В конце концов, прелюдии заканчиваются. Ты разворачиваешься, в последний раз выжигаешь языком полосу на моей вывернутой связанной руке, припечатываешь губами грудь и оседаешь меж моих ног. Оковы из трав вновь ужесточают хватку, и я отчаянно цепляюсь за них, набивая под ногти землю, будто это может мне хоть как-то помочь. Молнией сверкает твой плотоядный оскал, и в следующую секунду я, упёршись подбородком в грудь, лицезрею, как ты направляешь себя в меня. Я чувствую неумолимое давление твоей огромной плоти у самого входа, и эти попытки представляются мне сравнимыми с тем, как если бы древо пыталось врасти могучими корнями в крохотный глиняный горшок.
Жемчужный предъэякулянт частично смягчает твой первый толчок. Ты просто вминаешься, головкой давя на промежность, и мои мышцы расходятся под давлением. Ощущения при этом колеблются на тонком лезвие между терпением и мукой, захлёстывая меня до такой степени, что я не в состоянии разобрать, внутри ты уже или только притираешься. Однако вскоре единственный твой ослепительно резкий рывок в моё нутро приводит меня в чувство. Мой вопль из измученного горла разносится вместе со свистом ветра в кронах и дуплах, а пятки непроизвольно пропахивают в почве две борозды – отражение моих судорог.
Я лежу лопатками на осклизлой земле с раскинутыми ногами, только чтобы моё нутро могло обеспечить тебе нужные условия для твоего удовольствия. Я – сосуд с подходящей температурой и трением, в который ты всё равно прорвался, даже я не в состоянии тебя осилить.
Ты упрямо продолжаешь вставлять себя в узкий проход, и я сквозь мучительную муть перед глазами вижу росу пота, что проступила на твоём высоком напряжённом лбу. Нутро горит так, будто член твой натёрт жгучим растительным ядом, и, в конце концов, я начинаю напоминать себе шар нашего дирижабля, который готов даже от крохотной лишней порции газа вот-вот взорваться (а ведь это ещё далеко не весь ты!). Но как раз тогда ты приостанавливаешься и, постепенно идя на попятный, вырываешься из тесной ловушки моей плоти с тяжёлым хрипом на устах. Ты начинаешь вновь массировать мой вход пальцами, разминать и раскрывать, разводя ягодицы всё больше стороны. А затем ты вновь, положив на свой ствол палец, устремляешься в меня. На этот раз выходит чуть глубже и менее мучительно, однако всё равно добрые две трети тебя всё ещё снаружи. Пока что, остановившись на этой длине, ты ритмично вырываешься и ввинчиваешься внутрь, и с моих губ теперь вместо воя раненого зверя слетают приглушённо-мелодичные стоны, какие издают хрупкие ветки в унисон порывистым толчкам ветра. Запрокинув голову, сотрясаемый, пришпиленный тобой, я вижу, как качается мох на древесной коре перед моими глазами – к небу и к земле, к небу и к земле…
Однако где-то после десятков двух толчков тебе надоедает довольствоваться малым. Ты рвано покидаешь моё нутро и раздражённо переворачиваешь меня на живот. Лесные шорохи испуганно примолкают, и мне грезится, что пришёл тот миг, когда ты, наконец, погрузишься весь и доведёшь напором своим до смерти. А моим ладоням даже не дотянуться до приготовленного клинка, чтобы ответить тебе тем же. Однако через мгновение оказывается, что пока в клинке нет необходимости. Шелест облегчения сквозит в моём дыхании. Ты не разрываешь меня, а, напротив, сдвигаешь мои ноги вместе и плотно стискиваешь мои ягодицы, формируя мягкий капкан из моего тела. А затем проникаешь вновь ровно настолько, насколько мог и в предыдущий раз. Я начинаю догадываться о твоей задумке и с облегчением роняю лоб на скрещенные запястья, отдаваясь ей. Самая чувствительная часть твоего естества теперь находится внутри, в моей горячей тесноте, а остальное зажато между податливой мякотью ягодиц и бёдер, чтобы компенсировать ощущения.
Ты пощадил меня, я чувствую твою милость с каждым твоим толчком, заставляющим меня выгибать голову вверх, где пляшут сквозь листву небесные блики. Свет понемногу заполняет моё тело, и часть меня начинает стремиться к солнцу и воздушной лёгкости, несмотря на ощущение пришпиленности из-за твоего члена во мне. Аромат солнечной пыльцы забирается в нос, понуждая сознание мелко вспыхивать, а тело – подаваться навстречу за очередной призрачной порцией лёгкости.
Я лишь немного приноравливаюсь к этой роли солнечного маятника, раскачиваемый тобой всё быстрее, пока твои сумасбродные всё крепчающие и убыстряющиеся рывки не сливаются в сияющую реку, и на пике твоего золотого водоворота огненная лава затопляет меня внутри.
Изнасилуй меня, мой друг. Используй мою плоть.
Когда лава твоего экстаза схлынула, я открываю глаза. Огонь оргазма выжег весь мир в балдахине до белого полотна. Но когда пепел развеивается, в расплывчато-пастельном мареве начинают проступать размытые очертания невысокой мачты, одинокого паруса над головой и волн за деревянными бортами. Выходит, даже в уцелевшем островке твоих Чертогов есть свои слои, и когда земля прогорела, как временно прогорел и ты, текучее море заполонило всё.
Но как бы умиротворённо не скользил наш парусник, во мне стучит корабельной качкой растравленное возбуждение и неудовлетворённость. Путы более не сдерживают моих рук, и я спешу обласкать твой белый стан, утягивая к себе и намекая на свои желания. Ты с ленивой томностью откликаешься, размякший после извержения своих сил. Колыхания молочно-пенных волн мелькают за бортом в тихом утреннем туманном море. Я лежу по-прежнему на спине, только теперь вместо комковатой хладной почвы кожу согревает золотистый песок. Я уже не пытаюсь понять, каким образом пляж заполнил дно судна. В твоих Чертогах Разума возможно всё. Томные незабываемые поцелуи и ласки овевают нас, каждый раз немного другие, словно никогда не повторяющие свои очертания волны.
При очередном колыхании парусника на волнах ты выплываешь из моих рук, как бы ни пытался я тебя удержать, и вновь седлаешь меня… но теперь уже спиной ко мне, покачиваясь и притираясь к моим бёдрам. Сплю ли я, или безумие, наконец, сотворило со мной своё дело? Неужели ты даешь мне такую милость? Ты уступаешь мне себя? Но потому, как твоё лоно меж ягодиц жарко печёт мою колом стоящую плоть, я понимаю, что мне не причудилось. В предутреннем морском мареве проходит подготовка, так что от волнения я не запоминаю ни одной детали.
И вот, наконец, я спешу помочь тебе, когда ты с плавностью, присущей только таинственным морским созданиям, опускаешься на меня, изгибаясь и легко принимая меня в себя. Низкий хриплый шёпот пены вырывается из твоего горла, я же восторженно вторю глубинному гулу раковин. Я не смел о таком и мечтать. Я слежу за движениями твоей изящно изогнутой спины, нежной и белоснежной, будто суфле, когда ты размеренно, привыкая, то поглощаешь, то выпускаешь на волю мой член. Пробивающееся блики утреннего солнца играют в каплях пота на твоей коже, из-за чего ты кажешься сияющим изнутри, будто чистой воды горный хрусталь. Будто бы и не осталось и следа от той демонической сущности, что восседала на мне верхом на лесной поляне. Сейчас мне грезится, что меж твоих лопаток вот-вот прорежутся крылья, хоть я и знаю твою тёмную душу. В тебе трепещет грация воздушного рассвета, и ты легко порхаешь вверх и вниз на моей плоти, мой падший ангел. Внутри ты подобен нераспустившемуся диковинному морскому цветку, и обтекаешь меня трепещущими стенками до головокружения славно. В особенности, когда ты внезапно меняешь тактику и вместо вертикальных движений совершаешь тазом несколько до одури тягучих круговых движений, так, что мне совершенно вышибает рассудок, и, в довершение всего, ты с блаженной одышкой на развратно-прекрасных губах оборачиваешь ко мне лицо, замираешь и взмахом ресниц приглашаешь действовать самому.
Использовав мою плоть, изнасилуй меня ещё, мой друг.
Меня не требуется просить дважды. Морской ветер крепчает, и небо над нами густеет подобно моему скопившемуся возбуждению. И точно также, подобно тому, как наша одинокая мачта взлетает на крутых волнах, вонзаясь в предгрозовую темнеющую высь, я ввинчиваюсь в тебя с новым запасом проснувшихся во мне сил. Я долблюсь в тебя, отрывисто и мощно вскидывая свои бёдра вверх со всей энергией и страстью, на которую способен. Ты же упиваешься моим огнём, моими соками и жизненными силами. Ты вновь опустошаешь меня, загоняешь как лошадь, насыщаешься моим наслаждением, мной внутри себя, и в то же время щедро одариваешь и меня.
Вымотавшись от этой гонки, ты доверчиво откидываешься спиной на мою грудь, словно обрушиваясь с небес удовольствия, мой усталый падший ангел. Я подхватываю тебя и укладываю животом на всё ещё тёплый золотистый песок. Торопливо утыкаюсь своей ненасытной плотью в растревоженное кольцо мышц и жадно пронзаю тебя вновь, продолжая иметь тебя уже в своём ритме. Пружиня на руках, я тараню тебя, резко двигая тазом, а ты лишь выгибаешься на животе и сильнее выставляешь напоказ свои прекрасные полушария ягодиц, будто высеченные из лунного камня. Я наношу быстрые и частые удары бёдрами о них, почти не покидая тебя, почти весь оставаясь внутри. Потому что даже на секунду я боюсь покинуть эту сказку, чтобы не задохнуться вне тебя.
Использовав мой ствол, мою влагу и моё семя, изнасилуй меня снова, мой единственный друг.
Когда мышцы моего тела уже начинает сводить тяжесть усталости, а ногу внезапно скручивает болезненная судорога, я с досадой понимаю, что надо либо идти на финиш прямо сейчас, либо перейти на расслабляющий ритм, чтобы повременить с развязкой. Ах, как бы мне хотелось ещё вкусить твоей податливости, твоего шелковистого гостеприимного и одновременно тугого нутра, как бы хотелось иметь тебя бесконечно… Держась на трясущихся руках, я дрязняще повожу тазом в стороны, а потом с наслаждением прохожусь в тебе по всей своей длине, ныряя в тебя до самого упора.
Я приостанавливаюсь и медленно качаю бёдрами назад-вперёд, вначале полностью выходя, оставляя внутри лишь головку, а затем вставляя себя до самого упора. Ты протяжно удовлетворённо стенаешь, закусывая от невыносимо сильных ощущений ладонь, мой охотно распластанный подо мной ангел. Я нагибаюсь, оставляю на твоей спине след своих пересохших губ… а затем вновь резко возвращаюсь к сумасшедшей гонке ударов на последнем предсмертном дыхании.
Штормовое небо мечет дикие молнии в моих чреслах, что с бешеной мощью пронзают твоё нутро. Оно же подобно нежному нераспустившемуся бутону, так же неодолимо рвётся раскрыться навстречу мне. Твой аромат затопляет мой рассудок, небесные литавры грома рокочут в ушах и, впиваясь в твои бёдра мёртвой хваткой утопленника, я сдаюсь во власть оргазма, что поражает меня внезапно и до самого естества, как нож у горла, как гроза в бесприютном грохочущем море…
Изнасилуй меня, мой друг. Вторгайся в моё нутро.
В пустоте мира на горизонте забрезжил последний зелёный луч заката, заставляющий лениво дрогнуть мои ресницы. Словно одинокий парус, павший в сражении с бурей, но успевший исполнить свою миссию, я истреплен и полностью сыт. Отзвуки прогремевшего блаженства ветхой бахромой колыхаются в теле, и в абсолютной истоме не хочется даже насладиться видом этого луча. Говорят, кто узрит зелёный луч на закате светила, того ждёт вечная удача. Мне же удача уже показала свои клыки, когда я столь “удачно” избрал в соседи и спутники тебя.
Я чувствую, как твои ласковые подрагивающие руки укладывают меня на нечто колко-твёрдое. Нехотя размыкая один глаз, я наблюдаю, наконец, последний слой твоих Чертогов, когда с них содрали и кружева лесов, и полотно океанов, и влажное тело почвы. Обнажённый камень, затвердевшие, клокотавшие когда-то, соки земли нас окружают – мы в самом жерле планеты, в её каменном горящем сердце. Мы там, где пасти глубоких пещер оскаливаются зубьями сталактитов и сталагмитов, где под невероятным прессом рождаются драгоценные камни и где умирают горы. В противовес колким касаниям камня твои язык и губы мягки и трепетно-нетерпеливы. Ты порхаешь по моим скулам, лбу, шее, плечам, выступам рёбер, бёдрам, коленям и ступням – ты охаживаешь похотливой слюной с ног до головы всё моё расслабленное тело. Ты опаляешь мою кожу заклинательским шёпотом, приговаривая, кожа моя сочится медовым оттенком янтаря, а отблески пота горят бусинами рыжей яшмы. В памяти теряется момент, когда я, то ли своими силами, то ли с помощью твоего сладострастного напора подымаюсь и вновь поворачиваюсь к тебе тылом.
Я лежу на животе, беспомощно и облегчённо свесившись с каменного уступа, вновь отдаваясь твоей воле. Краткий миг моей власти прошёл. Ты умягчаешь мой вход слюной, приглашаешь раскрыться массирующими движениями головки и, в конце концов, чуть проталкиваешься внутрь. Сейчас, размякший после экстаза, я поддаюсь легче. Вогнав лишь самое острие своего члена, ты выходишь, бережно-играючи оглаживаешь пальцами моё раскрасневшееся кольцо мышц, добавляешь ещё слюны и вставляешь себя вновь. Упираясь руками в каменные уступы, ты нависаешь надо мной, повернувшись ко мне почти под прямым углом, так что мы практически образуем крест. Теперь тебе ничего не мешает вминать понемногу в мой проход свою чудовищную плоть, пружиня бёдрами вверх-вниз и цепляясь за мои закинутые назад напряжённые руки. Я впиваюсь ногтями в собственные ягодицы, стараясь отвлечься от нарастающей боли внутри. Истома покинула меня, как изменившая любовница, и в жилах моих вновь копится болезненно-сладкое натяжение. Всё больше ты расталкиваешь моё нутро, всё глубже втыкается в нежные стенки пульсирующая головка, и вот в один миг ты замираешь, испускаешь хриплый звук и начинаешь медленно опускаться на меня…
Вторгаясь в моё нутро, изнасилуй меня ещё, мой друг.
Стон исполосовывает моё горло мукой, бездушно-серый камень упирается в кадык, когда я в судорожном напряжении замираю под тобой, боясь шевельнуться. Оформленный протест не успел слететь с моих губ, когда я осознал твою затею. Повернувшись параллельно мне, опираясь ладонями о камень, ты накрываешь меня, словно туча, и тщательно и осторожно всаживаешь в меня свою плоть до тех пор, пока моих ягодиц с мягким шлепком не касаются твои яйца. Боль и возбуждение чиркают по нервам кремнием огнива, и искры сыплются из глаз, однако я чудесным образом не разваливаюсь на куски. Клеймя мой затылок жарким выдохом, ты низвергаешь меня до самых тёмных глубин подчинения. Как в сердце земли под невероятным прессом тяжести и огня рождается драгоценность, так и во мне всё спекается, и из почерневшей осыпающейся пытки выкристаллизовывается сверкающая капля удовольствия. Невольно моя плоть вновь крепка как алмаз, и я знаю, что не испытаю ничего подобного никогда, ни в пекле ада, ни в зареве рая, и потому сквозь мои невнятные стенания ты слышишь мольбу не медлить и продолжать!
Внемля моей просьбе в полубреду, ты на пробу выскальзываешь и опять вплавляешься внутрь, наконец, одаривая трением весь свой ствол. Слишком большой нерастраченный запал скопился в твоих чреслах с моей подачи (ведь в паруснике ты ещё не достиг пика), и сейчас ты скрипишь зубами от нетерпения излить его. Запустив пальцы в мои волосы, ты припадаешь грудью и подбородком к моей спине, и, резко приподнимая и опуская свои бёдра, несколько раз дёргано с силой бьёшь меня, яростно вонзаясь членом. Охмелев от моего ставшего наконец-то податливым и благодарным нутра, ты подымаешься на колени, вздёргиваешь меня за бока и начинаешь мелко и часто стучать бёдрами по моим ягодицам до развратного звона плоти о плоть. Искрящиеся слюдой слёзы блаженства проступают на моих ресницах, внутри разгораются желанные рубиновые всполохи.
Когда у тебя на время иссякает запас сил, твой слух улавливает очередную мою просьбу – видеть северную зелень твоих глаз. Я осторожно поворачиваюсь на бок, и ты умудряешься, не покидая меня, задрать одну мою ногу, положив её себе на плечо. Неспешно, со вкусом, ты вдавливаешься в меня, упираясь ладонью себе в поясницу, чтобы углубить проникновение до максимального, а затем выныриваешь, оставляя внутри лишь головку. Моё морщинистое нутро то сжимается, стягивается до узкого канала, то под медленным, но верным давлением вновь широко раздаётся. Это неимоверно раздражает стенки прохода, однако даёт и мне, и тебе временную передышку. И, спустя некоторое время, ты вновь можешь вспарывать мои нервы молниеносными мощными рывками. Ты всё время чередуешь натиск, и подобный темп до одури хорош, когда ноющее неторопливое томление то и дело сменяет болезненно-ослепительные сладкие вспышки, слитые в единую волну. Я уже чую, что конец близок, что вскоре кровь в нас вскипит последним живым вулканом в твоём почти разрушенном мире, и мимолётным движением пальцев проверяю, рядом ли покоится притаившийся, припрятанный мною стальной клинок…