А Малдер молча направляется по шоссе в сторону исчезающего солнца.
Мы проводим ночь в очередном заброшенном доме: мальчик засыпает, свернувшись калачиком у меня на груди, а Малдер прижимается ко мне сзади. Это выглядит какой-то дикой пародией на дружную семью. На мгновенье у меня мелькает мысль, что Малдер, возможно, просто ждет, чтобы я привела себя в порядок перед сексом, но, кажется, дело не в этом. Может, он и вовсе не думал о том, чтобы заняться со мной любовью. Сама не знаю, что было бы предпочтительнее. Я до сих пор не выяснила, как зовут мальчика и с какой стати он вообще поехал с нами. Как и Малдер, ребенок почти ничего не говорит.
Утром путь возобновляется, и мы снова едем на запад. Я уже вижу вдали, на горизонте, серые очертания Скалистых гор. Мили пролетают одна за другой, воздух постепенно остывает, и шорох шипованных шин об асфальт понемногу убаюкивает меня.
***
Изучение черных дыр наводит на мысль о том, что Бог не только играет в кости, но порой бросает их туда, где никто не видит.
Стивен Хокинг
***
Бункер походил на военный корабль: огромная куча железа, выкрашенная серой краской. Снаружи не проникало ни единого звука, который подсказал бы нам, что там происходит: продолжается ли сражение или планета уже пала. Малдер сказал, что корабли заняли свои места и вскоре должны были приступить к сбору «образцов». Такое слово он использовал, и, стало быть, в таких терминах думали о нас пришельцы. Повстанцы проигрывали. Люди умирали. Малдер, закрыв глаза, перебирал, словно радиостанции, чужие мысли, но не смог «найти» мою мать и братьев. Впрочем, это ничего не значило: мыслей было слишком много, а он только слышал их, но не всегда знал, кому они принадлежат.
В бункере хватило бы места и припасов на несколько сотен человек, но нас был всего-то десяток. Судя по всему, снова наступила ночь. Ориентироваться можно было только на часы: внутри бункера отличить день от ночи не представлялось возможным. Мы бесцельно бродили по коридорам, пытаясь разобраться в этом лабиринте. Малдер увел меня в комнату на этаже, который полностью принадлежал нам, и я без возражений последовала за ним. Это и стало первым сделанным мной шажком на пути к тому, чтобы превратиться в собственность. Когда дверь захлопнулась, я села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
Мне было стыдно проявлять такую слабость, но еще труднее — сдерживаться дальше. В последние часы стряслось столько всего, что события не успели уложиться у меня в голове, и мне безумно хотелось забыться хоть ненадолго.
Пока я буквально содрогалась от рыданий, Малдер нежно обнимал меня, и по его щекам тоже время от времени катились слезы. Я чувствовала его у себя в голове: нежное, осторожное давление. Мягкая попытка разобраться, как я себя чувствую, и более настойчивое желание услышать мои мысли. Он явно ощущал мое горе, мое потрясение, но его эмоции оставались для меня загадкой. Лишь рано утром я наконец забылась, положив голову Малдеру на грудь, но вновь проснулась, услышав, как он внезапно подскочил и шумно выдохнул.
— Они затихли.
— Кто затих? — шепотом спросила я, как будто пришельцы могли услышать нас на глубине пятнадцати метров под землей, сквозь шесть метров бетона и стали.
— Мысли… Внезапно стало очень тихо. — Малдер вслушивался в темноту, пытаясь настроиться на нужную волну и понять, что происходит. — Грибовидные облака, Скалли… Это ядерные взрывы. Они уничтожили города.
— Инопланетяне?
— Нет, мы сами.
Господи, каково это — слышать, как умирают миллионы людей? …
— А пришельцы все еще здесь?
— Да… Им нужен я. Они ищут меня.
— Зачем, Малдер?
— Знают, что я их слышу. Хотят, чтобы я помог им общаться. Но не могут меня найти и поэтому… поэтому ищут тебя. По чипу, который у тебя в шее. Я их слышу. Пока они еще не вычислили, где ты, но вычислят, и скоро. Они не смогут использовать тебя в своих целях, ведь ты вакцинирована, как и я. Ты нужна им только затем, чтобы добраться до меня.
Ему придется бежать, придется бросить меня, чтобы его не нашли Серые. Вот только куда? Мы же заперты за тоннами стали.
Только несколько лет спустя я вдруг осознала, что ни разу даже не подумала сама покинуть бункер и отвлечь внимание пришельцев на себя, чтобы Малдер мог остаться там.
— Взрывы все еще звучат, Скалли. Города пылают. В этой сумятице у них пока нет времени меня искать. У нас есть еще несколько часов, а потом мне придется уйти.
Больше было не о чем разговаривать. Мы сидели вдвоем в пустой, темной комнате с голыми бетонными стенами на слишком узкой и слишком короткой кровати. И я поцеловала его. Не так, как мне мечталось раньше, а жадно, страстно, испуганно, как утопающая. Мне отчаянно хотелось зацепиться за что-то — что-то нормальное, что-то постоянное, что-то надежное. Мир менялся прямо на моих глазах и так быстро, что все эти перемены пока просто не укладывались у меня в голове.
Малдер вел себя гораздо нежнее и целовал меня так, будто пробовал на вкус изысканный десерт. Он начал заниматься со мной любовью так же, как прикасался ко мне все эти годы — осторожно, шаг за шагом исследуя новую территорию и ожидая моей реакции, прежде чем продолжить. Он задавал темп и действовал, а я послушно подчинялась, как перепуганная девочка-подросток, отдающая свою девственность соблазнившему ее учителю. И в конце концов Малдер перестал надеяться, что я начну участвовать в процессе так же активно, как он сам, и уложил меня на грубые простыни, благоговейно оглядывая мое тело, запоминая каждый сантиметр, прекрасно зная, что может никогда не увидеть его снова. Я никогда не думала, что стану вести себя в постели с ним настолько пассивно, но в ту ночь не в состоянии была дать ему больше. Несмотря на не самый подходящий момент, я никак не могла просто отпустить его, даже не попытавшись показать, как сильно его люблю.
Так я себя утешала — заверениями в том, что мною движет лишь любовь.
Меня не оставляло ощущение, что Малдера отвлекают мысли, звучащие в него в голове, отвлекают эти непрекращающиеся крики за стенами бункера. Отвлекают и отнимают у меня.
— Здесь только я, Малдер. Войди в меня, — прошептала я, и давление у меня в голове усилилось, пока я не сумела заставить себя перестать прислушиваться к собственным мыслям. Мое тело ответило на его вторжение краткой вспышкой боли, и Малдер, словно пытаясь загладить вину, коснулся моих губ своими. Я остро ощущала обуревавшие меня эмоции, но в моем сознании не осталось места для их осознанного восприятия: никакого осмысления — никаких сомнений. Женщину, которая никогда не могла полностью отрешиться от своих мыслей и целиком отдаться сексу, это должно было бы напугать своей новизной, но я уже не могла чувствовать страх. Только мучительную смесь боли и наслаждения, накатывающую на меня, словно волны, одна за другой. Малдер разделял со мной мое удовольствие, что только усиливало его собственное, а я позволила ему просто играть на своем теле, как на скрипке. Он кончил, потому что чувствовал, что кончаю я, и наоборот. Круг замкнулся.
Когда мы оторвались друг от друга, Малдер продолжал слушать мои мысли. Мои страхи. Мои желания. В ту ночь он познал меня целиком.
— Они нашли тебя, Скалли, и скоро будут здесь. — Услышав эти слова, я немедля вскочила: Малдер, уже одетый, сидел на краю кровати. — Я люблю тебя. И попрошу Скиннера о тебе позаботиться. Оставайся с ним. Я слушал всех: здесь нет никого надежнее него. Он не даст тебя в обиду, но… ты ему нравишься, Скалли. Делай, что он скажет, хорошо? Я приду за тобой, как только смогу. А до того времени — просто постарайся выжить. Любой ценой. Неважно, какой. Я не стану задавать вопросов.
Тысяча мыслей наводнили мой разум. Нет, не бросай меня… Беги, Малдер, главное — чтобы они тебя не поймали… Возьми меня с собой… Я не хочу оставаться со Скиннером, я хочу быть с тобой… Я сама могу о себе позаботиться… Когда… когда ты сможешь вернуться? Быстрей, уходи быстрей… Я тоже люблю тебя, Малдер… Пожалуйста…
Но он уже ушел: из коридора до меня донесся звук его затихающих шагов. Я побежала за ним, надеясь догнать, и услышала, что Малдер говорит со Скиннером.
— Позаботьтесь о ней, сэр. Я уже знаю, что происходит с женщинами снаружи, и не хочу, чтобы Скалли оказалась на их месте. Я сделаю все, чтобы пришельцы до вас не добрались, но благополучие Скалли — ваша ответственность. Только ваша. Не позволяйте никому… Берегите ее, сэр.
Судя по его следующим словам, Малдер услышал мои мысли.
— Прости, Скалли. Иди обратно, это лишнее для твоих ушей. Выживай. Никаких вопросов.
Вернувшись в промозглую комнату, я легла на все еще влажную простынь и, свернувшись калачиком, тихо заплакала. Где-то в конце коридора лязгнула двадцатитонная дверь, а потом с гулким стуком закрылась.
***
Отнюдь не в кости играет Бог со Вселенной, а ведет неописуемо сложную игру, которую сам же и придумал. И если взглянуть на это с точки зрения других участников (то есть просто нас всех), то она гораздо больше напоминает разновидность покера, в который играют при неограниченных ставках в абсолютно темной комнате перевернутыми картами, причем с крупье, который вообще не объяснил вам правил и все время загадочно улыбается.
Нил Гейман и Терри Пратчетт
***
Мы останавливаемся за каким-то зернохранилищем, чтобы перекусить и дать непоседливому мальчишке размять ноги. Я спрашиваю, как его зовут, а Малдер тем временем огромным охотничьим ножом режет для ребенка яблоко, предварительно счищая кожицу. Так всегда делала моя мать. Он в ответ только пожимает плечами, не сводя с меня своих больших, слишком взрослых зеленых глаз.
— Просто Малыш, — отвечает Малдер, а тот кивает, так и не издав до сих пор ни единого звука. Впрочем, Малдер, кажется, и без слов прекрасно понимает, что нужно мальчику (и мне), хотя, на мой взгляд, с количеством еды, которую он пытается скормить мальчишке, вышел явный перебор. Прихватив ружье, Малдер исчезает в высокой траве, перемежающейся редкими рядами кукурузы. Примерно через двадцать минут звучит выстрел, и в траву падает огромный гусь. Наш будущий ужин.
— Не бойся, он тебя не обидит.
Стало быть, мальчик все же не немой. Надо же, а я уж думала, что умение говорить превратилось в утраченное искусство. Его слова — неторопливые, взвешенные — этому ребенку явно не по возрасту и сразу воскрешают у меня в памяти Гибсона Прайса.
— Он везет тебя в безопасное место. Ты ему нравишься.
— Ты что, слышишь мысли, как он? — спрашиваю я, и мальчик в забавном, по-детски преувеличенном жесте кивает головой, прямо как настоящий четырехлетка. Самодовольная ухмылка появляется у него на губах, а в глазах загорается шаловливый огонек. Этот ребенок очень напоминает мне кого-то из Прошлого…
Малдера. Он напоминает мне Малдера.
Это его сын.
Второй малыш и младенец — дети Крайчека или еще какого-нибудь мужчины, но этот ребенок — определенно сын Малдера.
Малдера и той шлюхи.
Второй выстрел, и еще одна птица шлепается о землю. Малдер, судя по всему, голоден. Вернувшись, он закидывает жирных гусей в багажник машины, и мы вновь трогаемся в путь. На запад. Все дальше и дальше.
***
История ученого, который живет верой в силу разума, походит на дурной сон. Взобравшись на горы незнания, он, кажется, вот-вот вскарабкается на самый верх высочайшего пика, но, преодолев последнее препятствие, встречает там богословов, которые сидят на этой вершине уже несколько веков.
Роберт Ястров
***
Первой проблемой, настигшей обитателей бункера, стала смертельная скука. Делать было совершенно нечего, дни уныло тянулись один за другим, перетекая в недели, а потом — в месяцы. Фрохики готовил, Скиннер и Байерс следили за генератором и станцией водоснабжения, но все остальные категорически не знали, куда себя деть. Я попыталась поначалу делать работу на кухне, но после первого же раза была отстранена по итогам анонимного голосования. С ума сойти, до чего же мне «повезло» — оказаться запертой в одном бункере с Ньютом Гингричем и Пэтом Робертсоном (4). Неужто Скиннер не мог отыскать кого-нибудь поинтереснее? Где бы Малдер ни был, он наверняка по полу катался от смеха.
Лэнгли пытался настроить ноутбук и подключиться к местной допотопной системе связи, но так и не обнаружил сигнала. Больше не существовало сетей, к которым мог бы подсоединиться модем, не осталось ни одной станции общественного или кабельного телевидения. Но вскоре Лэнгли умудрился починить старое любительское радио. Каждую свободную минутку Стрелки перебирали частоты в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни — прямо как проект SETI (5), а я частенько составляла им компанию и, изнывая от скуки, уныло вслушивалась в помехи. В один прекрасный день я по обыкновению сидела вместе с парнями и предавалась мечтам, когда внезапно услышала крик Лэнгли:
— Это же Рэнди! С вас, говнюки, миллион долларов!
Сквозь треск послышался мужской голос:
— Вот он, прямо здесь, я его использовал в качестве туалетной бумаги…
Джеймс Рэнди (6). Знаменитый скептик. Мой герой и заклятый враг Малдера. Это его голос сейчас доносился из динамиков — наша единственная связь с миром, оставшимся за этими взрывозащитными дверьми. Из радио лился голос Джеймса Рэнди, а я сидела за завтраком рядом с Пэтом Робертсоном, накануне проиграв Ньюту Гингричу в пятикарточный стад (7) последнюю пластинку жвачки. Да, у Бога определенно своеобразное чувство юмора…
По словам Рэнди, пришельцы, кажется, уже собрали все образцы «хомо сапиенс», которые намеревались взять с собой. Летающие тарелки исчезли, а вместе с ними — безликие повстанцы. Крупные города лежали в руинах, и Рэнди со времен Прошлого так и не встретил пока ни одного живого человека. Когда началось вторжение, он плыл на лодке вместе со своей собакой и две недели спустя вернулся на берег, где и обнаружил, что ни его дома, ни семьи больше нет. Они остались вдвоем — он и его старый пес – и, обустроившись в башне маяка у океана, терпеливо ждали.
И тут же, сама собой, родился вопрос: сидеть и дальше в бункере или выйти наружу? Скиннер и Стрелки проголосовали за то, чтобы остаться, но все остальные мечтали скорее выбраться оттуда. Меня вообще никто не спросил: общество в тот момент уже менялось.
Наконец было принято компромиссное решение — отпереть замки, но остаться внутри. Скиннер и Байерс открыли тяжелую серую дверь, навалившись на нее всем своим весом. Петли заскрипели, и новый мир предстал перед нами во всей своей красе.
Снаружи не осталось ничего живого, кроме оленей, пасущихся в руинах курорта, и собак, разыскивающих своих хозяев. Людей не было. Малдер оказался прав: мир словно внезапно затих.
Мы оказались в довольно выгодном положении во всех смыслах этого слова. Во-первых, у нас всегда оставалась возможность спрятаться в нашей непроницаемой «крепости». Во-вторых, у меня было медицинское образование, у Стрелков — техническое, а у Скиннера и нескольких его друзей — военная выучка со времен службы на флоте. Ну, а у политиков… что ж, у них было множество мнений и идей. Города поблизости уцелели во время взрывов, а значит, радиация не представляла угрозы. А нам теперь предстояло отстроить себе новое жилище.
Конечно, не мы одни знали про бункер. Вскоре из лесов и с дорог, ведущих к долине, стали появляться мужчины с оружием в руках и с рюкзаками на спине. Некоторые из них происходили из этих краев и прожили всю жизнь в горах, другие были в Прошлом военными, которым удалось пережить взрывы, восстания и пчел. За шесть месяцев в колонии «Альфа» осело больше сотни человек, и ежедневно прибывали все новые и новые. Альфа-самцы. Название говорило само за себя: Скиннер никогда не был тихоней.
Разумеется, я взрослая, вполне самостоятельная женщина и могла постоять за себя. И, разумеется, не все мужчины на планете — маньяки-насильники. Но тот факт, что я была в колонии единственной женщиной, отнюдь не облегчал мне существование и со временем вынудил замкнуться в себе. Стоило лишь на секунду замешкаться, как откуда-то, словно по волшебству возникала целая толпа поклонников, готовых помочь с чем угодно: носить дрова, мыть посуду, стирать одежду в ручье. Их взгляды преследовали меня целый день — вездесущие и страждущие.