Вентилятор жужжал. Краем глаза я видел, что ее это раздражает. Сколько она сможет продержаться? Она смотрела на вентилятор и мысли, как волосы, путались у нее в голове. Толку от него никакого, поэтому она вечно твердила, что его нужно выключить.
В ее жизни место находило только то, что имело смысл. И когда она думала о нас, то понимала, что наши отношения бессмысленны. Ее бесило это, и она делала вид, что это неправда, что все прекрасно, а когда ничего не получалась, вымещала злобу на мне. Она никак не хотела признавать, что мы – разные, что в моей голове есть какие-то свои, а не ее, мысли.
– Да выключи ты его наконец! – вдруг не выдержала она и потянулась к вентилятору, но не достав до него, махнула и снова уселась в кресле. – Это бессмысленно!
– А говорит «выключи его» и тянуться выключить самой – не бессмысленно? – спросил я специально, чтобы раззадорить ее. Она посмотрела на меня с упреком, она всегда так на меня смотрела, когда речь заходила о смысле и бессмысленности. Она думала, что разобралась в этом лучше всех, потому что много об этом думала. На самом же деле она думала об этом один раз в жизни, а остальные разы просто вертела в голове надуманное в первый раз.
– Бессмысленно, я теперь только это поняла. Просить тебя о чем-то – бессмысленно.
Она скрестила руки на груди и стала смотреть в окно. Не знаю, что на это ответить. Когда все это началось, когда она поняла всю гибельность и несостоятельность своего выбора, во мне еще не остыли чувства, а сейчас… я привык. Как привык бы и любой другой. Я бешу ее. Она смотрит на меня и думает о том, какой я идиот. И так целыми днями. А что еще больше ее бесит, так это то, что это не бесит меня.
Наконец-то! Аллилйуя! Спасение! Придорожное кафе. Я метнул на нее взгляд – она тоже его заметила, и она знала, что я его заметил и смотрю на нее, чтобы понять, заметила ли она, и ее бесила эта очевидность, и она думала о том, что я неисправимый тупица. А я знал – ее бесит то, что я могу посмотреть на нее, не боясь очевидностей, а она не может.
Потихоньку прижимая педаль к полу, я ускорялся, чтобы поскорее выбраться из машины, вдохнуть воздуха и пройтись, потому что задница моя вспотела и затекла. Когда мы подъехали и я припарковался, она выскочила из машины и быстрым шагом прошла в заднюю комнату.
Я подошел к кассам и начал разглядывать меню, хотя часто ел в таких забегаловках и всегда брал одно и то же – самое съедобное. Кассир обслуживал клиента, а я думал о том, что не хочу ничего есть, но все равно куплю и съем. Мне до смерти осточертели эти долбанные бургеры, крылышки, картошка, которая наверняка даже не из картошки. Но когда подошла моя очередь, я снова повторил заветную комбинацию, и на подносе постепенно стали появляться завернутые в бумагу бургеры, стакан с водой, пакет картошки и коробка наггетсов.
Когда все было готово, я взял поднос и занял место у окна. Я забыл соус. А еще забыл, что не ем соусы. Взяв сразу три картошины, я засунул их в рот и прожевал, почувствовав на уголках языка соленый привкус. Запив холодной газировкой и заев наггетсом, я посмотрел в окно, прожевывая и превращая аккуратные кусочки еды в отвратное месиво.
По дороге, шурша колесами, промчалась машина, на горизонте никого, кактусы, перекатиполе перебежало дорогу в неположенном месте. Солнце жгло через стекло, падало на белую скатерть, от чего та почти светилась, отражалось от мелочи на подносе.
За стеклом потрясывались от ветра какие-то высокие, сухие растения, и мелкая, бледная серая трава. Небо было чистейшим – разве что самолеты, пролетая, оставляли на нем белые шрамы, как ноготь на коже. Мне было интересно, зачем мы едем в такую даль, и я решил спросить у жены.
– Слушай – сказал я ей – а зачем мы…
Внезапно по дороге пронесся с жгучим ревом байкер на своем тарахтящем коне и заглушил мой вопрос.
– Что? – переспросила она.
– Я хотел спросить… – но только я заговорил, кафешку снова заполонил нарастающий рев. Именно в тот момент, когда я задал самую суть вопроса, он в секунду проскочил мимо нашего окна, и жена снова ничего не услышала.
Я вздохнул. Надо подождать, пока они проедут, ведь это, как известно, стадные животные. Тишина. Ни с одной, ни с другой стороны дороги никого.
– Да я просто хотел… – снова рев, снова кожаная куртка с коброй на спине и черная бандана, снова мой вопрос затерялся в оглушительном шуме. Я замолчал и не стал допытываться.
В моей картонной коробе лежало два иссушенных и запеченных в чем-то хрустящем трупа курятины. Вернее, даже не целые части, а какой-то кусок трупа курицы. Интересно, где сейчас ее остальные части: кто есть остальную курицу? С такой точки зрения вегетарианцев можно понять: они просто слабонервные люди.
Я спросил у официанта, проходящего мимо, почему у меня только часть, а не вся курица целиком. Он охотно согласился ответить.
– Это не курица – сказал он.
Я внимательно вгляделся в куски курицы, которые ей не были, и мне показалось таким очевидным, что это не курица, что я улыбнулся. С курицей и правда особых сходств не было.
– Что это тогда? И почему это нечто называется курицей, если это не курица? Это же бессмыслица!
Когда я произнес это, на последнем слове оба – жена и официант – вздрогнули, как если бы услышали то, чего нельзя произносить, и будто стали слушать меня внимательнее и настороженнее, хотя я уже все сказал и сидел молча. Затем официант поправил рубашку и прокашлялся.
– Оно и не называется. Это штипс. – сказал он – Оно называется штипс, и это не курица.
Мне не стало легче. Что этот тогда? Что может скрываться за этой хрустящей корочкой? Все что угодно!
– А что-нибудь помимо курицы у вас есть?
– Конечно, нет! – вскричал он, подняв руки – Не зря же мы называемся «Вкусная и совсем не вредная курица». Именно курица, прошу заметить.
– Когда же ты прекратишь задавать эти бессмысленные вопросы!? – вдруг отрезала жена раздраженно, как обычно.
Официант незаметно удалился. За окном от ветра потрясывались какие-то сухие… а, ну да. И небо тоже было на месте. От асфальта поднимались тепловые волны, как от гоночных машин, и стали появляться «лужицы», которые исчезали, стоило только к ним подойти.
Мы доели нашу не курицу молча. Когда пришлось выйти из кондиционируемого помещения в жаркую, душную вселенную, я почувствовал дикую усталость. Машина нагрелась и покраснела. Я открыл все двери и оставил жену в машине, глубоко внутри надеясь, что, когда я вернусь, она исчезнет, как исчезает кубик льда или капля воды на жаре.
Я пересек дорогу и несколько метров прошагал в пустыню, чтобы побыть один и избавиться от… накопившегося за день негатива. От земли веяло сухостью. Земля просто дышала горячим воздухом: приподнималась, трескаясь и шурша, вдыхала в себя всю прохладу и опускалась, испуская дикий жар.
Кафешка, дорога, шум остались у меня за спиной, и я почувствовал свободу. Жена исчезает в машине, растворяется, как пыль под нажимом тряпки, как сахар в кофе, кафешка зарастает зеленью – блеклой рыжей зеленью, ее заносит песком и она тоже совсем исчезает, как и дорога, и машина, и шрамы на небе. А пустыня остается, остаюсь и я вместе с ней, и чувствую свободу даже от времени…
Легкий ветерок вдруг подул под ногами, какой-то поток свежести струился по земле и слегка касался моих лодыжек. Наверное, я уже лечу, подумал я. Да, я уже видел лучезарные озера, голубые как пластик, луга, зеленеющие поляны… что еще я должен был видеть? Красивых девушек? Я и их видел, но они сразу же падали вниз – они ведь не умели летать, они не летели, они просто появлялись и падали…
Я летел как ветер сквозь прерии, сквозь высоченные леса, сквозь горы, пещеры, полные светящегося мха, я слышал биение сердца земли, ощущал запахи, слышал, как капли влаги проносятся вниз и разбиваются, растекаются, разливаются тысячей брызг, которые эхом разносились во мне… А еще я слышал, как кто-то зажал сигнал автомобиля, слышал резкий непрерывный гул.
Мои глаза открылись, но я тут же зажмурил их – солнце било прямо в глаза. Сухая пыль врезалась в лицо, сдуваемая жарким ветром, на котором потрясывались какие-то высокие растения…
Жена продолжала настойчиво гудеть. Закрыв солнце руками, я собрался идти, подумав заодно о том, что она, как видно, не исчезла и исчезать не собирается, но тут… тут я что-то увидел. Я застыл и присмотрелся: что-то блеснуло на солнце, как будто металлическое. Сделав несколько шагов вперед, я отодвинул густую траву и заметил металлическую пластинку. Это была… кость, брелок в форме косточки. Подняв его и покрутив в руках, я заметил надпись на обратной стороне, но разобрать ее не смог. Наверное, какая-то псина обронила его здесь. Но как?
Я был почти готов сорваться с места и отправиться на поиски, но сигнал, режущий уши, стал вдруг ритмичным. Это означало – я даже представил себе картину – что жена, с обезображенным яростью лицом, давила и давила на руль, вдавливая кнопку снова и снова.
Швырнув брелок в траву, я поплелся обратно, то и дело оборачиваясь, и в мозгу моем в списке «о чем стоит поразмыслить» напротив загадочной надписи: пустыня, блеск, обдумать – появилась галочка с восклицательным знаком.
Когда я вернулся к машине, жена сидела спокойно и ничего не говорила, чему я был рад. Через несколько минут мы мчались дальше, вентилятор больше не жужжал, но воздуха все так же не доставало и мы задыхались.
Настроение спустилось ниже некуда. Казалось, оно где-то под днищем машины, истирается об асфальт и с каждым километром становится хуже.
Мне вспомнилось, как я сказал ему о его прическе. Мы, кажется, решили поехать в лес вместе, к какому-то озеру, такому огромному, мокрому – вы знаете какие бывают озера. Он заверил нас, что разбирается в метеорологии и посмотрит прогноз погоды.
Да, это тот самый случай, поле которого я не мог его больше видеть. Так вот, все это время лил дождь, и с каждой каплей я пропитывался к нему ненавистью. Мы стояли под козырьком нашего фургона, он что-то рассказывал, а я его почти не слушал.
И он тогда сказал какую-то хрень – даже припомнить не могу. Что-то вроде: “Поливает как из… емкости”. А я спросил: “Чего?”. Он посмотрел на меня и стал объяснять, типа, это устойчивое выражение и все такое. Но это нихрена не устойчивое выражение – он его к чертям перековеркал.
– Ты ведь понимаешь, что это не так говорится? – спросил я его тогда, не в силах скрывать раздражение. Он этого не замечал, он почти ничего не замечал, жил в своем мире, который он понимал по-своему – он все понимал по-своему.
– Я хотел сказать, что, хочешь ты этого или нет, идет дождь, и льется он как из емкости, что еще может быть здесь неясного? Или ты не знаешь, что значит «Устойчивое выражение»?
Все это он говорил с такой напыщенностью, будто излагал мне тайные знания, доступные лишь его внеземному разуму. И мне жутко захотелось ему врезать. Больше всего меня бесило его спокойствие.
– Устойчивые выражения тем и устойчивые, что их говорят одинаково на протяжении кучи чертовых лет, ясно? А ты говоришь их не так, а значит, это не устойчивое выражение, а хрень собачья! «Хрень собачья» – это, кстати, и есть устойчивое, мать его, выражение. Не «Псинья» и не «Кошачья», а именно «Собачья»! Если ты, умник патлатый, думаешь, что у тебя блестяще получается апеллировать устойчивыми выражениями, то извини меня, но это тоже хрень собачья.
– А что, собственно, ты имеешь против моих патлов?
Тогда-то я ему все и сказал. Он сам спросил. Больше мы не виделись. Именно тогда я подумал, что с ним что-то не так. После того случая у меня не осталось сомнений, что он был просто отбитым придурком.
Мы ехали еще несколько часов, прежде чем добрались до нужного городка. Что этому идиоту понадобилось у нас и почему я видел его на улице, если он живет в хреновой туче километров – этого я не мог понять.
Было уже темно, когда жена вдруг подпрыгнула и стала лепетать о том, что вот он, ну вот, это их дом, вот этот вот самый, вот, вот, вот он.
Улица погрузилась в сон, лишь в доме ее подруги горел свет – всего в одном окне, и в нем бесцельно и медлительно двигалась всего одна тень. Фонари гудели, обливая, как из душевой, дорогу тусклым светом.
Мы припарковались, не заезжая в гараж. Повернув ключ и заглушив мотор, я услышал, как отворилась дверь, и из дома вышла спокойной походкой убитая горем жена и мать.
Мы вышли из машины: жена побежала к хозяйке дома, я, как можно скорее стараясь скрыться, пошел за чемоданами к багажнику. Я чувствовал себя лишним и не знал, что делать, что говорить, поэтому решил молчать пока меня не спросят о чем-нибудь.
Уже через час я понял – она меня ненавидит. Она – хозяйка, жена этого олуха, который ухитрился убить себя и своего сына. Она не замечала меня, делала вид, что меня не существует, смотрела сквозь, проходила мимо, не обращалась ко мне и говорила обо всем в каком-то призрачном свете, не обращаясь к деталям.
Мы сидели в просторной и пустоватой гостиной, в которой навалом всякого хлама, оставшегося после смерти идиота, который успел написать завещание, но убил себя и своего единственного наследника. Он рассказал мне об этом после рождения его отпрыска. Сказал, что кое-что завещает жене, а все остальное ему. А потом убил его. И себя убил. Да и жену, в принципе, подумал я, взглянув на ее осунувшееся, мятое скорбное лицо.
Моя жена пошла на кухню готовить кофе, и мы остались со скорбящей наедине, чего я не желал больше всего на свете. Я сидел на диване, который скрипел от каждого моего движения, нарушая нависшую и уже привычную тишину, и поглаживал ладонями свои колени. Она тупо уставилась в одну точку, и на мгновение я подумал о том, что она жутко пьяна. Или под таблетками.
– Cо сливками? – раздался с кухни полный сострадания вопрос.
– Да! – одновременно ответил я с ней, с тем призраком, который сидел со мной в гостиной.
Меня накрыло. Я застыл. Она подняла глаза и тупо на меня уставилась, впервые, наверное, поняв, что я существую.
– мой муж… – начала она, и я понял, что в тупике. Мне придется жалеть, притворяться, пытаться выжать из себя хоть каплю утешительных слов и в итоге не выдержать и сдаться, сделав еще больнее и так разбитому и уничтоженному обстоятельствами существу.
– Да, да, я знаю…
– Мой муж – повторила она, сжавшись и задрожав, а потом застыла, нахмурившись, будто припоминая что-то важное, вдруг вскричала – Мой сын!
Я не мог вынести этого. Из кухни прибежала моя жена и стала утешать ее, но она продолжала кричать одно и то же и ничего не слышала, только рыдала без слез, которых не осталось.
– Принеси воды – с укором поймав мой блуждающий взгляд, сказала мне жена.
Я с радостью покинул гостиную и прошел на кухню. Там было темно, свет не горел, а в закрытых шкафах стояли посуда, стаканы, кастрюли, ждущие, когда нечто коснется их и приведет в движение, а кухня заполнится дребезжанием стекла и железа. Из верхнего шкафчика я достал стеклянный стакан, сполоснул его и наполнил водой. На кухне я был как свой – все они устроены по схожему принципу.
На секунду все замерло, а потом дернулось, и из стакана вдруг выплюнулась вода, а тарелки лязгнули и затихли. Я осмотрелся. Если бы рядом был кто-то, чей недоуменный взгляд я мог поймать, я был бы уверен, что все это действительно произошло. Но я стоял один, вода лилась по-прежнему в стакан, который я по прежнему держал в руке, так что я снова огляделся и решил не придавать этому слишком уж большого значения.
И все же мысли в моей голове, как будто замороженные на пару секунд, вяло оттаивали и начали шевелиться. Даже все тело будто стало выходить из секундного оцепенения, которое нахлынуло вместе с этим странным секундным замешательством. Список мыслей пополнился.
На столе я заметил не разогретые контейнеры с едой, и понял, что жутко голоден. С того момента, как мы уехали из кафе, прошло уже по меньшей мере пол дня, а остановок мы не делали вовсе.