- Да там, где вы его оставили, Николай. Какая разница? Дела есть и поважнее, - Алексей распрямляется во весь свой внушительный рост и, кивком указав Гоголю следовать за ним, удобнее перехватывает трость, тяжело опираясь на неё при каждом шаге. Николай оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где они, куда идут, но вокруг только склизкие серые стены, болотная жижа под ногами и отсыревший каменный потолок над головой.
- Отзовите своего Всадника, - упрямо настаивает Николай, взвесив все ему известные факты. - Отзовите.
Ощущение, что его послушают сродни эфемерной, но очень настойчивой мысли, надежде, не подкрепленной никаким знанием. Николай даже не знает, может теперь, зная с чем имеет дело, Яков легко справится с чудной нечистью, но все равно не может позволить себе такого риска. Настаивает.
- Коли пообещаете меня выслушать и глупостей не предпринимать, отзову, - шелестит колдун, мерно ударяя тростью о каменный пол под слоем жижи. - Мне бес ваш не помеха, без дозволения не явится. Но коли хотите ему существование сохранить - пожалуйста.
Существо оборачивается, вперивая в Николая взгляд круглых птичьих глаз, подернутых дымкой прожитых столетий. Лицо у него словно обтянутый серо-коричневым пергаментом череп, каждая мышца, каждая жила выпирает рельефом, а зубы ровные, желто-серые, и клыки длиннее человеческих - Николай видит это, когда колдун выжидающе ухмыляется.
- Выслушаю. Отзовите, - со всей доступной твердостью произносит, с содроганием наблюдая за тем, как сухие губы кривятся в улыбке.
Через мгновение за спиной Николай чувствует движение воздуха, а обернувшись видит фигуру в черном плаще и капюшоне.
Алексей, неприятно хмыкнув, кивает, и продолжает свой путь вперед по однообразному чреву тоннеля. Николай идет за ним, а следом Всадник, словно не касаясь ногами пола, по воде, не тревожа её прикосновениями.
Через сотню шагов или около того колдун выводит Николая в уже знакомую ему гостиную - здесь обедали и в первый раз, и во все последующие, убранство этой комнаты Гоголю нравилось обилием светлого дерева и солнечных лучей. Сейчас же здесь все такое же серое, с оттенками черноты и кровавого багрянца, только Лиза, сидящая на том же месте, что и обычно - живая, грустная, настоящая. Мягко улыбается, вошедшему супругу, переводит взгляд на Николая, а затем и на Всадника, чуть качнув головой. Тихий, едва уловимый ухом шорох убеждает Николая, что Всадник из-за его спины исчез. Правда спокойнее от этого не становится все равно ни капли. Внутренности сковывает едким страхом и непониманием, обстановка только еще больше угнетает, а контраст золота елизаветиных волос с окружающим миром нервирует с каждым мгновением все больше.
Николай прикрывает глаза и, наконец-то, понимает, чего от него требовал Яков, раз за разом окуная в кошмары. Только сейчас Николай по-настоящему хочет вернуться в теплую, залитую солнечным светом гостиную, увидеть Лизу в обычном её голубом наряде, а не в дорогом черном платье, местами влажном от просочившейся крови.
- А вы способный ученик, Николай Васильевич, коли так быстро научились возвращаться по желанию, - насмешливо-мягко произносит Алексей обычным своим, совершенно живым голосом из-за плеча Николая.
И правда удалось - вот она гостиная, большая, но темная, освещенная множеством свечей - за окном-то ночь, вот Лиза в жемчужно-розовом платье, вот Данишевский - веселая улыбка, лукавые карие глаза, никакой золоченой трости в помине. Только стоит задуматься, захотеть по-иному глянуть, и все возвращается вновь, а со двора будто доносится жадное то ли бульканье, то ли чавканье, разносящееся гулким шумом под серым, подсвеченным луной небом.
- Что вы хотели от меня? - Николай никак не может не отметить, что в гостиной разбиты все многочисленные зеркала - от этого становится немного спокойнее. Хотя чего уже пугаться? Вроде все самое жуткое уже произошло - Якова ослушался, к колдуну в руки попал, что дальше делать даже не представляет, не успел у беса выспросить.
- Нет, постойте, - жестом останавливает собравшегося заговорить Алексея, вспоминая в равной степени о служебном долге и мучившем его вопросе. - Смерть девиц в этом году четверых, да еще тридцать лет назад дюжины - ваших рук дело? Признаете свою вину?
- Какая удивительная преданность делу, - вальяжно усмехается Данишевский, садясь в свое кресло во главе стола. - Признаю, Николай Васильевич. Признаю. Перед Богом, царем и Третьим отделением - моих рук дело. И шестьдесят лет назад, и девяносто, но в других местах. И двести. Все моих рук. Не сожалею, не раскаиваюсь, да и сами подумайте, разве ради такой красоты - жалко?
Алексей кивает на супругу, и вмиг взгляд его из насмешливого становится нежным. Лиза напротив взгляд опускает, мучительно покраснев, и произносит тихое “Алешенька, перестань…”
- Перестану, любовь моя. О том и разговор, - Данишевский взглядом указывает Николаю на стул напротив Лизы. - Присаживайтесь. Вина хотите?
- Спасибо, нет, - напряженно откликается Николай, невольно сложив пальцы на поблескивающее алым кольцо, так и красующееся на его пальце. Эта багряная пульсация вселяет уверенность, что с Яковом все в порядке. Впрочем на стул он садится, провожая взглядом Елизавету, в тот же миг поднявшуюся из-за стола и подошедшую к супругу, словно бы они втроем исполняли какой-то мудреный танец.
- У нас к вам предложение, Николай. Мы с моей дражайшей Лизанькой уже пытались вас убедить, но… Люди, подобные вам, Николай, идут только за правдой. Удивительное свойство, всегда в жизни пригодится.
“Мне тебе, душа моя, лгать без надобности, ты только за правдой пойдешь… ”
Николай сильнее вжимает кончики пальцев в горячий, едва заметно пульсирующий камень, привлекая внимание колдуна и его супруги. Лиза смотрит с легкой жалостью. Алексей самую малость неприязненно.
- Какое предложение? - всё-таки выговаривает Николай, чувствуя, как что-то огромное, зыбкое тянет к нему свои щупальца из темноты. Словно притаившийся в глубине зверь только и ждет его согласия - а может напротив, отказа? - чтобы обвить щупальцами, утащить куда-то, где не место ни людям, ни нечисти, ни вообще живым тварям.
- Оставайтесь с нами, Коленька, - ласково просит Лиза, уложив хрупкую свою ладонь мужу на плечо. - Оставайтесь. Вы нам по душе, Николай Васильевич, вы с нами счастливы будете.
- Тогда и убийств никаких не нужно будет, - бархатисто-мягко добавляет Алексей, с обожанием глянув на Лизу и накрыв её ладонь своими пальцами. - Вашей Тьмы, Николай, навечно хватит.
- Навечно хватит? - эхом повторяет Гоголь, чувствуя, как внутри вскипает отвращение к обоим. К колдуну, сотнями чужих жизней расплатившемуся за юность своей жены, к его супруге, согласившейся на такую чудовищную сделку.
- Навечно, - подтверждает Данишевский, улыбнувшись как-то по особенному обворожительно. Сердце ёкает в дурном любовном томлении, но тошнотой вмиг обжигает горло и легкие сдавливает отвращением, когда сквозь блеск карих глаз проступает пыльная серость. - С нами останетесь. Уедем отсюда. Чем плохо, Николай? Я не жадный, лишь бы Лизанька счастлива была. Книг напишете больше, чем за человеческую жизнь написать возможно. Вечность у вас на то, чтобы совершенствоваться. Я же, Николай, вижу, вы человек искренний, талантливый…
- Да что вы говорите-то такое? - Николай, содрогнувшись, вскакивает на ноги, отходя за спинку стула, отгораживаясь им, словно бы такая преграда могла его спасти. - Лиза?.. Вы что же… согласны, что это правильно? Что так можно жить? Губя чужие жизни?
Лиза молчит, переводя взгляд с мужа на Николая, и Гоголь не видит в её взгляде и толики той уверенности, что плещется во взгляде Данишевского.
- Что же это за жизнь такая? - тише спрашивает Николай, обращаясь уже к одной только Елизавете. - Лизанька, вы же… вы же светлая такая… как же?
- Жизнь, Николай Васильевич, порой весьма жестока. Если б не все эти загубленные, как вы говорите, жизни, никогда бы вы Лизаньку мою не встретили. Хотели бы разве того?
- Хотел бы, - без раздумий откликается Гоголь. - Ничто таких жертв не стоит. Елизавета Андреевна, вы же должны меня понять… Кой прок от вечности, когда она такой ценой оплачена?
- Да что бы ты, Тёмный, понимал, - рявкает Алексей, поднявшись на ноги - сделать шаг вперед, к Николаю, ему мешают впившиеся в плечо пальцы Лизы. Это чуть остужает его гнев, он останавливается, глядя на Николая исподлобья, сердито. - Я тебе сделку предлагаю. Никаких больше смертей, никаких - обещаю. Твоя жизнь в обмен. А уж каким способом - сам решай, но отсюда ты больше не выйдешь, Тёмный.
- Алёша…
Лиза впервые повышает голос, делая еще шаг к супругу, проводя ладонью по его щеке.
Такая привычная ласковость скользит в этом движении, выученная, многолетняя нежность, что Николай невольно удивляется, неужели действительно возможно любить вот так - веками? На все идти, жертвовать последними крупицами человечности?
- А ты бы разве отказался? - усмехается Данишевский, словно прочтя чужие мысли. Его рука ложится на Лизину талию, притягивая молодую женщину ближе, и та послушно делает крохотный шажок вперед, опираясь рукой на его плечо.
Николай почти против воли думает о Якове - у того-то явно жизнь дольше человеческой… Согласился бы, нет?
- Не такой ценой, - гонит эти мысли прочь, не в состоянии сейчас думать о таком. - Не такой.
- Легко говорить, когда такая сила в ладонях плещется, - неприязненно откликается Алексей.
- Я по доброй воле с вами не останусь, - Николай качает головой, взглянув в окна, за которыми только чернота и свист ветра. Словно больше ничего в мире нет, и самого мира тоже нет - только здесь и сейчас, освещенная дюжиной свечей гостиная, древний колдун, его супруга двухсот лет от роду, и все что им нужно - его согласие.
А может и стоит?
Никаких больше жертвоприношений, никаких забот, никакой работы писарем в Третьем. Никаких холодных комнат и нетопленных каминов.
Никаких перебранок с Якимом, никаких возможностей встречи с Гуро.
С Пушкиным ведь так и не познакомился.
А писать-то о чем, если вся жизнь взаперти пройдет?
- Не хочу я… - честно признается Николай, снова глянув на Лизу. Видит же, что и ей претит происходящее. - Ни за что на свете. Простите, Елизавета Андреевна… даже ради вас.
- Жаль, - кажется даже искренне роняет Алексей, делая шаг вперед, но снова останавливается, снова Лиза его к себе тянет, гладит по щеке и, приподнявшись на носочки, прижимается губами к уху, что-то, неслышное Гоголю, говоря.
========== Часть 12 ==========
Неладное Яков, отвлеченный мыслями о Всаднике и о том, как Николая от этой яростной нечисти уберечь, замечает не сразу. Да и без этих мыслей проблем хватает, еще на полпути к кладбищенскому краю деревни, куда указал Тесак, Гуро встречается с небольшой, орущей не хуже мелких бесов толпой, вооруженной факелами.
Зрелище странное, противоестественное, будто вынырнувшее уродливым рылом из глубины прожитых веков.
Увидев Гуро люди останавливаются и даже как-то теряют свой запал. Смотрят на беса настороженно, словно чувствуют, что больше всего Яков сейчас хочет одним щелчком пальцев свернуть шеи всем семерым. Но не делает - силы впустую тратить не хочет, да и выглядеть это будет слишком подозрительно.
Вместо этого он останавливается, прекрасно понимая, что время, которого у него нет, утекает песком сквозь антрацитовые когти.
- Домой идите, - приказывает тихо, опасно, так что ослушаться из деревенских мало кто смог бы. Эти не из их числа - вздрагивают, опуская факелы, неуверенно поглядывают в сторону постоялого двора и на Якова, бросившись врассыпную, словно нашкодвшие дети, стоит Якову нырнуть ладонью в пальто за револьвером.
Несколько минут на это уходит, но спасти Бинха от самоубийственной попытки с саблей пойти на Всадника Яков все ж успевает.
Нечисть, завидев Якова, чуть наклоняет голову, скрытую капюшоном, и всей кожей Гуро чувствует его заинтересованную, насмешливую ухмылку.
Неприятно.
“Темного мне отдай, бес”
Без единого звука проносится в голове Якова. Бинх, опустив саблю, переводит взгляд с Гуро на Всадника и обратно.
“Пускай придет, иначе всю деревню вырежу”
Настойчиво, угрожающе, но как-то неубедительно, что ли. И раньше, чем Яков успеет по этому поводу высказаться, тянет в грудине царапает между лопатками острое чувство - упустил. Ушел Николай на иную сторону, не удержался. И Яким не спас, и Вакула не углядел, и сам он бросил мальчишку, понадеявшись черт знает на кого.
- Так что ж ты, голубчик, прямо сейчас резать не начинаешь? - вслух спрашивает Яков, вызвав гул возмущения в толпе. Даже Бинх смотрит осуждающе. - Или приказа такого не было?
Конь нетерпеливо переступает с ноги на ногу, но некую условную границу не переступает, только головой мотает, фыркая.
- А коли приказа не было, то и в деревню не зайдешь? - Яков, фыркнув не хуже коня, качает головой. - Неужто твои хозяева договориться не смогли?
“Не глупи, столичный”
Всадник договорить не успевает - мотнув головой, поворачивается в сторону виднеющегося вдали особняка и черным туманом тает в воздухе, заставив толпу охнуть от такого зрелища.
Яков, воспользовавшись передышкой, тянется к Николаю, хоть глянуть, что с ним, где он.
Получается с трудом, но хотя бы ясно, что писарь пока жив, здоров и вроде бы даже не слишком испуган.
- Вы, Яков Петрович, про это как в отчете писать будете? - осторожно интересуется Бинх, аккуратно тронув Якова за плечо. - Я не уверен, что могу себе позволить в Жандармское такой протокол отправить…
- Позже подумаем, Александр Христофорович, - крутанувшись на каблуках, Яков оказывается лицом к лицу с начальником полиции. - Сейчас соберите сколько сможете толковых крепких мужиков…
- Толковых и крепких одномоментно? - Бинх скептично хмыкает, покачав головой. - Это вам не Петербург, Яков Петрович. Я вам этак только кузнеца Вакулу приведу.
- Вот кузнеца и давайте, - соглашается Яков. - И Якима заодно, слугу моего писаря. Они на постоялом дворе оба.
- А господин писарчук где? - с насмешкой интересуется Бинх, не разглядев, видать, что Якову сейчас вовсе не до его заигрываний. - Нешто в обмороке опять?
- Вот если бы, - холодно бросает Яков. - И лошадей скажите запрячь. К господам Данишевским нагрянем с поздним визитом.
- Оккультизмом никак увлекаются? - понимающе кивает Бинх.
Вот все-таки чудо, а не человек. Стоит на одну волну с ним попасть, и ценнее союзника не найдешь.
Яков кивает.
Дорога до Данишевских занимает немного времени, хорошо, что Бинх, сидящий напротив, молчит, вопросов не задает, оценив серьезность ситуации по одному взгляду на бледного как полотно Якима и сердито молчащего Вакулу.
Да и Яков, постукивающий пальцами по набалдашнику трости, добавляет настроения всей процессии. Яков сквозь ночную тьму смотрит на обратную сторону, замечая, что вокруг особняк темнота приходит в странное оживление, словно вскипает, выплескиваясь по склону, растекаясь кроваво-черными потоками по холму. Чем ближе подъезжают, тем хуже видно особняк, он словно скрывается за густым черным туманом, но Яков успевает различить, как каменные стены, окружающие дом в Нави - старые, сложенные из необработанных камней, покрытые грязно-серыми потеками и остатками невиданых растений - рассыпаются, словно детская игрушка.
Приходится прикрикнуть на Тесака, правящего конями, чтобы прибавил ходу, но бесполезно - хоть дождя уже давно не было, дорога размокла, чудо, что колеса не вязнут в липкой, булькающей грязи, медленными волнами стекающей с вершины холма.
Впрочем, это ненадолго - через полдюжины минут Тесак, робея, сообщает, что дальше проехать никак не получится - только своим ходом. Яков не оставляет Бинху времени на ругань, споро выскакивая в чавкающую под сапогами грязь. Колеса действительно увязли в жиже чуть ли не на половину, а испуганные задержкой кони, все дергают завязшую махину, оглашая округу безумным ржанием. А особняка на другой стороне уже вовсе не видать, да и не только особняка - три метра по дороге пройти и вот она, стена непроглядной темноты.