— Что придётся сделать со мной?
Я уже давно поняла, что происходит. По какой-то причине началось распространение вируса, который превращает людей в кровожадных тварей… Но мой организм подавил инфекцию, а потому на основе моей крови они пытаются сделать вакцину… И теперь моя цель — помочь в лечении всем, чем смогу. Даже если меня придётся высушить до дна.
— Если сыворотка не сработает… Придётся прибегнуть к экспериментальным методам.
— И что? — я тяжело вздохнула, уже давно поняв, что мне не стоило ждать чего-то хорошего. — Разве вы до этого спрашивали, что можно делать, а что нет? У препарируемой лягушки?
Коурзон молча опустил голову, когда в помещение вбежал окровавленный Рик. Он рухнул на колени, его белый халат оказался изорван на части. Руководитель тут же подскочил и ринулся к лаборанту:
— Чёрт! Где остальные?
— Не… Не получилось… Когда я ввёл сыворотку… Они будто взбесились…
Доктор тут же начал ощупывать ассистента, очевидно, проверяя его на укусы или царапины.
— Нет… Мне повезло больше всех… Больше всех…
— Рик…
— Их всех… Порвали…
Мне пришлось приподнять голову чтобы увидеть происходящее. Коурзон обнимал Рика и тихо, медленно, стучал по спине. Лицо парня выражало смесь отчаяния и боли, хоть и за маской едва ли передавалась малая часть эмоций.
— Док… Я хочу домой…
Эта фраза зависла в слухе. Нельзя сказать, сколько длилось молчание, но она иссякла только когда телевизор переключился на экстренные новости:
— Мы прерываем текущую программу передач. До нас дошли извещения, что из карантинной зоны в город пытаются прорваться толпы зараженных. Национальная гвардия в данный момент пытается остановить наступление. В то же время, в городе то и дело вспыхивают беспорядки — развязался настоящий конфликт на почве расовой ненависти. Люди разносят здания, устроивших себе на работу монстров, зафиксированы случаи публичных казней на улицах. Правительство обоих государств отмалчивается.
Что? Зачем они это делают? Монстры не заслужили… Они никому не желают зла, вирус… Это я, а не они… От одной мысли о том, что такие прекрасные создания, как Ториэль, Азгор, Папирус… Санс… Страдают из-за меня… Мне становилось невероятно плохо, несравнимо с тремя днями, проведенными взаперти, в качестве подопытного кролика… Неужели я действительно не могу им помочь?
— Ты… Слышал, Рик? Мы должны остановить это, пока ещё не слишком поздно.
— Док…
Лаборант отстранился от Коурзона и поднялся, чуть не грохнувшись на скользком от крови полу. Он откашлялся, утер дырявую маску и выдавил из себя:
— Да, я провёл эксперимент со сферой. Она точно как-то связана с вирусом, состав крови FST-01 изменяется в зависимости от наличия артефакта. К сожалению, из-за реакции пациентки на удаление мы не можем воспользоваться её положением. Что-то мне подсказывает, что именно в этом кроется ответ на поиск вакцины.
Возможно, мне придётся об этом пожалеть, но…
— Я… Согласна. Делайте со мной всё, что пожелаете нужным.
========== Засуха ==========
Я ещё пожалею о своём решении. Разве всё это кино о безумных ученых меня ничему не научило? Вряд ли после “экспериментов” от меня хоть что-то останется — разберут по частям. Но выбор уже сделан, и придется отвечать за него полностью.
— Экспериментальное лечение подразумевает не накачивание пациента всей таблицей Менделеева, а взаимодействие с более глубокой частью человека. Его душой.
Коурзон подключил ко мне какой-то аппарат с мигающим интерфейсом. Прибор тут же запищал, но его пыл скоро пошёл на нет, и возвращался лишь в виде тихого жужжания на фоне.
— Мы провели анализ душ FST-02. Интересное наблюдение — полная потеря пигмента, будто бы личные качества человека стираются. Цвет души меняется на чёрный.
Судя по пытливому взгляду, почему-то доктор сообщал информацию мне наравне с Риком. Последний, между тем, практически не подавал признаков жизни — изредка нажав на пару кнопок, замирал на несколько минут, словно погружался в сон. Он даже не сменил окровавленный халат, будто такое сложное действие выходило за границы перетрудившегося мозга.
— У монстров окраска изначально белая, без какой-либо индивидуальности. Наверное, поэтому вирус не действует на них, но я всё ещё нахожу это странным. Никогда нельзя быть уверенным в чём-то, касающимся души. Хотелось бы получить несколько монстров в подопытные.
Коурзон закончил с подготовкой инструментов и уставился на меня немигающим взглядом. Он стоял так с полминуты, но я уже успела покрыться гусиной кожей. Такое ощущение, будто доктор с каждым днём терял человечность, но… Разве в таких ситуациях можно оставаться гуманным? Когда приходится отбросить всё светлое ради одной цели. Он всего лишь делает свою работу, работу, которая спасет мир. Почувствовав затянувшееся молчание, Рик встрепенулся и подошёл к нам:
— В голову не приходит, почему после смерти зараженного его душа полностью пропадает. Пшик — пыль. Будто и не было человека.
Я молча выслушивала предположения и догадки врачей. Я не могу им помочь, ускоренный курс по биологии от Санса вряд ли способен конкурировать со знаниями профессионалов. Кстати… Жив ли он? Смог ли спастись, или оказался погребен под другими, как я? Может, погиб при зачистке? Но… Пожалуй, хорошо, что Санс не знает координат моего места заточения. Его праведный гнев мог бы лишить нас последнего шанса. Некоторые вещи просто должны быть сделаны, не важно, какой ценой.
— Мы будем проверять реакцию твоей души на отсутствие камня.
Подарок Чары лежал на моей груди, в неподвижном состоянии. Внутри него витала дымка, сгущалась тучей и обратно впитывалась в гладкие стенки сосуда.
— Во время эксперимента откроется “окно” для работы. Мы постараемся выжать из этих нескольких минут всю доступную информацию и прийти к необходимому выводу.
— Делайте, что считаете нужным.
Похоже, ответа никто даже не ждал, и Коурзон одним движением лишил меня сферы. Моё дыхание мгновенно участилось, глаза наполнили слёзы, а лёгкие будто связали цепями. Из горла вырвался испуганный хрип, стало тяжело контролировать мысли.
— Пятнадцать секунд с момента лишения, раздражение слизистой оболочки, кашель.
Рик сухо констатировал факты о моём состоянии, пока Коурзон что-то списывал с экрана аппаратуры. С каждой секундой становилось всё тяжелее держать образы врачей в голове, мышцы рук напряглись в стремлении вырваться из плена. Кожу легионом копий пробил холод, тело словно опустили в морозилку.
— Минута с момента лишения, озноб.
Не знаю, как Рик умудрялся ставить диагнозы с такой скоростью, уже стало плевать, хочется только одного, ВЕРНИТЕ, чёрт возьми, сферу! Глубоко в груди начались острые покалывания, кажется, даже насос не сможет накачать в лёгкие воздух. Со лба стекали горячие капли, попадали в глаза и только сильнее уплотняли заслон зрения. Прошло так мало времени, а я уже забыла обо всём самопожертвовании, пусть это только закончится!
— Две минуты с момента лишения, повышенное потоотделение, покраснение кожи, отеки.
Хотелось прокричать Коурзону, чтобы он остановил это, но из горла вырвался неистовый кашель, выплюнувший с остатками воздуха кровь. Слова тяжело достигали сознания, будто меня с якорем опустили на дно океана, после чего попытались докричаться сверху. Кожаные ремни не удержали бы меня, если бы я не обмякла на кушетке и не перестала дергаться.
— Пять минут, кровохарканье, слабость. Док… Прогресс?
— Мгм, — Коурзон едва слышно пробурчал что-то, что совершенно меня не обнадежило. — Нужно время.
Я уже забыла, почему согласилась на это. Какова бы ни была причина, она не стоит этих страданий! Ад в миниатюре спустился на меня, решив обрушить сразу все круги. Кто-то вцепился в моё сердце и начал безмолвно обрывать его от артерий. Изо рта ручьем стекала кровь, зрение полностью потухло, будто какие-то лампочки в голове попросту лопнули. Пожалуйста, хватит! Я не хочу умирать!
— Десять минут… Нарушение сердечного ритма, зрачки почти не реагируют на свет. Кровотечение не прекращается. Док, нужно заканчивать.
— Не сейчас! — сквозь агонию я расслышала гнев в его голосе. — Нужно время! Делай всё, что можешь, но она должна быть жива в течение следующих трёх минут!
— Я… У нас ещё осталась кровь для вакцины…
Резкая смена ощущений. Полная вымотанность и осознание безысходности, даже боль отошла на задний план. Меня пришибло гигантским камнем с надписью “апатия”. Вряд ли это хорошо. Уже понятно, что лучше стать просто не может. Наверняка это — последний сигнал организма перед тотальным истощением. Даже не понятно, что происходит вне замкнутого сознания. Почему я всё ещё здесь, что держит меня? Ветер дует где-то вдалеке, на нём можно сфокусироваться, если он идёт из внешнего мира. Но скоро затухнет… Осознаю ли я это? Смерть не вытягивает из тебя жизнь шаг за шагом, нужен лишь один взмах наточенной косой. И всё отрубится в мгновение. Потом уже ничего не будет. Религии врут — рай не наступит. Не придёт и тьма. Ничего не удостоит тебя своим присутствием. Просто ничего не станет. Не сможешь это осознать, не явится вечность, чтобы помочь тебе обдумать свою жизнь.
Как можно представить пустоту? Как космос? Он слишком живой для чего-то, что может прийти после смерти. Звезды полны надежды и веры в будущее. Этому не место в загробном мире. Может… Океан? Полон смерти, темноты и пролитых слёз. Последние рушат всю картину. Разве признак того, что ты способен на чувства, не отрицает пустоту? Даже самая последняя эмоция, на которую можно опуститься, не уйдет с тобой в могилу.
Забавно… Кажется, я начинаю понимать. Протянутая рука, которая не получила заветный подарок, все равно останется рукой, пусть и без заветного подарка. Невидимый глазу воздух всё ещё несёт животворящий кислород. Не взошедший цветок когда-то был семенем. Разве можно сделать из этого какой-то вывод? Я осмелюсь. Пустоты нет в нашем мире. Действительно смешно. А люди боятся всего неизведанного, чего не знают, верно? Именно поэтому так силён страх перед смертью. Первая и последняя встреча с тем, чего не существует. Кто-то пытался спасти себя тщетными иллюзиями, надеяться на реинкарнацию, ад и рай, бытие призраком на земле… Но от правды не убежать. Она поглотит всех без следа. И мы не сможем понять, что это произошло.
Думать так тяжело… Наверное, потому что я в действительности никогда этого не делала? Глупые, мирские мысли, лишь жалкая тень того, на что способен мозг. Жалко, что осознание этого приходит только перед лицом смерти. Я не хочу исчезать, как пыль на ветру! Может… Я действительно поняла, что нужно делать? Разве не в этом вся прелесть жизни? Осознать своё умение осознавать?
— Двадцать минут, Док. Положение медленно ухудшается, мозг уходит в обморочное состояние. Боюсь, что если мы продолжим, возможна клиническая смерть.
— Продолжаем.
Слова ускользали от слуха, как вода сквозь пальцы. Дальше пути уже нет, и мне останется только смириться. Я сделала всё, что смогла, не думаю, что меня можно винить. Всё когда-то заканчивается, и нет смысла это отрицать. Книга погибшего автора не получит продолжения.
***
— Доброе утро.
Коурзон сидел передо мной на стуле и подпирал голову в бесцветной шапке нетвердым кулаком. Я тихо вздохнула и осознала, что снова могу дышать. Такое резкое пробуждение оказалось настоящим сюрпризом. Неужели получилось? Вернуться с того света? Сутки пролетели за миг, словно их не существовало. Тело ломит, сердце всё ещё покалывает, но шар привычно лежит на груди.
— Рик убежал ночью.
Я вздрогнула. Эти три слова ошеломили сильнее землетрясения. Коурзон лишь кивнул.
— Безумец. Звонил его матери. Говорит, что не в курсе о его возвращении. Жалко. Самый талантливый из тех, с кем работал.
Изначальная эйфория быстро угасла. Тяжело признавать, когда исчезает ещё один человек. Особенно когда осознаешь, каково это, хотя бы на миг.
— Доктор… — я слабо прощупала границу своего голоса, — у вас получилось?
— Возможно, — уклончивый ответ. — Я понял, как манипулировать твоей душой, чтобы извлечь из неё вакцину.
— Но проблема в том…
— Не знаю, как достать твою душу.
Я вздохнула. Конечно же, ничто не может даться так просто. И у меня совершенно не осталось сил для того, чтобы вызвать душу вручную.
— И… Что нам делать?
Коурзон молча поднялся и со скрипом отодвинул кресло. Он стал ходить кругами вокруг кушетки, будто искал что-то на полу. Тот, кстати, уже давно перестал быть таким стерильным, как прежде — в отсутствие ассистентов некому больше поддерживать лабораторию.
— Если эта сфера прямым образом влияет на твоё физическое состояние, значит, в ней скрыты средства для изменения конфигурации души. Если я проведу эксперимент с материалом, то, возможно, смогу воссоздать контроллер.
— Опять эксперимент? — я закатила глаза, кожа вновь вернула чувствительность и стала ощущать привычный холод. — Неужели нет более надежного способа?
Доктор прекратил движение и встал посреди комнаты. На минуту в воздухе завис лишь шепот оборудования. Однако в ледяном свете здания прекрасно видно, как метаются глаза Коурзона. В нос ударил неприятный запах нашатыря.
— Я тоже так думал, — мужчина медленно повернул голову в мою сторону, как мертвец, услышавший подозрительный звук. — Что проверенные методы всегда ведут к положительному исходу.
Он вновь достал из кармана смятую фотографию, жалобно хрустнувшую в пальцах.
— Тогда у меня был выбор. Либо я опробую что-то новое, и всю жизнь буду корить себя за то, что не поступил, как по книжке, или же воспользуюсь проверенным поколениями способом. Чужие знания меня подвели. Я не успел.
Доктор обхватил себя руками и затрясся на месте. Меня стал пробирать страх. Обычно спокойный ученый ведёт себя как нервный подросток. Похоже, существует гораздо больше причин для беспокойства, чем казалось раньше.
— И сейчас я не могу позволить, чтобы дорогие мне люди снова страдали из-за моей нерешительности.
Ученый развернулся и отложил карточку в карман, после чего стремительно зашагал к лаборантскому столику. Я смогла разглядеть микроскоп и парочку неизвестных инструментов. Взгляд мельком задержался у застывшей на груди сфере — у неё недоставало крохотного кусочка. Похоже, она более хрупкая, чем казалась.
— Времени совсем мало… Позвонить, чтобы съехала?.. Бесполезно, дороги из города перекрыты…
Коурзон прислонил глаз к линзе и стал что-то записывать в замызганный блокнот. Мне оставалось только наслаждаться симфонией кочующего по строкам пера да тихого бурчания телевизора, распространявшего по воздуху неуместный джаз. Хотелось бы укутаться в тёплое одеяло, лишь тёплый шарф Папируса давал защиту от непрекращающегося холода. Мне стало… Так одиноко. Где… Где же все? Почему не помогут?..
— Надо будет как-то связаться с начальством… Для этого придётся починить приемник…
Голос Коурзона неохотно вырывался из-за стиснутых зубов, будто старался сохранить как можно больше энергии. Голова над тетрадкой висела очень низко, словно в стол кто-то установил магнит. Я старалась не говорить ни слова, чтобы не отвлекать доктора от работы.
— Так много надо сделать… И так мало времени…
Губы мужчины практически не двигались, глаза же, не шевелись они изредка, можно было бы спутать со стеклом. Фиолетовый огонек в зрачках тускло мерцал, то и дело скрывался под набухшими веками врача. Каждый раз, когда Коурзон моргал, его рука на всё большее время оставалась неподвижной, угрожая выронить перо. Листы блокнота давно перестали сменяться — неужели пишет поверх старого текста? Я стала внимательно следить за движениями доктора, с ужасом осознавая, что он поддаётся сну.
— Пожалуйста, очнитесь!
— Я не сплю, Джейн, — Коурзон уронил голову на стол и лениво подложил под лицо измазанную в чернилах руку. — Как Руперт? Ты дала ему обезболивающее?
— Я… Док, что происходит?