанито, но тот, бедняга, никак не наберется храбрости, - Эль Валентино тихонько засмеялся. Нати слышала шорох одежды, потом покрывало рядом с нею приподнялось и Чезаре улегся с нею рядом. Он казался ледяной статуей, и Нати вдруг захотелось обнять его - хотя бы чтоб согреть. Но она не решалась даже пошевелиться. Только слушала тихое, легкое дыхание человека рядом с собой.
- Никогда не спал с мужчиной в женском теле. - Кажется, ему удалось уяснить для себя все непонятности относительно природы ее тела и души, подумала Нати. Хоть кому-то это ясно, и то хлеб. Очевидно, Чезаре пришел в хорошее, или, по крайней мере, ровное расположение духа.
- А как в вашем мире относятся к мужчинам, которые любят мужчин? - вдруг спросил он.
- Это… позорно, - едва выдавила из себя Нати. Чезаре засмеялся.
- Ты наверняка испытывал что-то подобное, - его рука скользнула под ее шею и с неожиданной нежностью притянула к себе. - А может, испытываешь?
Нати замотала головой. Нет, никогда, никогда ее… его не тянуло к мужчинам. Никогда… раньше.
- Неужели вы, люди будущего, такие трусы? Если бы я возжелал мужчину… - Чезаре придвинулся еще ближе, обхватил ее обеими руками, и колено его скользнуло между ног Нати, раздвигая их. Очень хотелось сейчас ответить на его объятия, прижаться к нему, но Нати вдруг живо вспомнила жесткую руку на своем горле. Впрочем, разве спасет ее эта пассивность, если мужчина, домогающийся ее сейчас, решит с нею разделаться?
- Если бы я возжелал мужчину, - продолжал Чезаре, - не сомневайся, я бы взял его. Соблазном или… - Нати ощутила, как горячие уверенные пальцы ворвались в ее лоно, уже ставшее предательски влажным.
- Будь со мной эту ночь, - прошептал Чезаре и приник к ее губам. Он целовал ее жадно, временами прикусывая то нижнюю, то верхнюю губу, его дыхание пахло травами, будто он только что жевал шалфей или что-то вроде, и Нати ответила на его поцелуй почти со стоном, обнимая, натягивая его на себя. Неважно, кто он, неважно кто она… “Будь со мной…” Как будто она имела власть отказаться… Как будто она отказалась бы, даже имея такую власть…
- С тобой нет боли… - выдохнул Чезаре, овладевая ею.
И в их стонах Нати почудилась та же мелодия, что доносилась на террасу. А когда они, утомленные, засыпали, она вдруг заметила, что на указательном пальце Чезаре нет перстня с головой быка, с которым он не расставался со времени прибытия в Олите.
…К утру капитан кавалерии, по словам лекаря, “отошел ко Господу, претерпев страшные телесные муки, включая кровавый понос и истечение крови из горла”.
А Нати и Лисенок с рассветом выехали из Олите, сопровождаемые Хуанито. И, переночевав в той же хижине козопасов, возле которой боролся с Чезаре несчастный Джермо, попетляв по узкой тропинке между скалистых отрогов, уже на следующее утро они подъезжали к Матамороса. Нати не знала, о чем говорил Хуанито с доном Иньиго, но подозревала, что на сей счет он получил строгие инструкции от своего патрона.
- Как ты думаешь, что все это может значить? - спросила Нати Лисенка. Тот состроил уже знакомую ей постную мордочку и возвел очи горе.
- Един Господь ведает сие, - протянул он, подражая слышанному ими в Олите гнусавому монаху. Потом уже обычным голосом добавил: - Сдается, Эль Валентино собирается изменить историю.
- Какую историю? - удивилась Нати. Но появление хозяина и Хуанито прервало их.
- Ну что ж… - прощаясь, Хуанито чувствовал себя очень неловко, - если на то будет Божья воля - еще свидимся.
Нати стало грустно. Каким-то шестым чувством она понимала, что вряд ли они увидятся с Хуанито. Как и, возможно, с тем человеком, в объятиях которого она провела прошлую ночь.
Две недели спустя - Матамороса, Наварра
- Долина эта благословенна Господом, - говорил дон Иньиго. - Она прогревается солнцем, а отроги защищают ее от ветра. К несчастью, этот поганец иной раз отыскивает лазейки - так ведь? - укоризренно стучал он по подоконнику. И Нати казалось, что ветер откликается покаянным воем - мол, что поделать, куда велели, туда и лечу.
- Ну да я на него зла не держу. А ведь тут земля самая благословенная, да!
Под эту воркотню Нати засыпала - спали они с Лисенком на соломенных тюфяках в одной комнатушке на нижнем этаже. Хозяин всегда самолично проверял, закрыт ли засов входной двери, и с зажженной свечой и словами про благословенную землю шествовал к себе.