Это заявление не помешало ему выдуть сходу половину своей порции, поэтому Дин не очень-то поверил приятелю. В конце концов, он вроде покрепче худенького, болезненного на вид Адама.
— Идем с нами танцевать! — пропела Миранда, пролетая мимо них так близко, что темно-синий подол ее платья едва не задел ботинки Дина.
— Нет уж, это без меня! — рассмеялся он. — Я вовсе не танцор. Адам, давай еще по пиву?
Сладковатый привкус был тягучим, сытным. В животе Дина поселилось уютное тепло, чудесным образом испарявшееся в голову и прогоняющее прочь дурные мысли. Да ну его к черту, этого Эйдана, в самом деле! Дин сам не заметил, как повеселел, и они с Адамом смеялись и катались от хохота по помосту. Потом, кажется, все же пошли плясать и кружились уже все вместе, взявшись за руки, словно один большой хоровод. Музыка, ставшая раздражающе громкой, постепенно начала отступать на задний план. Дин стал различать другую мелодию, красивую и сложную, как кельтский узор. Она завораживала, опутывала все вокруг, обвивалась вокруг столбов беседки и шатров, закручивалась вместе с цветочными гирляндами, вспыхивая в вечернем сумраке теплыми огоньками, и улетала к небу, зажигая там первые звезды.
Они кружились и топали, смеялись до хрипа в горле, и Дину казалось, что Тыковка сидит на ступенях беседки и мастерски управляется с его камерой. Он повернулся к Адаму, чтобы рассказать об этом, но тот изменился почти до неузнаваемости, так что Дин просто хлопал в недоумении глазами, глядя на него. Адам словно светился изнутри теплым золотым светом, и его болезненность исчезла без следа, превратившись в изысканное изящество. Длинноватый нос обрел утонченную птичью форму, а маленькие глаза стали мерцающими драгоценными камнями. В шелковистых волосах Адама сияла самоцветами тонкая золотая корона.
Дин хихикал и кружился, пялясь на невиданное диво, и величественный Адам ласково улыбался ему в ответ. Казалось, неведомый владыка волшебного края все понимает без слов, и ему можно не боясь доверить все, что хранится в сердце.
Вдали за холмами блеснула короткая вспышка: включился маяк. Дина будто кто-то окунул в холодную морскую воду; он выдохнул, ощущая, как мир вращается вокруг, а земля пляшет под ногами. Кажется, он упал, потому что некоторое время видел только кружащиеся над ним звезды и светлячков, по одному покидающих праздничную гирлянду.
Дину было тепло, сыто и хорошо, приятная тяжесть в теле обещала сладкий сон. Но где-то в его груди провертели невидимую дыру и насыпали соленого льда. Кусочки бились друг о друга, странным образом напоминая об Эйдане. Даже не взглянул. Не улыбнулся. Дин коротко всхлипнул.
— Адам, давай, помоги мне! Сколько он выпил? Ох, должно быть, это много для него, — голос Ричарда доносился как через радиопомехи. — Клади его в машину, вот так. Камеру тоже давай сюда. Уверен, что отвезешь его? Наверняка придется заносить в дом.
Дин хотел сказать, что с ним все хорошо, что сейчас он полежит немного, пока мир вокруг не перестанет вращаться, и встанет сам, не нужно никуда его тащить, но рот почему-то не открывался, а горло отказывалось издавать звуки. Он то и дело проваливался в забытье, смутно припоминая после только отдельные моменты. Потолок машины, твердый бок камеры под пальцами, взъерошенный затылок Адама над креслом водителя. Вспышки света маяка каждые пятнадцать секунд. Так медленно, как бьется холодное сердце Эйдана.
Дин не почувствовал, как машина остановилась, как Адам отнес его в дом — или он дошел сам? Кровать встретила его прохладой чистых простыней, Дин вцепился в подушку и радостно засопел, хотя Адам, кажется, что-то ему говорил, гладил по спине. Вроде бы он спрашивал, хочет ли Дин, чтобы он остался, а Дин только мотал головой и повторял бесконечное «нет», потому что хотел тишины, чтобы слушать море и видеть темноту. Он не помнил этого, совсем не помнил. Дверь закрылась с тихим щелчком, дом затих, а гул в голове стал почти нестерпимым. Считая вспышки маяка вместо прыгающих через забор овечек, Дин шептал сонно:
— Отчего же ты не приходишь, Эйдан? Вот бы ты был со мной...
А потом он провалился в сон, и это был самый странный сон в его жизни.
Море пришло к его двери и медленно вливалось в дом через щели и замочную скважину. Дин вяло думал о том, что скоро оно покроет пол ровным слоем, и тогда, кружась, поплывут стулья, провальсирует мимо него корзинка с утренними булочками; и что надо бы убрать фототехнику повыше, чтобы не намокла, — но море вдруг передумало и стало расти на коврике, как диковинное прозрачное дерево. Появились ноги с тяжелыми копытами, длинный хвост до самого пола, завитый в блестящие локоны. Дин смотрел одним глазом, как в его холле растет водяная лошадь, и радовался, что это только сон. Случись такое в реальности, он бы здорово испугался, а сейчас просто наблюдал и думал о том, что это очень красиво. Жаль, что нельзя сфотографировать…
Водяной конь напряженно повел головой, втягивая воздух, сверкнул пламенными глазами — Дин хорошо видел это через распахнутую дверь — и рассыпался брызгами. Через секунду, как часто бывает во сне, возле его кровати уже склонялся Эйдан. Дин улыбался, чувствуя на себе его горячее дыхание.
— Что с тобой? Что они сделали? Тебе плохо? — взволнованный шепот Эйдана щекотал волосы на виске.
Дин пытался возразить, объяснить, что ничего такого с ним не делали, даже наоборот — было очень весело и интересно, — но получалось только сдавленно мычать и издавать отдельные звуки. Оставив бесплодные попытки, он устроился удобнее в постели, пытаясь одновременно сгрести в одну кучу подушку, одеяло и Эйдана.
— Какой хороший сон, — пробормотал Дин, поворачиваясь.
— Почему хороший? — горячим выдохом отозвался Эйдан у самого его уха.
— Потому что ты не убегаешь от меня.
Дин ткнулся лицом в грудь Эйдана, совершенно не удивляясь отсутствию на нем одежды. В конце концов, это же его сон, так почему бы Эйдану не быть в нем доступнее и ближе, чем в жизни.
— Зачем ты так делаешь? — жалобно прошептал Эйдан. — Я же не смогу долго терпеть!
Дин закивал, обнимая его, горячего и совсем голого. Капли воды быстро сохли на коже, оставляя чуть белесые соленые следы.
— Хочу так. Хочу. Чтобы ты был… Чтобы мы с тобой, хоть во сне. Ты так далеко, так пусть хоть во сне мой, со мной…
Он бормотал почти шепотом, несвязно, почти не соображая, перемежал слова поцелуями и короткими укусами, терся носом, вдыхая опасный морской запах — ну а как еще мог пахнуть его Эйдан, если был для него безбрежным морем, неспокойным, непокорным, убегающим сквозь пальцы? Дин боялся проснуться, потерять контакт, будто Эйдан мог прямо сейчас вскочить и убежать прочь. Может, и мог — тут же хоть и сон, но Эйдан-то тот самый. Но он никуда не бежал, только дышал тяжело и горячо, неровно так, и Дин понял, что ошибался — совсем не медленно бьется его сердце, не как маяк моргает. Он тихо засмеялся, вспомнив светлячков в небе и слова Ричарда о том, что ему здесь понравится. Ведь правда.
— Кажется, я люблю тебя, Эйдан Тернер!
Горячая грудь вздрогнула, Эйдан шумно выдохнул.
— Зачем ты это говоришь?
Дину показалось, что голос у него напряженный, а в этом сне не хотелось ничего плохого, поэтому он поспешил отозваться:
— Пока ты не убежал опять. И не рычишь на меня. Ненавидишь за что-то, да? Не нравлюсь тебе? Хоть во сне будешь моим...
— Ты не прав, — Эйдан ответил совсем тихо. — Если бы ты знал, как сильно ошибаешься.
— Так объясни мне, — шепнул Дин.
Кипящий ураган снес его мысли подчистую. Он не успел издать ни звука, потому что жаркий рот Эйдана поймал его губы и завладел ими, беспощадно целуя. В миг были скинуты прочь подушки и покрывало, дрожащие в нетерпении руки принялись раздевать Дина, неловко стягивать с него джинсы, в которых он завалился в кровать. Эйдан был везде, как воздух в комнате. Он стал дном, песчаным бархатным дном, на котором лежал бездыханный утопленник Дин, и он же был волнами, укрывшими тот песок многотонной толщей. Эйдан целовался так, словно утром его ожидал расстрел. Был и нежным, позволяя ласкаться их языкам, и грубым, кусая и завладевая ртом Дина без остатка. Это была словно прелюдия, маленькое представление о сексе, в который все грозило перейти прямо сейчас. Уже переходило.
Дин чувствовал, как Эйдан давит на него весом, не дает дышать, как трется соленым животом и постанывает глухо, по-звериному. Стальные пальцы впились в плечи, заставляя лежать смирно, потом прошлись по бедрам, оглаживая, схватили его ноги под коленками. Дин только одобрительно ворчал, тело отзывалось волнами возбуждения, он и сам охотно разводил колени, а теперь позволил себе обхватить ногами бедра Эйдана. С ним почему-то было очень легко и естественно оказаться нижним, хотя Дин не мог назвать себя пламенным приверженцем именно этого вида удовольствий. Медовое тепло все еще бродило в крови, волнами перекатываясь от края до края, Дин качался посреди дорожки света маяка, а неугомонные пальцы Эйдана гладили его, изучали, смазывали. Сам он при этом похрапывал, как нетерпеливый конь, целовал слепо, прихватывал губами везде, куда доставал, и шумно и горячо сопел. Дин нетерпеливо дернул бедрами, требуя продолжения, и тут же получил его. Эйдан пробивался в него с силой, короткими резкими рывками, явно сдерживаясь, но Дин все равно кусал руку и выл от смеси боли и зашкаливающего наслаждения. Член оказался крупным и горячим, гораздо больше, чем у тех, с кем Дину приходилось бывать раньше, но растягивающая плоть тяжесть приносила настоящее насыщение, заставляла рычать в такт хриплым стонам Эйдана.
— Не отпущу… мой! — вскрикивал Дин, впиваясь ногтями в его плечи.
А потом морские волны вскипели и накрыли их обоих глухим и плотным жаром, в котором можно было орать во все горло, и никто не мог бы этого услышать. Их тела растворились, весь мир исчез, став морской глубиной без дна и поверхности, пронизанной чистым и бесконечным восторгом. Этот Эйдан, в отличие от другого, дневного, обожал его — Дин чувствовал это, погружаясь в темноту.
Утро причиняло боль. Везде. Весь Дин болел, его организм взбунтовался и демонстрировал доступные грани болевых ощущений. Голова трещала так, что больно было открывать глаза. Шорох простыней ранил слух, как грохот взрыва. При попытке подняться позвоночник прострелило током, и Дин взвыл. Какие-то синяки, пятна, царапины. Что, черт возьми, вчера случилось? Дин с трудом сел, держась за голову. Память услужливо подсовывала какие-то обрывки воспоминаний: вот они с Адамом хохочут в беседке, потом вроде бы пляшут. Дальше... дальше сияющие огоньки и нечто важное, что Дин явно хотел запомнить, но не смог. Что-то про Адама, но что? Там еще были вспышки, кажется. Или нет? А, нет, это же позже, вспышки маяка! Конечно: он, Дин, лежал в машине, Адам вез его домой, а маяк освещал им путь! А потом... что было потом? Дин вздохнул и постарался встать с кровати, только тогда окинув взглядом комнату. Бретт бы сейчас сказал, что тут всю ночь бесилось стадо гигантских кенгуру. Постель была разворочена, единственная оставшаяся подушка, на которой спал Дин, оказалась на обратной стороне кровати. Теплое одеяло вместе с покрывалом и одеждой Дина валялись на полу, занимая почти все пространство комнаты. Все кругом было засыпано перьями. Толпа мыслей разной степени ужаса пронеслась в голове, оставив звенящую пустоту.
— Нет, быть того не может, — пробормотал Дин, рассматривая собственные трусы, венчающие гору вещей на полу.
Это был полнейший абсурд, он не стал бы — даже в сильно пьяном виде — спать с Адамом. Дин вообще обладал полезным навыком не делать глупостей в состоянии подпития: обычно он просто засыпал. Но ведь бывает... по-всякому. Эта мыслишка не давала покоя. Грязные простыни прозрачно намекали на то, что ночью что-то произошло, но в голове было пустовато, память охотно транслировала только сон про море и коней.
Стеная и на чем свет стоит кляня пиво по местному рецепту, Дин дохромал до кухни и растворил в стакане воды две таблетки аспирина. Хотелось незамедлительно сдохнуть или хотя бы заснуть на год.
После аспирина пришел черед зеленого чая. Дин заварил себе сразу литр и постепенно прихлебывал прямо из чайника. Шторм в голове бушевал все слабее, тошнота медленно отступала, качка становилась тише. Примерно через полчаса Дин с трудом начал одеваться, влез в чистые джинсы. Надо было проверить отопление, приготовить что-то на вечер и заняться работой. Постирать. Он вздыхал и очень медленно соображал, пытаясь по кусочкам собрать прошедшую ночь. Ему снился Эйдан, точно! Будто бы он пришел, и они с Дином занимались сексом. От воспоминаний об этом низ живота скрутило судорогой, непроизвольная улыбка выползла на лицо. Значит, все приснилось? Как же тогда быть с ощущениями чужого присутствия? Были бы у Дина с собой какие-то игрушки, он бы мог предположить, что в пылу алкогольного сна сам себя отделал, но это было так же маловероятно, как стадо кенгуру в его спальне. Дин хмыкнул, ничего не надумав. Сон был приятным — это главное. Оставалось надеяться, что он не наделал ничего такого, о чем придется впоследствии пожалеть.
Надо было приниматься за уборку, делать уже что-нибудь. Дин приложился к чаю и включил плиту. Полуфабрикаты из морозильника сулили спасение тому, кто был не в состоянии готовить. В дверь деликатно постучали. Дин чертыхнулся и поковылял в холл, на ходу соображая, не очень ли неприлично отворять дверь, будучи одетым только наполовину.
Снаружи стоял улыбающийся Адам, но, увидев Дина, он стал на глазах оседать.
— Что это? Что с тобой случилось, Дин? О господи!
Адам влетел в дом, отодвигая хозяина, и в два скачка пронесся в спальню. Через секунду оттуда донесся его горестный вопль.
— Что это, Дин? Чем ты занимался ночью, после того, как я оставил тебя? — Адам вышел к нему с убитым видом.
— Честно говоря, я спал. Кажется, упал с кровати, — на ходу сочинил Дин, встревоженный реакцией Адама.
— Ты видел свои синяки? Боже мой, Дин... Ты что, ничего не помнишь?
— Я помню, что спал. Смотрел сны. Адам, успокойся, у меня всего лишь похмелье!
— И что снилось? — тихо спросил Адам.
— Море, кажется. Оно здесь все время снится, шумит же! Лошадь снилась вроде бы, огоньки какие-то... — принялся вспоминать Дин.
Говорить об Эйдане не хотелось, это было слишком личное переживание.
— Лошадь, конечно. Поэтому у спальни вид такой, будто там кони гарцевали? — горько бросил Адам, качая головой. — Скажи честно, ты звал их?
— Кого? — простонал Дин.
У него снова начинала болеть голова, а суеверия Адама начинали утомлять.
— Этих, с маяка. Дин, пойми, я не просто так говорю, это очень серьезно, очень опасно! Моя семья долгие годы знает их, они могут казаться милыми и славными, но это не так! — он схватил Дина за руку своей маленькой, сухой ладошкой.
— Никого я не звал! Адам, я не знаю, что взбрело тебе в голову, но никто из них не заходил ко мне в гости. Хотя вот пару дней назад приглашал Эйдана выпить кофе, но он отказался и убежал. Ты доволен?
— Конечно, он тебе понравился, — Адам обиженно оттопырил губу. — Я так и думал!
— Ох, я тебя умоляю, прекрати! Я ему сильно не нравлюсь, это очевидно. Эйдан относится ко мне хуже всех вообще, всех, кого я знаю. Я честно пытался быть дружелюбным, но...
— Он спас тебя, так? Мог бы не делать этого, но спас. Думаю, ты здорово недооцениваешь себя и свою ценность, — невесело усмехнулся Адам.
— Адам, ну что за бред, — Дин постарался рассмеяться. — Скажи еще, что Эйдан превращается в коня, который хочет затащить меня в море и сожрать!
В гостиной повисла звенящая тишина. Адам посмотрел на него долгим, странным взглядом.
— Ну… ты это сказал, а не я.
Дин потряс головой и вышел в кухню. Швырнув сковородку на плиту, он старался выбросить из головы все сегодняшнее утро. Во всем виновато похмелье, разумеется. Все пройдет.
— Извини меня. Я не должен был накидываться на тебя, — тихо заговорил Адам за спиной. — Просто очень испугался, что ты… что с тобой может что-то случиться.
— Да ладно, забыли! Просто голова не прошла еще.
— Ой, давай вылечу! У меня классная методика, смотри, — радостный Адам подскочил к Дину и обхватил голову ладонями.
Вообще-то Дин скептически относился ко всяким наложениям рук и прочей альтернативной медицине, но сейчас ему всерьез казалось, что ладони Адама излучают тепло и мягкий свет.