С созданием в 1625 году казацкого реестра некогда единое и монолитное Войско Запорожское оказалось расколотым и с течением времени противоречия между реестровым и запорожским казачеством стали все более углубляться. Но и за десять прошедших лет само реестровое казачество постепенно стало расслаиваться на верхушку, так называемых значных ( знатных) казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, с одной стороны, и казацкую чернь, то есть простых казаков -с другой. Казацкая верхушка, нередко обладающая своими личными земельными наделами и хуторами, стремилась подтвердить свои вольности и права мирным путем, то есть через суды, подачу жалоб, обращением к королю и сейму. Казацкая верхушка в ряде случаев шла на сговор с польским правительством и в предупреждении казацких восстаний и даже в выдаче их руководителей полякам, как это имело место с предательством реестровиками Ивана Сулимы. Часть казацкой черни поддерживала значных, но немало было и тех, кто с надеждой посматривал в сторону Запорожья, рассчитывая, что там вот-вот начнется очередное восстание против своеволия польских магнатов...
Миссия, порученная Ивану Серко гетманом Сулимой, договориться об участии донских казаков в готовящемся им восстании, завершилась полным успехом. Почти две тысячи донцов во главе с атаманом Михаилом Татариновым готовы были выступить на Сечь, но в это время оттуда поступило известие о пленении Сулимы и провале готовившегося восстания. Поход пришлось отменить, а Иван вынужден был на зиму остаться в Черкасске, о чем он, впрочем, не жалел, так как помимо возобновления прежних связей с приятелями далекой юности, завел много новых полезных знакомств. Тем не менее, на Дону ему оставаться не хотелось и, едва сошел снег, он отправился на Запорожье. Там он уже в деталях узнал о трагической участи Ивана Сулимы, выпил, как водится с приятелями за "упокой души" гетмана, но оставаться на Сечи не стал, твердо решив, наконец, повидаться с родителями.
Мурафа встретила его по-летнему тепло. Иван с любопытством оглядывал знакомые с детства окрестности местечка, не находя в них существенных изменений. Но вот на лицах людей, обычно веселых и приветливых, Серко заметил отпечаток угрюмости. Многие смотрели на статного всадника в роскошном одеянии насторожено и только, завидя оселедець, выбивающийся из-под сбитой набекрень шапки, их лица светлели и становились приветливее.
Хутор его отца Дмитрия Серко находился за чертой местечка. Приблизившись к нему, Иван заметил пожарище на месте старой мельницы, а некоторые хозяйственные строения оказались полуразрушенными. Когда он подъехал к дому, из него вышел отец- сорокасемилетний мужчина в расцвете лет, а за ним появилась несколько располневшая, но все еще статная и красивая,как в молодости, мать...
-Совсем житья от проклятых ляхов не стало,- жаловался отец, когда спустя час они сидели за праздничным столом, опустошив не один ковш оковитой,- до сих пор как-то лихо стороной обходило, а вот нынешней весной...
Оказалось, что в конце апреля в Мурафу нагрянул отряд брацлавского воеводы Николая Потоцкого. У возглавлявшего команду молоденького хорунжего был приказ изымать излишки продукции сельского хозяйства, имевшейся у крестьян и мещан. Напрасно Дмитрий Серко, когда дошла очередь и до него, предъявлял хорунжему документы об уплате им налога и всех податей в полном размере, тот его и слушать не хотел. Жолнеры выгребли все из погреба, хозяйственных построек и даже случайно подожгли мельницу, вынося оттуда мешки с зерном.
-Ну, как Мамай прошел,- все больше мрачнел отец, вспоминая о постигшем его унижении.- Я решил не оставлять это дело без последствий, собрался и поехал в Брацлав к Потоцкому. За справедливым судом, как последний дурень...
Он замолчал, с размаха осушил "михайлик", потом расстегнул рубаху и, задрав ее вверх, обернулся к сыну спиной.
-Что это?- даже отшатнулся Иван, увидев покрывшиеся розовой корочкой следы плетей на отцовской спине.- Откуда эти кровавые рубцы? Кто посмел высечь шляхтича?
Отец запахнул рубаху и скептически хмыкнул:
-Шляхта теперь, сынок, только польская, а русская шляхта -это в глазах ляхов не более, чем быдло, скот. Вот так я съездил к Потоцкому за правдой. Он меня даже слушать не стал, а приказал всыпать двадцать канчуков за то, что посмел жаловаться на людей, выполнявших его приказ. Ну, и в назидание другим, конечно. Чтоб неповадно было ездить, правду искать! Во всяком случае, желающих побывать с жалобами у воеводы брацлавского больше что-то не замечено.
После непродолжительной паузы, он сурово произнес:
-Бог видит, раньше я не был сторонником войны с поляками. Думал подачей жалоб, обращением в суды можно добиться большего. Но теперь, клянусь Господом, в случае чего, я в стороне не останусь. Сила в руках еще есть, чтобы удержать саблю, да и глаза еще видят, чтобы без промаха разить ляхов, будь они прокляты во веки веков!
Иван слушал молча, но его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а ногти впились в ладони до крови. Рассказ отца вызвал в его душе новый прилив ненависти к полякам, которая возникла еще после событий в Лисянке. Но тогда это были незнакомые люди и, положа руку на сердце, Иван никогда не думал, что подобное может произойти с кем-то из его родных. Более того, вспоминая бои у Смоленска, где казаки сражались плечом к плечу с поляками, уважительное отношение короля Владислава и высших вельмож к казацкой старшине, он даже подумал, что события в Лисянке -это просто нелепый случай, произвол собравшихся под командой Лаща полууголовных элементов. Конечно, жолнеры есть жолнеры, и тому что, по существу, они занимались открытым грабежом законопослушных людей, он не удивлялся. Но, чтобы брацлавский воевода, человек, олицетворяющий собой закон, мог поступить так с русским шляхтичем, его просто поразило. Что же тогда удивляться бесчинствам и своеволию панов в отношении простых хлеборобов? Где им, сиромахам, искать защиту от панского произвола, если даже русская шляхта не может защитить свои права...
До конца года Иван оставался с родителями. Еще со времени морских походов он приберег и драгоценные камни и золотые монеты, добытые в Кафе. Кое-какая добыча досталась ему и в ходе Тарасового восстания и после взятия Кодака. Большую ее часть он зарыл в надежном месте в одной из днепровских пещер, но и при себе в широком атласном поясе у него оказалось достаточно золотых монет, рубинов и алмазов, чтобы быстро отстроить сгоревшую мельницу с учетом последних достижений голландских мастеров, и привести в порядок хозяйственные постройки. Несколько раз, когда вдали начинала клубиться пыль, и можно было опасаться появления какого-нибудь отряда или надворной команды, Иван просто выходил из ворот отцовской усадьбы и молча смотрел на приближающихся всадников. Все они проезжали мимо, не останавливаясь, будто не замечали Ивана и , словно, никакого человеческого жилья вокруг и в помине не было. Между тем, хутор Дмитрия Серко разрастался. К нему пристало несколько арендаторов, так называемых, подсуседков, с которых он брал мизерную арендную плату, рабочие руки в сельском хозяйстве всегда нужны, но их стало не хватать.
К своим двадцати шести годам Серко превратился в высокого, статного, широкоплечего казака. Лицо его, словно вырезанное из дуба, отвердело, темно-карие глаза стали почти черными. На его губах редко появлялась улыбка и выглядел он мрачновато для своего возраста. С годами Иван стал хорошо разбираться в своих чувствах и ощущениях, постоянно тренируясь в концентрации мысленной энергии и ее накоплении. В свободное время он надолго погружался в состояние транса, иногда ему даже казалось, что сознание его покидает тело и путешествует отдельно в каких-то других мирах. Транс помогал ему накапливать мысленную энергию и при необходимости сосредотачивать всю ее на каком-то действии. Еще после памятных событий под Смоленском, Серко понял, что перстень, который ему дала старая Солоха, способен каким -то образом усиливать его магические способности, однако происходит это только в момент высочайшего напряжения и концентрации им мысли или, когда создается смертельная угроза его жизни.
Иван знал, что пока он находится дома с родителями, то сумеет защитить их от любого панского произвола. Но ведь не вечно же ему было сидеть здесь в Мурафе. Уже наступила зима, а с весной надо было собираться в путь. Кто же тогда защитит отца и мать в его отсутствие, если какому-нибудь пану приглянется их хутор? Внезапно решение этого непростого вопроса пришло само собой. Как-то январским вечером Иван ушел далеко в степь и возвратился домой только под утро усталый, но довольный. В дальнейшем такие ночные вылазки продолжались довольно часто, но где он отсутствует, Иван никому не рассказывал. Так происходило всю зиму до самой весны.
Однажды утром за завтраком отец с тревогой сказал сыну:
-Что-то нынче волков развелось, помилуй Бог, сколько! Представляешь, я сегодня ночью вышел на улицу, а вокруг усадьбы будто зеленые фонари развешаны вдалеке. Пригляделся, батюшки, а это волки! Окружили всю нашу усадьбу и сидят, будто караулят. Чует мое сердце, без ружья скоро и на улицу не выйти.
-А вот этого делать не надо, - серьезным тоном ответил Иван.- Где заприметишь волка, пройди мимо, будто его и не видел. Ни тебе, ни матери, ни тем, кто к вам на хутор заглянет с добрыми намерениями, волков бояться не надо. А вот, кто с худыми мыслями придет, тому не поздоровится.
Отец недоверчиво посмотрел на сына, не понимая, серьезно тот говорит или шутит, но вдруг, вспомнив, что Иван родился с полным ртом зубов, внезапно побледнел и перекрестился на образа.
Глава вторая. Начало казацких войн.
Начало мая Иван встретил уже в Черкассах. Везде на всем пути от Мурафы до Днепра, беседуя в шинках с местными жителями, он слышал одни и те же жалобы на притеснения панов. Польские магнаты со своими надворными командами наводнили Украйну, то есть территорию Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств, где творили форменный произвол.
-А что же вы молчите,- не раз сердито спрашивал он своих собеседников, стукнув ковшом по столу, -почто терпите этот произвол? Поднимайтесь, берите косы, топоры, идите на Запорожье!
-Хлеборобы мы, пан казак,- чаще всего слыщал он безрадостный ответ,-побьют нас ляхи, до Сечи дойти не успеем. А вот, если запорожцы начнут первыми, тогда конечно, поддержим...
Как-то, подъезжая к небольшому сельцу, хат в десять, Иван еще за версту заметил, что там происходит что-то неладное. Горело несколько скирт старой прошлогодней соломы, по улице бегали люди, до его ушей доносились истошные женские крики. Пришпорив коня, Серко уже через несколько минут оказался на околице и понял, что здесь бесчинствует какая-то группа поляков, скорее всего, надворная команда кого-то из местных польских магнатов. Было их не очень много, человек пятнадцать. Часть из них согнали местных жителей посреди села, а другие обшаривали хаты, вынося оттуда все ценное. Отовсюду доносился визг свиней, кудахтанье кур, блеяние коз и овец. Сбившиеся в кучу люди: мужчины, женщины, старики и дети стояли, понурив головы. Женщины, прижимали к себе детей, мужики исподлобья с плохо скрытой ненавистью смотрели на старшего команды, молодого шляхтича с тонкими усиками на розовощеком лице.
-Что здесь происходит?- осадив коня прямо перед ним, глухо спросил Серко.- В чем виновны эти несчастные люди. что с ними обращаются, как со скотиной?
-Пусть пан казак едет своей дорогой,- окинув Ивана надменным взглядом, процедил сквозь зубы шляхтич,- мы из надворной команды пана Ясинского и по его приказу, производим сбор налогов, которые эти лайдаки утаили от своего хозяина.
Но тут из толпы вышел пожилой крестьянин и смело сказал:
-Это неправда, мы все, что положено платить по закону, уплатили вовремя. У нас есть документы об уплате, да вот его милость пан не хочет в них даже взглянуть.
-Ты, пся крев, хлоп, лайдак, смеешь еще что-то говорить! Так получай же!- взвизгнул шляхтич, размахнувшись нагайкой из невыделанной бычьей шкуры. Лицо крестьянина пересекла багровая полоса.
-Что пан себе позволяет?- не выдержал Серко, вырывая нагайку из рук шляхтича.
-Хватайте его! На кол этого пса-схизмата! Он посмел поднять руку на польского щляхтича!- крикнул тот своим жолнерам, выхватывая из ножен саблю. Два или три жолнера, стоявших рядом с ним направили на казака пистолеты и нажали на курки. Мгновенным напряжением воли, Иван ускорил процессы обмена веществ в своем организме и время для него, словно, остановилось. Выхватив из воздуха пистолетные пули, он спрыгнул с коня и, подойдя к замершим в неестественных позах жолнерам, отобрал у них оружие, засунув каждому пистолеты стволами глубоко в самое горло. Для окружающих его фигура приобрела призрачные очертания, словно расплывшись в воздухе. Спустя несколько секунд он восстановил нормальное течение времени и, прыгнув обратно в седло, не касаясь стремени, одним движением руки поднял за шиворот к себе на луку седла перепуганного шляхтича.
- А ну пан, созывай сюда всех своих жолнеров!- приказал он.
Тот повиновался, выкрикнув внезапно пересохшим горлом команду всем подойти к нему. Солдаты выскочили из хат и прибежали на зов своего начальника, не понимая, что происходит. Кое-кто из тех, что посмелее, видя его поднятым на седло к непонятно откуда появившемуся казаку, а трех своих товарищей с торчащими изо рта пистолетами, обнажил оружие.
-А теперь, пан,- продолжал Иван держать его за шиворот, -прикажи им сложить все оружие в кучу и связать друг друга.
Когда все было выполнено, и жолнеры стояли со связанными за спинами руками, Иван лично связал руки шляхтичу и сказал: