Вывернув мою природу наизнанку, поцелуй меня снова, Зверь.
Златая улыбка расцветает вокруг острой белоснежной эмали – ты понял, что добился своего. Нет, не твою кожу и твои прикосновения, я прочувствовал миг назад. Эмоции и ощущения моего отражения ядовитыми кинжалами пропороли остатки моей обороны. И ныне мне передаётся его томление. Его жажда ласк. Его неприкрытый бесстыжий восторг. Способ, которым зеркало внушает мне срам и сладость своего падения – загадка, против которой мой поверженный мозг всеми оставшимися силами пытается бунтовать. Это хуже, чем удушье, и в борьбе я иссыхаю скорее, чем если бы разом вскрылись все мои вены. Последний всполох бунта – и я решаю, что легче умереть, и пусть подавишься ты моей смертью.
Секунда после, как я сдался, и капля силы вдруг вернулась в моё тело. Ещё секунда, и ещё, и тут внезапно приторный поток слаще нектара хлынул свежими силами в моё тело, когда отражение полностью сдалось в твою власть, Чудовище.
Снова и снова взаимные поцелуи расцветают отравленными бутонами в зазеркалье, снова и снова блаженство порциями втекает в моё тело. Я крепчаю, подпитываемый флюидами наслаждения, что ты даришь моему отражению. Твои пальцы прогуливаются по моей коже с нежностью, подобной омовению водой из розовых лепестков, и хоть подобная издевательская нежность кажется мне тошнотворной, в груди от неё постепенно разливается волнение, будто вскипающей морской пены. Угадывая мои желания, ты переключаешься с приторно-мягкого на более будоражащий и жёсткий темп. Теперь от твоих отрывистых сильных касаний рук и губ колкие грозовые всполохи сверкают в каждой моей нервной клетке. В довершение, от твоих действий всё больше нарастает моё плотское возбуждение, что с вкусным матовым стуком жемчужин перекатывается внизу живота.
Я не могу определить, что кошмарнее: слабеть от бесплодной борьбы или восстанавливаться, роняя своё достоинство к твоим лапам. Простая солдатская смерть сейчас – заветная мечта. Но ты принудил меня изведать, как сладко можно отдаваться произволу твоей грубости. Как приятен может быть капкан твоих губ, как изощрённо нежны ладьи ладоней, как может всё моё тело содрогаться от предоргазменных судорог блаженства, если отпустить себя.
Я. Должен. Вырваться. Иначе я могу захотеть.
Моя ладонь лихорадочно порхает в воздухе, пока, в конце концов, не натыкается на нечто плоское и круглое. Замах, и диск в моих руках вдребезги разбивает зеркало на миллион хладных лоскутов, в каждом из которых отражается твой искажённый отчаянием оскал и лимонно-кислая улыбка. Улыбка жёлтой маски, которой ты прикрывал собственную издевательскую улыбку, и которой я разбил навеянный тобой морок. Сбегаю я навстречу соратнице и по дороге прихватываю поблескивающий закалённой сталью предмет, небрежно брошенный кем-то поверх одного из сундуков.
– Молли, ужель я слышу твоё приближение? Удачным был твой поход в подземелье башни?
– Удачным, хоть я с трудом дух перевожу. В подземелье, средь цепей и кандалов, я обнаружила сосуд. Вначале я приняла его за обычную бутыль, однако внутри оказался сжатый воздух. При ближайшем рассмотрении мне помнилось, что этот сосуд – символ респиратора. Джон, у Зверя астма. Если Скотланд-Ярд при задержании пустит газ, то его легко будет нейтрализовать…
– Всё ясно, Молли, и без продолжения. Беги, скорей из залы, где сотни зеркал в горячечном бреду мечут осколки, а пол заливают огненно-кровавые ошмётки агонизирующих свечей. Треснул купол башни, и солнечная труба единственного луча пробилась в этот ад. Беги к ней, Молли, спасайся и прощай. Я вернусь обратно или вдвоём с Шерлоком, иль в вечной паре с дубовым футляром. Беги!
Лишь только Башни тень без разумов-гостей осиротела,
Как тут же властная Рука прищёлкнула – и та сгорела.
Чертоги Разума. Слой третий. Близость с Чудовищем.
Вертятся цилиндры в Фонаре Волшебном.
Тени, словно дети, пляшут по стенáм.
Замирает вдруг движение –
Тень Балдахина замирает там.
- Один остался я у руля опустошённого дирижабля, лишённого ныне команды. Что же молчит вечный страж спокойствия Её Величества? Как же ваши неотвязные наставления, Майкрофт, или на этот раз вы поняли, что со мной они не нужны? О, нет, кажется, вы всё-таки предпочли оставить сухую безмолвную инструкцию. Вижу, как в клубах звёздно-голубой дымки формируются слова: «Одна улика. Ни шагу назад. Последняя капля миража, Джон». Излишне, Майкрофт, полёт мой уж не остановить. И хотя реальность тут переменчива, дирижабль этот доставит меня Чертогам моего пленённого друга, мёртвым или живым.
В третий раз наблюдаю на одинокой горе очертания пристанища Чудовища. Ни дворцов, ни башен не осталось и в помине, всё облетело, словно шелуха. Лишь стены единственной комнаты, колеблющиеся в меланхоличном мареве. Ступаю из деревянной кабины дирижабля в это зыбкое, словно пустынный мираж, строение и различаю впереди полупрозрачную струящуюся ткань высокого балдахина, занавешивающего колоссальное ложе. На сей раз ни пиршественных залов, ни зеркальных гостиных – вообще ничего, хоть отдалённо напоминающего декорации. Сквозь призрачные стены угадывается звёздно-голубой туман, и прежняя бело-чёрная крылатая тень. Я высвобожу тебя, друг мой, хоть бы и цена этого оказалась выше жизни. Не трудно угадать, что включит в себя третья часть сорванной Сделки с Чудовищем. Однако теперь и у меня есть свой аргумент, который я втайне успел схватить в зеркальной гостиной за миг до обрушения. Кинжал, которым я перережу Зверю горло. Сработает ли это здесь, в царстве разумов, не знаю, но теперь, когда нет поблизости команды, и не стоит тревожиться за жизни их, я готов пойти на риск.
Да, Чудовище, чей тёмный профиль я уже угадываю за струями ткани, ты об этом не подозреваешь. Ты изменился вновь. Пропали все символы твоей мощи, осталось лишь, кажется, нагое тело гармоничного сложенья и кольца смоляных волос, сменившие рога. Не кубок и не маску ты на сей раз теребишь в руках, но нечто небольшое, очертаниями напоминающее изгибы женского тела. Тонким перстом ты касаешься предмета, и томный звук прокатывается в мареве. Словно звон металла, усиленный деревом. Словно тонкий вздох струны, отражённый декой. Скрипка.
Простая нота, однако, впитав её, мне становится не по себе. Душу мелкими птичьими когтями скребёт странное ощущение, что здесь кроется подвох. Звучит до горечи смешно, ведь козни подстерегали нас с самой первой секунды путешествия, но нечто совершенно иное жгуче тревожит меня сейчас. Что я упустил во всех наших встречах с тобой, Зверь? В голове плывёт туман, и стая подозрений вгрызается в душу с новой хваткой – впервые я внезапно задумался обо всей нелепости нашей вылазки в пристанище разумов. Целью нашей было добыть воспоминания об уликах из Чертогов Разума Шерлока, но они каким-то образом в строгом порядке обнаружились в твоей голове, Зверь. Да и вообще к чему тебе допускать нас в свой разум? И почему Майкрофт, столь упорно настаивающий на продолжении путешествия, не произнёс ни единого слова тревоги о сгинувшем брате? И, наконец, для чего тебе понадобилась эта нелепая Сделка, выглядевшая как тривиальное домогательство? Не легче ль было бы тебе просто убить всех нас разом, защищая себя и не рискуя? Однако тебе понадобилось устроить напыщенный спектакль, устроенный будто лишь для того… того, чтобы… соблазнить меня?
Нет, не может быть, меня, должно быть, сжирает паранойя! К чему тебе я, сломленное войной бесполезное существо, более не воин и не врач? К чему ты встречал меня с плотоядной улыбкой вкруг клыков, приветствуя с кубком, маской иль музыкальным инструментом…?
Кубком из человеческого черепа…
Маской с жёлтым шутовско-улыбающимся лицом…
И скрипкой…
Стальная стрела догадки пронзает моё сердце. Всё это время я пытался вызволить тебя, мой единственный друг, из лап несуществующего Зверя. И всё это время ты находился подле меня, смеясь мне в лицо. Как я не осознал этого раньше, видя все эти знаки из того уютного угла на Бейкер-стрит, где вновь закипела моя жизнь и, похоже, закончилась она там же. Теперь глаза мои открыты, чтобы узреть твою чёрную изнанку.
Всё путешествие – фарс, лишь декорации для моего падения.
Угроза Лондону – пустая выдумка.
Чудовище – лишь гнусная маска для тебя, мой бывший единственный друг.
Одна лишь вещь остаётся для меня покрытой мраком – коль, если захотел ты, Шерлок, растерзать моё достоинство и моё тело, не легче ль было сделать это в каком-нибудь углу безлюдном? Среди глухонемых стен, которые б никому не рассказали о тех придушенных содроганиях никчёмного мужа без родни, что видели и слышали они? А братец твой замёл бы все следы, истирая из памяти общества само моё существование. О, хотя нет, теперь я понимаю – двум Умам, как ваши, нужна была изощрённая Игра, чтобы развлечься всласть. И понимаю также, что из Чертогов Разума мне не уйти. Вы заперли меня надёжно. Ты ожидаешь, Шерлок, что я пойду на заключительную часть Сделки? Да, я на неё пойду, но не из-за тупика, в который вы меня ввели. Моя меланхолия иссушила меня, и я устал бороться с ней. Я бы мог покончить с собой в любой момент и выбраться отсюда в мир иной, однако я вдруг тоже полюбил спектакли. Уж если уходить, так под звон фанфар, изведав неизведанное доныне, вкусив сполна всего того блаженства, что было мне обещано в зеркальной комнате. Да, я стану твоим, а после, как и задумал, пущу кинжалом кровь из твоего и своего горла.
Я приближаюсь к балдахину, где, в укромном сумрачном пространстве за тяжёлым водопадом ткани, схоронились последние осколки твоих красок, Шерлок. «Последняя капля миража», последняя капля лжи, коей ты поил меня, мой вероломный друг. Я не вздрагиваю от удивления, когда ты, нагой и отчуждённый, предстаёшь передо мной без мишуры, таким, каким я помнил тебя в реальности. И говоришь единственное…
– Догадался?
– Да.
И я иду к тебе.
Изнасилуй меня, мой друг. Овладей моим ртом.
Я взбираюсь на край огромного ложа, и следую за тобой под водопад ткани … нет, не на простыни, но на укромную лесную поляну. Крохотный целый мир, полный твоих сочных красок, остался от разрушенного дворца и горной бездны, и сейчас он принял подобное причудливое обличье. Выпуклые стволы древних дубов и кедров высятся из шоколадно-коричневой земли, окружая поляну, а над ними раскинул кружево кроны, словно столп мира, колоссальное камфорное дерево*. Еле пробирающееся сюда полуденное солнце дарит атласу листвы оттенок охры. Ведомый тобой, вероломным другом, я вступаю в твоё крохотное царство, готовый, наконец, отдаться на произвол твоей грубости сполна. Теперь мне нет смысла задаваться приевшимся вопросом, однако он всё же в дань новой привычке вертится у меня в голове. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то я уверен – мне, да!
Я знаю, что не хочу этого, потому что моя природа не потерпит твоей власти. Но также твёрдо знаю, что какая-то тёмная часть меня хочет. Поэтому моя просьба и не противоречива. Ты вздёргиваешь моё лицо к себе за подбородок, и я дарю тебе последний глоток себя – отчаянный привкус моей звёздно-голубой меланхолии. Сил у моей души осталось не так уж много, и ты запросто можешь осушить меня до дна. До самого дна. Похоже, что ты намерен так и поступить, потому что движения наших губ и языков трудно назвать простым поцелуем.
Мы настолько увлеклись, что от недостатка кислорода нас качает: ступни топчут упругие травяные стебли, а пальцы в эйфории шарят в пространстве, хватая и бездумно сминая сочные бусины ягод на ветке. Спелая кровь древа каплет с пальцев, когда ты берёшь мой рот своим, иначе не скажешь. Я чувствую, что вкус твоих губ стал иным с нашего последнего поцелуя: теперь это терпкая вишня в коньяке, чей привкус дерёт горло жаждой новых ласк. Если ты вновь надеешься таким образом опоить меня, но теперь это излишне. А, возможно, ты сам желаешь упиться мной допьяна, низвергнув меня до самых иссушённых глубин подчинения. Цвет твоих глаз также подвергся метаморфозам: масло луны сменила непоколебимая зелень сияния жестокого севера. Теперь, когда ты заламываешь мне руку за спину, до хруста сплетая наши пальцы вместе, глаза твои обрели истинную суть. Свободной рукой ты рвёшь на мне ворот рубашки, и я понимаю намёк. Когда оба наших тела наги и открыты, словно беззащитный мягкий луб, с которого стальным топором содрали кору, мы, измотанные поцелуем, валимся наземь. Точнее, ты опрокидываешь меня спиной на покрывало комковатой почвы и низкой упругой травы и, подхватив за ноги, рывком притягиваешь к себе. Но стоит тебе только пригвоздить меня собственным весом, как мои инстинкты начинают действовать быстрее разума и сердца. Я порываюсь выпростать руки и перевернуть тебя, чтобы подмять уже под себя, и в этот миг травяные щупальца туго оплетают мои запястья. Запоздало вижу глумливый самодовольный изгиб вишнёвых губ, с которых только что слетел шорох тихого приказа своему миру. Теперь я полностью в твоей власти.
Овладев моим ртом, изнасилуй меня ещё, мой друг.
Твой жгучий язык проходится по моим натянутым мышцам груди и живота, сдвигаясь всё ниже и ниже. Словно сотни червонных жал солнца, твой рот ласкает и дразнит мою восставшую плоть. Ты забрасываешь мои ноги на свои плечи, поглощая меня в свой огонь до самого жерла твоего горла. Вскоре жар становится настолько невыносимым, что я буквально вижу объявший нас прозрачный огонь, который лижет и прикусывает соски и кожу, словно вскрывая её острыми ощущениями до розовой мякоти плоти.
Наконец, ты выпускаешь меня, оставляя на моём паху сверкающую паутину слюны, и седлаешь, словно бес грешника. Твоя отяжелевшая мужественность лежит на моей, и есть в этом нечто совершенно иное, отличное от любого моего предыдущего любовного опыта – нечто абсолютно мужское. Краем глаза я вдруг с изумлением отмечаю, что сквозь иллюзорные мшистые кочки просвечивает дань, оставленная земле человеческими поколениями. Тут и там заметен металлический блеск старинных кубков, цепей, корон, доспехов и мечей павших воинов и многое другое. Так и наши фаллосы кажутся мне твёрдыми и крепкими, словно платина, и налитыми весом возбуждения, словно золото, тяжелейший из всех металлов. Ты двигаешься, скользя и покачиваясь на мне, и я поддаю бёдрами навстречу, сгребая в кулаках травяные путы. Мы полируем друг о друга своё возбуждение, шлифуем свои мужские плоти до боли, до эйфории, до металлического блеска экстаза в чреслах.
Однако подобных ласк тебе, как и мне, дьявольски мало. Потому всполох зудящей неудовлетворённости срывает тебя вверх с меня, и вот ты уже навис надо мной на четвереньках валетом. Твой рот вновь жадно берёт в узники мою плоть, над моим же лицом покачивается мой будущий «смертный» приговор.
Всё же личина Чудовища истёрлась с тебя не до конца, оставив единственный, но весомый отпечаток. Возможно, что страх усугубляет моё восприятие твоих размеров, естество твоё и вправду подобно тому могучему первородному древу, под чьей сенью скрыта поляна и остальные мощные дубы и кедры, казавшиеся на его фоне лишь муравьями. Травяные путы ослабляются, давая моим рукам немного свободы. И я поддерживаю ладонью могучий ствол, овитый рельефом вен, будто питающими взбухшими корнями, и послушно размыкаю губы. Ты немедленно вдавливаешь кончик крепкого члена в мой рот, и, едва почуяв его влагу, начинаешь рывками вталкивать его в меня. Я пытаюсь осилить колоссальный объём и дать тебе хотя бы крохи того огня, каким ты щедро одариваешь меня внизу.
Овладев моими губами, языком и горлом, изнасилуй меня снова, мой единственный друг.
Забываясь, окунаясь с головой в эту противоестественную для меня ласку, я в благодарность пытаюсь ублажить как можно больше тебя. Я то оплетаю языком твой член, а то зарываюсь лицом между молочно-белых ягодиц с редкими чёрными волосками и толкаюсь языком внутрь, вылизывая жаркую узкую выстилку, словно изнанку вулкана. Ты также теряешь голову и, когда я в очередной раз принимаю меж губ твою плоть, захлёбываешься в животном рокоте и начинаешь всаживаться в меня, забивая стволом моё горло, так что я давлюсь в лихорадочных глотках. Вновь и вновь ты понуждаешь меня взять глубже, пока мои челюсть и горло уже не обметали стежки боли. Однако и о моих чреслах ты не забываешь. Твои пальцы, губы и язык находятся везде. Они обжигают, ныряют и раскрывают, подготавливая меня в сладком предвкушении.