– Мастер уже знает. Они не новы.
Но застрять в хижине – выздоравливая – впервые в жизни, Кеншину порядком надоело. Ему абсолютно нечего было делать. Уроки письма были чудесными, они несколько облегчали его ничегонеделание вечерами, но дни по-прежнему сводили его с ума. Возможно, было неизбежно, что вынужденная скука в сочетании с врожденным детским любопытством в конце концов одержали верх над неуверенностью, и он начал разговаривать и задавать вопросы этому новому незнакомому человеку, появившемуся в его жизни. Однако Кеншин был не из тех, кто говорит о себе. И он не хотел расспрашивать женщину о ее жизни, потому что о знакомых людях начинаешь беспокоиться. И ему было совершенно ясно из поведения Мастера, что как только он поправится и погода позволит, они уйдут. Кеншину больше никогда не хотелось покидать людей, о которых он волновался.
Так что вместо личных, он начал задавать вопросы, касающиеся занятий Осуми-сан – готовки, уборки, вязания палочками и пряжей, а также шитья и ремонта одежды. Сначала он с любопытством наблюдал за ней и уговаривал показать ему, что она делала. Но поскольку Осуми-сан достаточно легко удовлетворяла его просьбы, довольно скоро он нерешительно спросил, может ли он помочь. Она велела ему не беспокоиться. Помогать было не с чем, поскольку Мастер помогал ей со всеми делами снаружи, такими как сбор снега для плавки, колка дров, доставание предметов из сарая или погреба.
Хотя Кеншина это не остановило. Лежать ничего не делая было неправильно и, самое главное, скучно. По правде говоря, если бы это зависело от него, он предпочел бы помогать снаружи, на свежем воздухе. Они выпустили бы его из хижины. Но было ясно, что он застрял внутри. Так что у него не осталось других вариантов, и, несмотря на то, что это девчоночьи занятия, это было хоть что-то. Так что он просил и убеждал, пока она не начала учить его шить.
На удивление, это оказалось даже забавным, когда он освоил это занятие. Особенно аккуратно штопать дырки – сначала нужно обшить края для закрепления, а потом пряжей залатать отверстие. Нелегко пришлось, особенно поначалу, когда все, что ему удавалось – это накрутить узлов, но проблема только делала дело интереснее.
Еще интереснее было наблюдать за тем, как Осуми-сан готовит, и спрашивать ее об этом. В этом было немного корысти: ее еда превосходна, и если бы он научился готовить, ему никогда не пришлось бы терпеть плохо приготовленную пищу. К тому же было приятно слушать счастливые ответы Осуми-сан, которые быстро превратились в полномасштабные уроки.
Не то чтобы она позволяла ему много помогать. Независимо от его настойчивости он получал только несколько простых заданий, чтобы занять руки. Довольно быстро он понял, что Осуми-сан действительно наслаждалась приготовлением пищи, и она признала это, с гордостью заявив, что готовка – это один из видов искусства. И не важно, что по инструкции готовить мог каждый, потому что, заявила она, только настоящие художники могли превратить простую готовку в нечто большее.
Попробовав разницу, Кеншин смог понять ее настойчивость и гордость. Он улыбнулся и попросил ее рассказать побольше. Она широко улыбнулась, ее ки стала очень теплой, и продолжила свои уроки более обстоятельно.
В следующие недели Осуми-сан показала ему, как приготовить рис так, чтобы он не пригорел, как смягчить вяленое мясо или рыбу так, чтобы они стали нежными и вкусными, и как сварить корнеплоды так, чтобы на вкус они были такими же свежими, как после сбора урожая. Затем настало время общих приправ, таких как соль, соя, сахар, уксус и имбирь, и их правильного использования. Вскоре уроки стали более сложными и напоминали мистический поиск божественного благоволения по сложности, но он впитывал все, что мог из этого восторженного лепета и чувствовал себя счастливее, чем за все годы жизни.
Когда Мастер узнал, чем он занимается, он пренебрежительно усмехнулся, но не запретил «женские и легкомысленные» уроки.
А потом, когда его признали достаточно здоровым, Осуми-сан решила, что пришло время его помыть. Кеншин был ошеломлен – не то чтобы ему не нравилось быть чистым – но не в середине зимы! Он выступил категорически против этой идеи. Она была непреклонна, и поскольку Мастер благополучно исчез в то утро, ему не удалось сорвать ее планы.
Осуми-сан, казалось, ценила чистоту еще больше, чем мать или старая Ине-сама, и мальчик давно должен был понять, что все к этому идет, особенно после того, как женщина перестирала всю его и Мастера одежду. Но купание… В тех обстоятельствах, в которых они оказались, единственным вариантом было нагреть талую воду в котелках и помыться внутри дома. Такое люди там, дома, делали нечасто. Даже мать прошлой зимой настояла на этом только раз.
Но Осуми-сан не волновало, насколько медленно и бессмысленно это было, и как неловко было ему. Он на самом деле был большим мальчиком и мог помыться самостоятельно. Нет, все это не имело для нее значения, и она настояла на своей помощи. Нечего и говорить, сколько аргументов было озвучено по этому поводу. Тем не менее, в итоге Кеншин был чист от кончиков пальцев до корней волос.
Вытерев его полотенцем, Осуми-сан замолчала и уставилась на его рыжие волосы, которые проявились из-под дорожной грязи. Она ничего не сказала больше, развернулась и пошла готовить, ее ки при этом ощущалось весьма занятно. Это почему-то заставило его почувствовать себя скверно и неуверенно. За эти дни он почти забыл, что был другим. Но теперь, когда она узнала, собирается ли она поступить так, как все остальные люди и возненавидеть его за то, что он отличался? Страх наползал на него, он надел чистое свободное кимоно и устроился на постели, наблюдая за ее хлопотами. Она была такой милой, стольким вещам его научила, почти как… Нет не так. Но она была чудесной.
Если она начнет его ненавидеть его за то, что он отличается, это не имеет значения. Он решил, что сможет простить ее. И в любом случае, он был почти здоров, лишь немного слаб. Так что если она прогонит их сейчас… Будет больно, но и он, и Мастер справятся с этим.
Потом она вернулась, вытаскивая его из размышлений. Она подала ему миску с бульоном, чтобы поесть, и потрепала его по волосам, тихо прошептав, словно говорила сама с собой:
– Ты очень милый ребенок. Не твоя вина, что ты родился некрасивым.
Кеншин улыбнулся ей, чувствуя совершенное облегчение. Она не ненавидит меня! И она улыбнулась в ответ. Он был прощен, и все опять пошло хорошо.
В общем, жизнь была хороша.
Ну, настолько хороша, как могла бы, учитывая тот факт, что они трое оказались в ловушке в маленькой хижине, окруженной снегами, откуда некуда было идти, пока пути не откроются. Конечно, были и споры, и столкновения мнений, но все это стало обычным, почти домашним. Кеншин хорошо знал жизнь в таких условиях. Тем не менее, неудивительно, что тем, у кого было больше проблем, был Мастер.
Мечник выполнял недостаточно много хозяйственных дел, чтобы оправдать свое долгое отсутствие в хижине.
Интересуясь тем, что он делает, Кеншин занялся отслеживанием действий мужчины через приоткрытую дверь и его ки лучшей из своих способностей. Оказалось, Мастер проводил большую часть дня либо тренируясь, либо просто бродя по лесу. В некотором смысле это было понятно, особенно зная, как мечник не любил людей, но Кеншин не мог не беспокоиться и не чувствовать себя виноватым за то, что они здесь застряли.
Однако после того, как Кеншин со стороны понаблюдал за тренировками Мастера, ему отчаянно захотелось тоже вернуться к тренировкам. Он действительно уже не был таким слабым и болезненным после недель, проведенных внутри. Так что, конечно, это было возможно? Неуверенное предложение во время ужина было встречено неодобрением со стороны Осуми-сан и одобрением со стороны Мастера.
Она не стала делать много шума по этому поводу. Только взглянула на Мастера, прежде чем смягчиться и признать, что Кеншину было намного лучше, и прогулка на улице пойдет ему на пользу.
Уже на следующий день, впервые за несколько недель, Кеншину было позволено выйти погулять. Ему было велено не перетруждаться, использовать только простые удары, и Осуми-сан несколько раз напомнила ему, что он должен немедленно вернуться, если почувствует слабость или замерзнет. Кеншин едва слышал ее, когда нетерпеливо надевал оба своих кимоно, натягивал хакама, завязывал меховые сапоги и закутывал руки в рукавицы. Даже ненавистная шапка не испортила ему настроение.
Наконец-то он идет на улицу!
Повторения ударов мечом не надоедали ему и не ощущались как обязанность. На самом деле, совсем наоборот – это было лучшее, чем он занимался всю его жизнь. Мастер контролировал его, пока он выполнял упражнения, одобрительно кивнул и сказал, что его состояние не сильно пострадало от вынужденного покоя. Однако Кеншин еще не чувствовал усталости. И очень не хотел возвращаться внутрь. Так что он посмотрел на Мастера, молча желая большего.
Мечник в изумлении поднял бровь, его ки слегка потеплела, а затем он ухмыльнулся и показал ему новое упражнение – кесагири – косой удар вниз к плечу с правой стороны. Он сопровождался обратным ударом, таким же, но нацеленным на левое плечо. Вместе с первым, каратаке, они образовывали все базовые удары по телу.
Возможно, Кеншин немного переусердствовал, потому что когда закончил с тренировкой, весь дрожал. Его радость от того, что он вернулся на улицу и получил новые удары для отработки, была слишком велика, чтобы вовремя остановиться. Мастер покачал головой и помог ему вернуться внутрь, где Осуми-сан осмотрела его и предостерегла от поспешности.
Вечерний прием пищи превратился в жутковатое событие, когда Осуми-сан сказала Мастеру, что он должен уже начать обращать внимание на возможности ребенка и перестать относиться к нему как к миниатюрному взрослому. Неудивительно, что это замечание вызвало гнев Мастера, и его ки резко похолодала. Он ответил, что не ее дело, как он готовит своего ученика. С этого момента разгорелся спор. Осуми-сан и Мастер долго кричали друг на друга, а потом мечник выбежал из хижины. Мальчик испугался и попытался скрыться от битвы характеров в углу, свернувшись в клубок и храня молчание. Осуми-сан запыхтела и вернулась к своему вязанию. Звон спиц постепенно успокоил его, и он заснул у стены.
На следующее утро он проснулся в своей постели. Мастер был на месте, и Осуми-сан послала Кеншина с мечником тренироваться наружу. Он повторял три основных удара до тех пор, пока руки не начали уставать. Мастер кивнул ему и отправил внутрь одного.
В тот же вечер Осуми-сан расспросила его о тренировке и потом спросила, сколько ударов он мог сделать. Кеншин был сбит с толку вопросом, а потом немного растерянно признался, что еще не знал, как это сосчитать. Осуми-сан нахмурилась и спросила Мастера об этом. Вместо того, чтобы рассердиться, как раньше, мечник просто посмотрел в сторону и сказал, что намеревался добраться и до этого. Осуми рассмеялась и довольно громко прошептала Кеншину, что, вероятно, слова Мастера означали, что он просто забыл.
Затем она взяла его руку в свою и, вытянув один палец, спросила, сколько это будет. Кеншин послушно ответил, что это один. Затем два пальца – два. Они перебрали все пальцы, а потом перешли к другой руке, где он признался, что не был уверен, какой по счету второй палец на его другой руке. Она улыбнулась и сказала, что это седьмой. Затем появились восьмой, девятый и десятый. Потом она показала один свой палец и сказала, что все вместе это одиннадцать.
Вот так и продолжался урок.
Кеншин был удивлен, что это было так легко. Он всегда считал, что счет это трудное дело, но она смогла объяснить его таким образом, что это приобрело смысл и сделалось очень простым. Также помогало и то, что он, глядя на свои пальцы, увидел четкую закономерность в числах: после девятнадцати двадцать, затем два и один – двадцать один. После всех чисел во втором десятке – тридцать, три и один – тридцать один и так далее. И он радостно улыбнулся ей в знак признательности.
Тогда Осуми-сан спросила, сколько ему лет. Кеншин задумался, пытаясь поймать самое раннее воспоминание лета, проведенного в играх с братьями, а затем оттуда считая сезоны. Даже зная новые числа, он был просто… не уверен. Но Осуми-сан смотрела с любопытством, и даже Мастер, казалось, заинтересовался, так что он наконец догадался.
– Думаю, восемь или девять.
Осуми-сан похвалила его за ответ, сказав, что он умный мальчик. А потом громко, но заговорщическим тоном, спросила, знает ли он, сколько лет Мастеру. Кеншин не имел ни малейшего представления об этом, но был достаточно воодушевлен и рассуждал громко:
– Мастер старый, потому что большой и сильный.
Хико-сан усмехнулся, но ответил без дополнительного побуждения:
– Не старый, мне двадцать три.
Осуми-сан засмеялась так, словно выиграла что-то, и заявила, что знала это – такой красавец не может быть старше тридцати. Кеншину стало интересно, и он спросил о ее возрасте.
– Мне двадцать девять лет и я не ищу мужа! – ответила она гордо и забавно улыбнулась Мастеру.
Мечник слегка порозовел и отвел взгляд. Кеншин не понял – при чем тут замечание о муже?
Но почему-то это явно имело какой-то смысл, потому что после этого Мастер больше не относился к ней так настороженно. Он даже немного расслабился в ее присутствии и стал больше времени проводить рядом с хижиной и внутри нее.
Осуми-сан улыбалась ему за трапезой и спрашивала, хочет ли он еще. Мастер вежливо отказывался, но ощущался немного теплее, словно больше не был раздражен. В вечерние беседы и уроки теперь включались все трое, и оба взрослых пытались учить его или просто рассказывали истории, чтобы скоротать время. Больше не было так много споров, и Мастер не избегал Осуми-сан так демонстративно. Более того, он начал разговаривать с ней теплее и открыто поглядывал на ее шею или запястья. Любопытно, что Осуми-сан не обиделась, а просто улыбнулась, когда заметила эти взгляды.
Кеншин чувствовал себя все лучше и сильнее с каждым днем. Мастер показывал ему новые удары и велел бегать по снегу, чтобы избавиться от избыточной энергии. Осуми-сан не ругала Мастера за это. Она также предложила Кеншину практиковаться в счете, считая удары меча. Казалось бы, забавная идея. Это было не совсем легко, но когда он затруднялся с числом, Мастер подсказывал ему нужное.
Вот так Кеншин узнал все десятки, а потом и десяток десятков – сто. Он с гордостью рассказал об этом достижении Осуми-сан – он сделал по сто повторений каждого из трех ударов. Она мягко улыбнулась ему, и он почувствовал себя очень хорошо.
И конечно, Мастер показал ему еще удары.
Дни шли своим чередом. День ото дня Мастер ощущался все более и более теплым. Между ним и Осуми сан возникло загадочное напряжение. Она улыбалась и дразнила Мастера, а мечник даже иногда отвечал ей колкостями из собственного арсенала. Будто они вернулись назад в деревню в горах к своей семье. Но Мастер не был похож на отца, а Осуми-сан не была похожа на мать. И они не относились к Кеншину как к сыну.
Но почему-то они подходили друг к другу.
В один прекрасный день Кеншин играл в снегу. Он спросил, будет ли нормально, если он займется после тренировки, потому что солнце теперь плавило снег, и он хотел что-нибудь построить. Мастер дал ему разрешение, но не остался смотреть, вместо этого отправился внутрь.
Кеншин катал шары из снега и устанавливал их друг на друга. Холодность Мастера находилась внутри хижины, но больше не ощущалась как холод. Может, ему следует называть ее ки, как делает Мастер?
Говоря о холодности, он давно не говорил со своим другом-духом. Для этого не было возможности. Это пренебрежение висело на совести Кеншина, так что теперь, когда у него было время в одиночестве, появился хороший шанс что-то с этим сделать. Так что он ткнул в холодность, чтобы предупредить духа, а затем пустился в объяснения. Поначалу дух был немного холоден с ним, но после того, как он показал то, что произошло за эти пару месяцев, все наладилось.