Поэтому вы и не должны верить мне, едва не вырвалось у Мартина. Он со всей ясностью понимал сейчас - такой человек, как Чезаре Борджиа, никогда не станет просто делиться досужими мыслями. Он будет говорить только то, что сочтет полезным, и только там, где это услышат уши тех, кому должно услышать.
К ночи пошел сильный дождь, как и говорил Мартин. Все, кто собирался уходить, разбились на небольшие отряды и приготовились.
Ночью дождь перерос в грозу, молния раздирала угольно-черное небо, и Мартину казалось, что гроза преследовала именно их. С Вьянского холма они спустились без приключений, и двинулись к долине Эбро. Идти под проливным дождем по размокшей низине, поросшей кустами и редкими деревьями, было тяжело, солдаты едва вытаскивали ноги из грязи. Однако никто не жаловался - каждый рад был убраться подальше из той смертельной ловушки, которой оказалась Вьяна. Все хотят жить, думал Мартин. Все. Он брел во главе их маленького отряда, все более отрываясь от более слабых и усталых солдат. И при каждом размете молнии ему казалось, что перед ним открывается окно в башне замка Азуэло, светлое и теплое. Окно, за которым ждет женщина с его ребенком во чреве.
И неожиданно сквозь шум дождя и чавканье грязи под ногами прорвался стремительно приближающийся топот копыт…
Мартин бросился вперед, прекрасно понимая, что уйти от конных отряду не удастся. Пропади оно пропадом, думал он на бегу - у него нет причин жертвовать собой за Бомонов. Он затеряется в этом редколесье. Дождаться рассвета, а там повернуть на север - к предгорьям. К Азуэло.
Азуэло! Он остановился на бегу - кем он будет в Азуэло? Снова беглый наемник, бросивший хозяина? Представил, как заявится туда - вымокший и грязный, как последний бродяга. Мартин на мгновение прикрыл глаза. Довольно! Он не для того поднимался, чтобы падать снова.
Глубоко вздохнув, Мартин повернулся и, вытащив меч, побежал назад - туда, где сейчас должен был идти бой. Уж одного-то верхового он сумеет прихватить, ему только и нужно, что добыть коня.
Однако боя не было. Уже не было. Выбежав на залитую дождем прогалину, Мартин в участившихся сполохах молний увидел с десяток мертвых тел графских пехотинцев, увидел, как у кустов бьется в агонии лошадь, а чуть поодаль двое графских солдат стаскивают одежду с упавшего. Солдаты деловито стянули с лежавшего неподвижно человека рубаху, один из них торопливо скомкал ее и сунул за пазуху.
- Штаны тебе, рубаху мне…
- И нагрудник мне. С тебя и сапог да шлема хватит, жадюга.
И тут на прогалину вылетел еще один всадник. Срывающимся голосом он кричал что-то по-каталански, Мартин разобрал только имя.
- Чезаре Борджиа! Это Чезаре Борджиа!
Не обращая внимания на отпрянувших солдат, юноша спешился и, на бегу сорвав плащ, прикрыл им тело. Мешая слова с рыданиями, он попытался приподнять лежащего - и коротко ахнул, когда один из солдат, подобравшись сзади, ударил его ножом в шею. Второй солдат с рычанием хватил юношу по голове щитом. Осатанели от крови, сразу понял Мартин - подобное он видел и не раз. Им надо остыть, тогда будет толк. Все равно ничего уж не поделать.
- Капитан… - вскрикнул один из солдат, когда Мартин спустя некоторое время вышел из-за дерева.
- Наваррцы четвертуют вас, коли узнают, что вы так поразвлекались с Чезаре Борджиа, - с нехорошей улыбкой проговорил Мартин. И, указав на убитого юношу, лицо которого превратилось уже в кровавое месиво, добавил: - Узнаю нагрудник.
Во вспышке молнии он увидел, как лица солдат под саладами (2) вытянулись в смертельном испуге. Немудрено - Борджиа казался сыном самого сатаны, так что убийц, поглумившихся над его трупом, не ждало ничего хорошего.
- Ходу отсюда! - рявкнул Мартин, когда солдаты с воплями и божбой бросились прочь, побросав украденное.
Он присел над обнаженным телом, до половины прикрытым плащом. Дождевая вода струилась по лицу, по волосам, смывала кровь с плеча. Мартин заметил движение губ - лежащий пытался что-то сказать.
Так-то можно и выдвинуться, думал Мартин, наблюдая, как едва заметно вздымается от дыхания грудь лежащего. Если привезти в Логроньо самого Чезаре Борджиа - можно выдвинуться и помимо Бомонов, что старшего, что младшего.
Он поплотнее завернул лежащего в плащ. Надо было выбираться, скоро рассветет, не ровен час, нагрянут наваррцы. К счастью, лошадь бедного мальчишки не отошла далеко, и Мартин смог поймать ее.
“-Лук…ре…ция”, - вышептали полумертвые губы, когда он поднимал обмякшее, ставшее словно бы тяжелее тело. Нечистый бы побрал тебя, выругался Мартин - имя, сорвавшееся с губ этого полутрупа, словно удачно пущенное ядро, ломало все выстроенное. Он оглянулся - черненый с золотом нагрудник Борджиа, брошенный убежавшими, очень узнаваем.
“Сделаем вам живого мертвеца”, - мрачно подумал Мартин, стаскивая с убитого паренька его нагрудник и надевая вместо него нагрудник Чезаре. Лицо… лица у парня все равно уже нет, так хоть похоронят по-королевски.
Он взгромоздил Чезаре на седло, вскочил позади него и легкой рысцой погнал к северу. Там, в предгорьях есть маленькая винодельня, которая была дана донье Кристабель в приданое. Матамороса. Затерянное место, глухое. Он знает арендатора, дона Иньиго де Мендоса. Видел его на свадьбе Арнольфини и Кристабель. Старому дураку не станет ума догадаться, кого привез к нему многоуважаемый дон Мартин де Бланко.
***
Ты, верно, и сам догадался, терпеливый слушатель, что через несколько дней Вьянская цитадель пала. Когда ворота открыли, там оказалось всего около тридцати солдат из самых слабых. Остальные, включая обоих графов - отца и сына, - исчезли, будто растворились.
А изуродованное тело, найденное в леске милях в пяти от Вьяны, было опознано только по дорогому нагруднику и длинным темным волосам. “Чезаре Борджиа мертв”, - полетели известия в Леон, Рим, Феррару, Мадрид, Венецию, Флоренцию, Неаполь… И во всех городах люди возносили молитвы - в слезах или же смеясь от неудержимой радости.
Комментарий к Глава 9, в которой начинают учиться, поддаются безумию и исчезают в дождливой ночи
(1) - ведьма, колдунья
(2) - тип шлема
========== Глава 10, в которой тело гниет изнутри, обретают крылья и начинается охота на гадюку ==========
Пожар, досточтимый слушатель мой, бывает, разгорается от крохотной искры. Это известно всем. Однако пожар на торфяниках схож со злотворной опухолью, что поедает изнутри тело, кажущееся снаружи здоровым и крепким. Уподоблю его также жучкам, проедающим ходы в дереве - и деревянное творенье может выглядеть целым и прочным, в то время как внутри все проедено злотворными жучками.
Так или примерно так думал Стефано Арнольфини. Он ощущал себя беспомощным - его семью, он чувствовал, разъедало изнутри, и все шло к тому, что от полнокровного тела должна была остаться лишь оболочка, наполненная гноем.
“Стефано, Стефано, погоди! Ну о каком полнокровном теле говоришь ты? Разве полнокровным было тело, когда твой отец предавал и подличал, нарушал все заповеди для удовлетворения прихотей, даже не утруждаясь добыванием долговременной выгоды?” - вещал голос, примстившийся ему в одну из ночей.
Стефано проснулся и сел на кровати - из-за стены слышались глухие вскрики. За стеною находилась спальня его супруги…
Агнесс! Когда Стефано вбежал в ее покой, благословляя незапертую на замок дверь, он увидел окровавленное тело служанки. Его жена с ангельской улыбкой на личике - детском личике, таком чужом сейчас и жутком, - гвоздила служанку тяжелым бронзовым канделябром. Подсвечник, который с трудом можно было поднять двумя руками, так и летал в ее тонкой маленькой ручке.
В первое мгновение Стефано перекрестился - таковая сила в хрупком женском теле казалась неприродной, пугала. Однако, вспомнив, как описывались подобные припадки у арабских лекарей, которых он читал, устыдился своего страха.
- Она не хотела тихо лежать, - с тою же улыбкой проговорила Агнесс. Подсвечник выпал из ее руки и бубухнул о каменный пол. И Стефано пронзила знакомая острая жалость - та самая, которая овладела им у горящего замка Монтеверде, когда Агнесс бросилась ему на шею, судорожно всхлипывала в его объятиях, говоря, что лишь сейчас осознала все, что с нею произошло. Как они тогда любили друг друга!
- Я обо всем позабочусь, - Стефано оттолкнул подальше окровавленный канделябр. На счастье, крови на полу было совсем немного. Ей уже ничем не поможешь, думал Стефано, когда уводил до жути спокойную улыбающуюся Агнесс в свою спальню, когда будил домочадцев и говорил, что служанку поразило помрачение рассудка, она набросилась на его жену и лишь то, что он, Стефано вовремя подоспел, спасло Агнесс жизнь.
Отец, кажется, поверил. Вернее, не выразил недоверия. Остальные же, если и имели какие-то соображения, то предпочли держать их при себе. Стефано тихо порадовался, что старый капеллан, человек несомненно прозорливый и умный, не сказал ни слова. Пробормотал над трупом несчастной девушки “Requiescat in pace”(2), а когда двое слуг завернули тело в покрывало и вынесли вон, капеллан, не сказав господам ни слова, пошел следом, сложив руки на груди и шепча молитвы.
Какое счастье, что он вернулся сейчас, думал Стефано. После того, как Вьяна была взята войсками короля Наварры, отряды де Бомона рассеялись, большая часть подалась в Логроньо - город, считавшийся уже землей короля Фердинанда Арагонского. Мелкие окрестные дворяне расползлись по имениям и притихли, как мыши под веником - что-то будет. Невозможно, чтобы король испанский просто отказался от идеи объединить все земли полуострова под своей рукой. Что-то грядет.
И еще Стефано думал - хорошо, что при всем этом не было доньи Кристабель. Он и сам не понимал, как относился к молодой жене отца. Нет, он не вожделел ее. Она даже почти не была в его глазах женщиной - она была женой его отца и она же была странным существом, подобных которому Стефано раньше не встречал.
С женщинами у него был опыт, был - но очень однобокий. Во время учебы пойти в бордель означало просто отдохнуть, это почти можно было приравнять к кружке хорошего вина. А уж приятной беседе в приятном обществе посещение борделя уступало, и уступало очень сильно. До появления в его жизни Агнесс женщины для Стефано были лишь средством удовлетворить некоторые сиюминутные досаждающие потребности. И о том, что женщина может быть чем-то большим, чем сосудом для сливания мужской похоти, он не задумывался, пока не встретился с Агнесс. Но и та стала притягательна для него лишь тогда, когда ее похитили. А особенно притягательной, будя то самое острое и сладко-мучительное чувство, Агнесс становилась тогда, когда ей было плохо. Страдающая и прекрасная, спасенная из рук разбойников. Страдающая и прекрасная, потерявшая их первенца - Стефано чувствовал, как при одном воспоминании об этом его затопляет волна непривычной нежности.
Кристабель была совсем другой. Она словно бы ведала жизнь и смерть, их суть и смысл. И то, над чем сам Стефано задумывался надолго, решая, поступить ли так или иначе, она делала по какому-то наитию. Она точно знала, что надо сказать отцу в его обычном вечернем раздражении, она умела обойтись со всеми слугами и служанками, так что челядь только что не молилась на новую хозяйку. И все это, видно было, почти не стоило ей душевных усилий. И уж конечно, Кристабель бы гораздо дотошнее стала выяснять подробности о происшествии со служанкой.
Досточтимый слушатель, ты легко можешь представить, что самым ужасным для Стефано было не грозящее ему в случае открытия всей правды наказание, не ответ, который ему пришлось бы держать перед судом - самым ужасным была эта безумная улыбка, которая не сходила теперь с губ Агнесс. Жена, которую он теперь почти не выпускал из ее покоев, отговариваясь постигшим ее нервным потрясением, вызывала у него страх и брезгливость, какую обыкновенно вызывают безумные у людей нормальных - и в то же время это несчастное положение делало Агнесс для него особенно желанной.
Шли дни, март летел к концу, на смену ему должен был прийти юный горячий апрель. Агнесс почти перестала говорить осмысленно - все разговоры ее сводились к обрывкам фраз о кровавых маленьких ручках, об оторванной голове, о потоках крови. А Стефано, которому она отдавалась каждую ночь с исступленной страстью, почти помешался от страха, что кто-то откроет ее душевный недуг и отберет ее у него. Или же что недуг заставит ее сотворить с собой нечто непоправимое. И, как часто бывает, все свершилось почти в точном соответствии с его страхами.
В одно ясное, свежее, словно плод граната, утро у замка появился одинокий монах, восседавший на гнедом муле. Видимо, этот скромный монах в черном доминиканском хабите с капюшоном смог внушить такое уважение даже недоверчивому стражнику, что тот нарушил приказ Арнольфини-старшего не открывать никому. И монах проследовал в замок, и, едва монах проронил короткую фразу, вышедший навстречу капеллан опустился на колени, прося благословения - несмотря на то, что монах не выглядел ни влиятельным, ни почтенным. На вид ему можно было дать и тридцать, и пятьдесят. Но он казался лишенным не только возраста, но даже тела - само его одеяние выглядело сейчас его природным телом, как, должно быть, учение церкви сделалось его разумом.
Донья Кристабель встретила этого монаха, как своего старого доброго друга. Друга, впрочем, более высокого по положению.
- Отец мой, я благодарю Господа, что вы нашли время навестить Азуэло, - прошептала Кристабель, подойдя под благословение.
- Господь с тобой, дочь моя, - так же приглушив голос, ответил монах.
Так же он благословил Лаццаро Арнольфини - тот, несмотря на участившиеся в последнее время головные боли, почтительно приветствовал монаха, - и Стефано.
- Разве Агнесс не выйдет? - резко спросил Арнольфини сына. Тот опустил голову.
- Я прошу прощения, святой отец, - выдавил Стефано, - жена моя находится в недобром здравии.
- Я помолюсь о ней, - кивнул монах. - Мы все помолимся, ибо завтра великий праздник Благовещения. Initium redemptionis(1).
И Стефано ощутил на спине взгляды - если его отец отнесся почти безучастно к смерти служанки и болезни Агнесс, то слугам шептаться не запретишь. И снова пришло ему в голову сравнение с разъедаемым внутренней гнилью телом. Это гниющее тело было его миром…
На завтра в замковой церкви замковым капелланом и доминиканцем отцом Франциском была отслужена праздничная месса. После того Стефано отозвал начальник замковой стражи и завел длинный и бессмысленный разговор о жалованье солдат. Жалованье должен был выплатить де Бомон, однако где его теперь искать? Война, в которой Стефано счастливо увел свой отряд после поражения под Лерином, и без того была делом расходным. Отговорившись кое-как, Стефано поспешил в замок - Агнесс сегодня с утра была в удивительно ровном настроении, так что он надеялся на возвращение к ней рассудка. Однако в зале его ждал отец, который совершенно неожиданно завел старую песню об опасности и нечестивости научных опытов Стефано. “Смотри, как бы твой Да Винчи не довел тебя до костра”, - буркнул Арнольфини, когда Стефано попытался сослаться на великого Леонардо и его службу папе и сыну папы.
Костер… Вспомнив, кем был прибывший вчера монах-доминиканец, Стефано похолодел. Языки у слуг без костей, что, если кто-то из них брякнет о странных машинках, которые строит его милость в отдельном покое, куда никому не разрешается входить. И бросился в коридор, к лестнице, ведущей наверх.
На отца Франциска он едва не налетел в темноте последнего коридора, что вел от лестницы к помещениями внутри правой башни. Нельзя сейчас вызывать раздражение у этого человека.
- Святой отец, - Стефано замедлил шаги и почтительно наклонил голову. В ответ на лице монаха отобразилась лишь тень той сдержанной отеческой приветливости, с которой он говорил со Стефано вчера за ужином, да и сегодня за завтраком.
- Не уделите ли мне некоторое время, сеньор Арнольфини? - выражение, с которым доминиканец задал этот вопрос, не предполагало иного ответа, кроме положительного. И Стефано решил сыграть на опережение - он жестом пригласил монаха к своему рабочему покою, выразив надежду, что святому отцу будет небезынтересно глянуть на некоторые сооруженные им устройства.
Отец Франциск осмотрел модель вóрота, приводимого в действие силой воды, с системой блоков, помогающих поднимать грузы на значительную высоту. Задал несколько вопросов, из которых Стефано понял, что и с трудами Леонардо, и с трудами многих других ученых мужей, которых Арнольфини-младший чтил как своих учителей, монах прекрасно знаком. Он невозмутимо рассматривал анатомические зарисовки, которые делал иногда младший Арнольфини - внутренности свиней и скота.