Стараясь не выпускать их из поля зрения, я опустился на колени перед Лиз.
– Давай. – Я похлопал ее по щекам. – Очнись.
Голова Лиз безвольно перекатывалась. Как долго нужно голодать, чтобы довести себя до такого состояния?
Она маленькая, с вечно грязными, торчащими в разные стороны волосами. И без того бледное лицо выбелено тальком. Узкий рот намазан алой помадой – как будто прорезанная рана. Спортивная куртка с десятком нашивок, мешковатые штаны, гренадеры.
Лиз вместе с отцом встречала меня на вокзале, когда я приехал в Каррау. Она здорово дерется на ножах. Только сейчас – безоружна. Позже я видел ее еще пару раз – отец ее состоял в ближнему кругу Принца, а она была так… рядом. Ну и еще Лиз записала и выложила сеть, как Терция меня возит по асфальту.
– Лиз! – Я встряхнул немертвую за плечи.
Она наконец шевельнула головой, с трудом фокусируя на мне взгляд.
На моей шее – точнее.
Я опять ее встряхнул.
– Зубы вырву. – Холодное предупреждение. – Тебя двинули по черепу. Что тут творится?
Взгляд Лиз опять ушел куда-то в сторону, а тело вновь расслабилось.
– Принцу нужна ее игрушка. – Пробасил немертвый справа. – А птеньчик не отдает. Может, вы отпустите Петера? Он же ничего....
– Лиз, – я позвал, вкладывая силу в имя. – Очнись сейчас же.
Девушка содрогнулась. Втянула воздух сквозь стиснутые зубы:
– Пусти.
Я отпустил.
Лиз попыталась встать. Стопы поехали. Она вцепилась мне в локоть и все-таки поднялась.
– Что случилось? – Спросил я.
Птенец сняла серым языком помаду с губ:
– Я хочу уйти.
– Отдай камеру – и вали. – Пробасил вампир.
Девушка-панк выдвинула вперед челюсть. Она может и великолепна с ножами. Но она всего лишь девчонка, которой вряд ли больше восемнадцати. А как вампиру – меньше года. И она собиралась броситься на этих двоих.
Они убьют ее. Все что я успею увидеть – лохмотья, разлетающиеся в стороны. Услышать шлепки обескровленной плоти и ощутить холод ее смерти.
Камеры, которая обычно болтается у Лиз на шее, при ней сейчас не было. И она ее отдавать не собиралась, нечего предлагать. Упрямый подросток.
Если даже удастся вывести ее из Домуса – немертвые ее все равно разыщут. Но я с ней и трех коридоров не пройду. Здесь обычно заперто, а значит, Палач со спутниками загоняли Лиз сюда, в тупик, словно добычу. Вступаться перед Принцем тоже нет смысла – она специально птенца убьет, лишь бы продемонстрировать мне свою власть.
– Лиз, где твой отец?
– Не ваше дело.
Злость – обычная плата за помощь. Никто не любит чувствовать себя слабым. Пора привыкнуть.
Да и чем ей помогу? Только хуже сделаю. Ни к Принцу, ни к отцу, ни в город, ни прочь из города для девчонки пути нет.
Только вперед по тупиковому коридору.
– Иди к Терции. – Я толкнул металлическую дверь, отворяя шире.
– Эта сука в немилости!
– Да. И еще жива.
На скулах Лиз проступили желваки. Кулаки сжались и разжались. Губы приоткрылись – немертвая собиралась сказать нечто нехорошее и яростное, но ей хватило ума сдержаться.
Еще миг колебаний – и Лиз рванула в коридор.
– Только постучись! – И я захлопнул за ней дверь.
– Петера освободите. – Повторил тот же вампир. – Мы же на службе…
Дождавшись двойного "клац-клац" – Терция впустила Лиз, Я потянул Тень на себя. Палач вдохнул с сухим астматическим хрипом. Прокашлявшись:
– Я это запомню.
– Не сомневаюсь.
Выставив Тень как щит за спиной – если Палач метнет копье, я пошел прочь из Домуса. Надеясь, что не превратил неприятности подростка в политическое преступление.
– Чувак, ты мог бы сфотографировать… – Давид ходил кругами, хрустя то снегом, то суставами пальцев. – Раз-раз, и вся твоя книга…
– Не думаю, что получилось бы. Еще минута.
Я прислонил блокнот к бугристой поверхности фонарного столба, конспектируя то, что успел прочесть в дневнике Лара. Сегодня пятнадцать страниц, но важных сведений меньше обычного. "…Привезли зерно, количество мешков опять не сходится с указанным; использовали последний гран, чтобы заложить в пожарную башню; один из строителей сорвался и сломал ногу, к вечеру началось заражение, позволил Жанне его забрать...."
В следующем дне была единственная короткая запись: "Двурукий, вопреки запрету моему, отправил Лакейна-переговорщика к братьям. Лакейн пропал. Слишком Рем хочет мира, чтобы принять войну...." – Это я переносить в блокнот не стал. Не при Давиде. К тому же, итог мог не видеть разве что Лар, осажденный в возведенных им же стенах Каррау.
Давид хлопнул ладонями, пытаясь согреться.
Сегодня свободно дышится: тихо, легкий мороз, звезды беспорядочно подмигивают с черного, как оркестровая яма, неба. Но Давид ждал несколько часов, ему не терпится вернуться в помещение. А мне – смыть запах ванили с кожи.
Давид так и не сменил кожанку с зеленым черепом на одежду теплее. Только прикрыл пшеничную копну волос тоненькой шапкой. Он среднего роста, с крепкими плечами и мощной шеей. Широкие темные брови срослись над переносицей, придавая парню грозный вид, а в ушах вызывающе ярко блестят многочисленные пуссеты и серьги.
– Всё, есть. – Я спрятал ручку в карман и подышал на онемевшие кончики пальцев.
Давид выхватил блокнот, жадно вчитываясь в запись. Вернул спустя минуту:
– Какого черта он не упоминает обо мне, если я был все время рядом?
– Не думаю, что ответ в твоем прошлом воплощении. – Я перевел взгляд на землю – туда, где должна была быть тень Давида, а был лишь белый снег. Тщательно подбирая слова: – Тебя тянет к манам настоящее.
Мой единственный друг сплюнул, развернулся и пошел вперед по улице. Я догнал. До ближайшего киоска мы шли молча.
Давид стукнул в окошко, пытаясь привлечь внимание круглолицей продавщицы, но та продолжала дремать. Давид опять стукнул, стекло задрожало. Женщина проснулась, взгляд ее за моего спутника даже не зацепился. Зевнула, запоздало прикрыв рот.
– Купи сигарет. – Сунул он мне в ладонь купюру. – И пожрать чего-нибудь…
Невидимый, он мог взять, что нужно. Но не брал. При мне, по крайней мере.
Я купил две пачки, три шоколадных батончика и жестянку энергетика. Сунул всё Давиду. Тот кивнул и вгрызся в конфету.
– Что? – Каркнула продавщица. Я качнул головой отрицательно, она захлопнула окошко.
– Ты ничего не делаешь. – Давид смял обертку и швырнул в сторону урны. Та не должна была долететь – но порыв ветра подхватил, направив прямо в ящик. – Вообще ничего не делаешь. И не сознаешься, что город тебе говорит. Ладно, хочешь – не доверяй. Трахайся дальше со своей немертвой. Ты хоть знаешь про иву в ботаническом, и про Дом Вальберга?
– Был там сегодня утром. – Кивнул я. – Еще пыль стояла. Что за ива?
– Дерево, мать его, лопнуло. А на него еще Лар мог мочиться. Если завтра грохнется школа, а? Или корпус университета? К черту, что ты ничего для меня не делаешь. Исправь хоть это!
Давид закурил, и мы двинулись дальше. Ответственность давила к земле, а земля смеялась.
В Каррау падают дома, а я даже не знаю почему. Пока что общим оставалось одно: они все находились в черте старого города, на фундаментах зданий, которые заложил основатель.
– Мне нужно время. – Произнес я.
– Нафиг ты мне это говоришь? – Зло.
– Потому что для помощи тебе мне тоже нужно время.
– Да? – Давид щелчком отшвырнул сигарету. – Сколько? Год? От меня уже ничего не осталось. Я таю как снежная баба.
Значит, заметил, что тень пропала. Я остановился:
– Ты, правда, переживаешь о городе?
Давид оскорбленно выпятил челюсть.
– Друг, я серьезно спрашиваю. Ты переживаешь… внутри?
Маны – старые духи Каррау. Охраняющие его так, как могут только существа без воли и разума, руководимые лишь рефлексом "чужого" и угрозы. Давид должен был стать маном после смерти. Я не думал о последствиях. Давид подставился вместо меня, и я отдал долг – привязал его дух к телу. Считая, что вернул жизнь. Но вернуть к жизни – это не вернуть жизнь.
Предназначение перетягивало Давида, отбирая его у меня и у него самого.
– Ну… да. – Он неловко пожал плечами. – Это мой город. Конечно, я за него переживаю.
Внезапно резко:
– Что я, урод полный, только за свое благополучие трястись?! – Давид вскинул руку и позвенел серебряной цепочкой, спаянной на запястье. Единственное, что связывало истончающуюся личность и невидимое тело.
Когда мы встретились, он продавал наркотики в клубах и был готов умереть, лишь бы не стать мертвым. Все, что случилось с ним, случилось в ночь нашего знакомства. Может быть, я не знал никогда его настоящего, из этой жизни? И его честность, не более, чем отсвет другого существа, которым он был когда-то и которым вновь становится?
– Я это исправлю. – Пообещал я, встретив его взгляд – Я даю тебе слово, что исправлю.
Идти стало тяжелее. Как будто к ногам привязали маленькие гири. Тень, впитав подтвержденное обещание, сыто раздулась.
– Больно мне от твоего слова лучше. – Хмуро.
– Лучше станет, если ты сосредоточишься. Действуй с единственной целью, говори только о важном. Мысленно тоже. Это то, что даст силу, потому, что сейчас ты тратишь себя безрассудно по-человечески…
Давид меня не слушал. Он обернулся, вглядываясь в темноту пустого проспекта.
– Это твой друзяка за нами от самого Домуса тянется?
Я никого не увидел. Но и зрение, и чутье Давида сейчас лучше моих, а он напрягся как встревоженная гончая.
Мы почти пришли. До дома Веры оставалось метров двадцать. Искать там укрытие? Или увести от него преследователя? В первом случае я спрячусь – но могу привести беду к ней. К тому же туда нельзя приводить друзей. Во втором случае – риск неизвестной опасности.
Я не успел ничего решить.
Незнакомец появился за спиной вглядывающегося в пустоту Давида и набросил ему на голову серый тонкий мешок. Парень закричал глухо, сдирая пальцами прилипшую к лицу материю.
Помочь я тоже не успел. Чужак сместился молниеносно и ткнул меня в живот сияющей темной зеленью палкой.
Посох, концы которого светились раскаленным зеленым, замер в сантиметре от моего живота, но внутренности двинуло, словно лягнула лошадь. Земля выскользнула из-под ног и я полетел спиной вперед – пока не врезался в нечто податливое и вязкое.
Удар выбил дыхание, полет дезориентировал. Гигантская клейкая паутина, обхватила спину и плечи. Туфли касались асфальта лишь носками, масса сзади мешала встать на стопу, как будто я – Антей, сдержать которого можно, лишь подвесив над родной землей. У лица колыхалась серая маслянистая занавесь.
Призванная Тень ножом вклинилась в пространство между моим носом и туманным пологом, расширяя его. Я попытался еще разжать зазор и забросить Тень за спину, чтобы освободиться… но сзади как будто ничего не было. Пустота.
Дрожащая серость ощущалась… никак. Ни напряженных жил, ни связей, ни молекул.
Пустота за спиной зарычала, в ответ на попытки проткнуть ее Тенью, и встряхнула меня словно щенка. Я пнул ногой назад, и подошва прилипла так же, как плечи и руки. Затылка коснулся холод. Прижался. Влажной струйкой потёк вниз по позвоночнику и, пульсируя, разгорелся нестерпимым жжением. Огонь расползся на голову, на плечи. Вдох застрял в горле. Серость перед глазами заполнили оранжевые, а затем – черные языки пламени. Пытаясь вырваться, я извивался, а паутина обхватила меня еще плотнее, сжимая длинными пальцами ребра и кости таза.
Тень не чувствует противника. Я тоже не чувствую – есть лишь действие, а не деятель.
Если мой враг создан из Ничего – значит, его нет.
Нет, и никогда не было.
И в то же время – вот оно, душит, обжигает, давит до острой, пронизывающей боли.
Ждет, что мои осознание и воля сломаются, что я поддамся панике, ужасу самоотрицания, чтобы забрать ценнейшее из того, чем владею.
Маги всегда так делают. Убить недостаточно. Нужно – извлечь то, что внутри.
Я прекратил дергаться. Повис в путах нематериальной сети. Зажмурился, чтобы ее пустотелое мерцание не отвлекало.
Только один род способен управлять тем, чего еще нет. Против меня иллюзионист.
Сейчас зима. Воздух холоден, малоподвижен. Вода лежит на земле, а не растворена в нем. Старая Инь, конец цикла, когда мир замер в предвкушении смерти и начала.
Я расслабился, насколько позволяли страх и стискивающие лапы пустоты, пропитываясь чувством замирания-замерзания. Поглощая неподвижность, твердость, силу камня, которую заимствует пространство у природы. Жесткую неподатливую устойчивость. И активность-сопротивление, таящиеся в пассивности. Растущие бесконечно с ростом прилагаемой силы.
Я застыл. Впустил в сердцевину тела сухое каменное спокойствие. Позволил ему с потрескиванием захватить конечности.
Больше не тревожило жжение в шее, пускающее метастазы в позвоночник и мозг. Не заботило, что мне не пошевелиться – камни неподвижны. Камни ничего не боятся, камням не нужно дышать.
Маг иллюзии усилил напор. В ребрах хрустнуло.
Это не имело значения.
Стабильность проросла в несуществование схватившей меня иллюзии. Заполняя ее, достраивая кусочками материи: рассеянной пыли, сажи, побывавшей в выхлопных трубах двигателей, крошек хлеба и кирпичей. Но больше всего вокруг было твердой воды, и я использовал её, заталкивая в искусственное существо снег и острый лед. Словно чучело набивал.
Оно содрогалось волнообразно – наверное, от боли. Но я был камнем и зимой, и не знал, что значит страдать, и даже в мыслях не мог сочувствовать одухотворенному инструменту.
Сеть разжалась мягко, но ноги все равно разъехались, и я осел на дорогу.
Тело не слушалось, как после суток неправильной асаны: в мышцах бегали мелкие жалящие муравьи. Нужно полежать. Полежать, слушая камни под собой. Как дышат блоки города, как мерно поднимается и опускается поверхность Земли, как скалы растут. Как нечто неспокойное голодной бурей бьется под коркой Каррау. Как планета вращается вокруг своего огненно-каменного сердца, которое пульсирует магнитными полями ровно и медленно. Усыпляюще.
Смежить веки, слушать. Стать камнем, раствориться в дорожном покрытии, вплавиться в структуру Каррау. Ведь этого мне не хватает, и этого не хватает городу, чтобы принять меня. Мы станем одним. Единым задремавшим гигантом, во сне чуть вздрагивающим от самозарождающейся и гаснущей внутренней жизни.
Соскальзывая в неподвижность-единение, я позволил себе представить, как это – сплестись с городом в единое, словно гермафродит, существо. Когда полнота, и покой, и счастье и переполняют душу.
Земля тонко дрожала от приближающегося звука. Он нарастал, рыкнул угрожающе. Вмешался в колыбельную, разрушив наше с Каррау зарождающееся единение. Даже не сам звук… его смысл. Он значил что-то важное.
Двигатель.
Прогибая асфальт тяжестью многотонного тела, по дороге мчался грузовик. Быстро, ведь сейчас ночь.
Давид лежал на его пути.
И я тоже.
Встряхивая головой, я встал на четвереньки. Преодолевая скрип шеи, медленно-медленно поднял лицо. В ночной темноте ко мне неслись желтые голодные фары. Видеть – совсем не то, что знать: сердцебиение участилось, адреналин сначала прояснил зрение до мельчайших деталей, а затем сузил, сфокусировав на трубках света, похожих на руки.
Даже если я сломаю машину, инерция протянет ее по нам с Давидом. Тело моего друга лежало неподвижно в нескольких метрах. Его голову облепила трепещущая серыми крыльями, вызывающе ненастоящая бабочка.
Не отворачиваясь, спиной вперед, я пополз прочь от трассы – к тротуару. Медленно, тяжело, долго. Казалось, я вешу тонну. Не только из-за призывания земли: Тенью я толкал в противоположную сторону, к другому краю дороги парня в кожанке с зеленым черепом.
Тело Давида медленно, сопротивляясь, ехало по асфальту. Рука зацепилась. Больше не сдвигалось. Я усилил напор. И толкал, толкал, толкал… до тонкого уязвимо-нежного хруста где-то в самой моей сердцевине. Как будто лопнула мышца, о существовании которой я не подозревал. Позвоночник пронзила боль – и облегчение.