– Ну, чего столпились-набились? – заговорил Залежный, пробираясь к машине. – Чего гудите?
Гомонили все разом, и поэтому Кирилл Мефодич мало что разбирал. Да и не хотелось ему вникать, – что может сказать деревенский люд? Понаслушаешься от них всяких сплетен и выдумок, наговоров и побасенок, так что сам не рад будешь, потому что поднимутся от этого в голове твоей смрад и чад, и в их едком дыму растворятся последние крохи покоя.
– Ладно… ладно… – твердил участковый. – Я всё понял. Приму меры. Обязательно разберусь. Сейчас мне некогда. Сейчас у меня неотложные дела. Очень важные дела у меня сейчас. Займусь позже. Непременно разберусь. Надо ехать, граждане. Мне никак нельзя задерживаться…
На деревню завернула "Скорая", и поехала она к Верхним Устюгам.
Залежный проводил её взглядом и, немного помешкав, неучтиво отстранив ропщущих, полез в УАЗик.
– Поехали, Степан, за "Скорой", – распорядился он, обращаясь к своему водителю, рябому парню лет двадцати семи, с выгнутой, как колесо, спиной.
– Это мы вмиг, Кирилл Мефодич! Это мы враз и с радостью. Как бы только не подавить народ. Вишь, какой напористый. Никак не хочет уступить дороги начальству. Так и норовит под колёса. Во прёт, во прёт!
– Бибикни.
– Ага! – Степан посигналил. – Во, отходят.
– Ты давай поаккуратнее, не торопись.
– А як же, – согласился добродушный Стёпа и, устрашающе поурчав двигателем, тронул УАЗ с места, выруливая с обочины на разбитую деревенскую дорогу.
6 (31)
Основная масса народа, собравшегося возле двора Крушининых, недолго думая, двинулась за участковым. Пока она добиралась до дома Илюшиных, где остановилась "Скорая", а за ней – милицейский УАЗ, там уже образовались, и шушукались-переговаривались, свои группки любопытных – встревоженный стар и млад возбуждённо делился скромными сведениями, больше предполагая и домысливая, нежели зная наверняка о происходящем.
Зайдя в дом, Кирилл Мефодич снял с головы фуражку, пригладил мокрые от пота волосы и затаился в сенях, наблюдая за тем, что делается в комнате. За ним, соблазнённый возможностью быть непосредственным участником, а не тем, кто довольствуется пересказами и слухами, вошёл Степан, и незаметно встал рядом со своим начальником. Украдкой посмотрев на Кирилла Мефодича, он последовал его примеру – снял форменный головной убор.
В глубине скромной жилой комнаты, в тёмном углу, теперь ярко освящённом настольной лампой, поставленной на стул, на спальной кровати металась в бреду, по-видимому, претерпевшая какие-то страшные переживания, растрёпанная, распаренная, – что особо выделяло полноту её молодого белого тела, делая его некрасивым – отчего-то отталкивающим и неприятным, – металась пышногрудая девка в лёгком цветастом сарафане по имени Люська. От роду ей было двадцать два года. Она давно мнила себя душой любой посиделки или пирушки и не препятствовала юношам в их посягательствах на её добродетель, что, однако, позволяло ей оставаться девушкой. Мужа себе она выбирала придирчиво, с предельными предосторожностями. И вот уже целых три месяца за ней ходил некий Илья Рожин, которому она отвечала взаимностью, и был он городской, и непьющий малый – жених с завидной фигурой, привлекательный наружностью, обходительный и вдумчиво-внимательный в обращении со своей избранницей Люсей.
Докторша, женщина лет тридцати пяти, мерила девушке давление, смотрела в её зрачки и прислушивалась к её беспорядочным бормотаниям. Всякий раз, когда Люся вскакивала, садясь на постели и шально перебегая глазами с одного места в комнате на другое, что-то отыскивая, чего-то ожидая, чего-то боясь, женщина в белом халате в ужасе подавалась назад и корчила кислую гримасу. Вскакивающую Люсю ловила, придерживая за плечи, и пыталась уложить обратно её подруга Вера, с которой она утром ушла в лес по грибы – и вот чем всё обернулось!.. Мать же Люси стояла рядом, прикрыв руками рот, и безостановочно причитала, повторяя всё одно и то же:
– Боже ж ты мой… что же деется? Боже ж мой… святые угодники… девка, поди, с ума сошла! Что же деется… что же теперь делать-то, что делать? Боже мой, боже мой… Доигралась! Боже мой, что же такое деется?
– Тише, тёть Лид, ничего, всё обойдётся, не переживайте так, – говорила подруга дочери Вера, которая сама была с белым, с перепугу, лицом и с трясущимися холодными руками. Она постаралась уложить вновь подскочившую на постели бредящую страдалицу и обратилась с уговорами уже к ней: – Ложись, Люся, здесь никого нет, только я да мама твоя… доктор вот ещё пришёл, сейчас полечит тебя… никого не надо бояться – всё хорошо, всё уже позади.
– Да-да… – вдруг согласилась Люся и, успокоившись, но с выпученными, упяленными куда-то сквозь потолок глазами, опустилась на спину, погрузившись полным белым телом в мягкие перины. – Мне только показалось…
– Ничего, ничего, всякое бывает, а сейчас ничего такого нет, всё хорошо, мы здесь, мы рядом. Успокойся. Помоги доктору – не пугай его и не мешай ему, ладно?
– Да… да, – отозвалась Люся.
– Сейчас я сделаю укол с успокоительным, и, боюсь, больше, при этом случаи, я ничего сделать не могу, – сказала докторша. – В лесу её что-то очень испугало, а это – не мой профиль. Если ей не станет лучше, вам надо будет обратиться к психиатру. Он, кажется, сегодня во второй половине дня может приехать на дом. Сейчас у него приём в больнице. Если её не отпустит, то вызывайте. Или завтра утром непременно езжайте в больницу! А так с ней всё в порядке. Я так понимаю, что она долго бежала из леса… к тому же – сильный испуг, переживание, и поэтому она так часто дышит, так сильно бьётся у неё сердце, так жарко ей… Ей надо успокоиться. Это пройдёт. Сейчас сделаем укольчик – и эмоциональный всплеск перестанет гонять кровь. Надеюсь.
Никому из находящихся в комнате не понравилась идея насчёт психиатра: она напугала людей возможным затворением молодой девки в мягких белых стенах дома для умалишённых. Все молчали, наблюдая, как докторша готовит шприц, в надежде на то время, когда будет действовать укол – на его лечебный эффект, после чего, должно быть, припадки отступят или хотя бы перестанут проявляться с прежней силой… а через несколько дней или после хорошего сна Люся и вовсе утихомирится, и ей будет не вериться в то, что когда-то она была доведена до исступлённого состояния, почти что до умопомешательства. Сама над собой же станет смеяться!
– Прошу прощения, – сказал Кирилл Мефодич, когда докторша вышла из комнаты. – Здравствуйте, Марья Тимофеевна!
– Здравствуйте, Кирилл Мефодьевич! И вы здесь? Вас тоже вызвали?
– Нет. Я приехал по другому делу.
– Сюда?
– Да. То есть не сюда… ну, в общем, сюда, в Устюги, но в другой дом, к Крушининым.
– А-ааа… Там что-то похожее?
– Нет. А вообще-то, не знаю. Может быть. Там хозяин тоже пошёл в лес по грибы, три дня назад, и вот только сегодня вернулся.
– Что же… это любопытно.
– Да, что-то в этом есть. Они уходят в лес и возвращаются из него как-то не так… А что с ней? – Залежный кивком указал на затихшую Люсю.
– С ней-то?.. – Марья Тимофеевна взяла участкового под локоть. – А пойдёмте-ка мы с вами, Кирилл Мефодьевич, на улицу, подышим свежим послегрозовым воздухом.
– Что ж… там для меня душно… но пойдёмте.
– Пойдёмте! Чтобы не потревожить больную. Да и зачем нам здесь толкаться? На воздухе мы с вами поговорим обо всём без лишнего стеснения. Мне, знаете ли, и самой любопытно. Мне ещё не доводилось встречаться с подобными случаями.
7 (32)
Перед домом стояло пять баб. Они живо что-то обсуждали, но примолкли при появлении в дверях представителей правового и медицинского культов.
– Видимо, нам здесь не поговорить, – сказала Марья Тимофеевна.
Залежный выглянул из-за её плеча и всё понял. Он выдвинулся вперёд.
– Ну, чего толпитесь? А ну, ступайте со двора! Ишь, представление им! – принялся он выговаривать, изгоняя кучкующихся баб.
– Мефодич, чего ты такой грубый? – удивилась одна из них. – Мы не развлекаемся – нам тоже полагается знать. Мы, может быть, переживаем?
– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы переживаете. Но это – потом. Потом придёте – всё обсудите и узнаете. Сейчас же люди, вроде меня и Марьи Тимофеевны, стараются исполнить своё служебное дело. И вы нам мешаете. Давайте, ступайте! – Участковый стал настойчиво подталкивать женщин, сдвигая их с места и указывая верное направление для движения.
– Пошли, девки, нам здесь не рады!
– Я всегда вам очень рад. Просто сейчас не очень подходящий момент. После, после я вас стану обнимать и целовать. Обязательно! Договорились?
– Ладно уж, не переживай, Мефодич, – продолжала отвечать за всех одна женщина. – Но мы памятливые. Мы твоих слов не забудем, и призовём к ответу.
– Даже не сомневайтесь – всех обцелую.
– Ой-ой! – и бабы-женщины, игриво переглянувшись, заливчато заржали.
Кирилл Мефодич неодобрительно посмотрел им вслед, повернулся к Марье Тимофеевне и развёл руки, мол, ну, что с ними поделаешь – дерёвня, одним словом.
Марья Тимофеевна приблизилась к нему для разговора, но, увидев, что на крыльце стоит Степан, а за его спиной – мать и подруга Люси, громко у них спросила:
– Ну как она?
– Спит, вроде, – ответила Вера.
– Вот и хорошо, – сказала Марья Тимофеевна. – А что она… как она спала ночью, выспалась?
Вера посмотрела на мать Люси, призывая её на помощь: кому, как ни матери, знать ответ на поставленный вопрос.
– Легла-то она поздно, в первом часу, – слабым голосом ответила Макаровна, всегда бойкая и даже озорная.
– А в лес мы пошли в шестом часу, – дополнила Вера.
– Вот оно как, – сказала докторша. – Ну, тогда тем более ей надо хорошенько выспаться. Сон ей поможет. Должен, – сказала и отвернулась, чтобы пошептаться с Кириллом Мефодичем.
– Так вот, значит, – начала Марья Тимофеевна. – Когда я пришла, девушка сидела на кровати, забившись в угол. Вид у неё был совершенно безумный. Вся растрёпанная, потная, красная. Дышит часто. К себе никого не подпускает – сразу в истерику кидается: кричит, визжит, отодвигается да подбирает под себя ноги и укрывает их подолом. Насилу уложили. Как я поняла из её неразберихи, за ней кто-то ломился – там, в лесу. И она от него никак не могла убежать. Шибко бежала. Далеко, долго бежала. Прямо до дома. Вера за ней едва поспевала. И говорит, что никого не видела.
– Кто, Вера? – уточнил Залежный.
– Да. Она говорит, что в лесу никого рядом, ни с собой, ни с Люсей не видела. Не было там никого. Люди, конечно, по лесу ходили, да всё далеко.
– Понимаю.
– А близко – никого.
– Ну, может, это произошло раньше? Они же, наверное, друг дружку не всегда видели?
– Да, не всегда. Извините, Кирилл Мефодьевич, за подробности… Люся, – Марья Тимофеевна заговорила совсем тихо, – Люся отошла в кусты… ну, по нужде.
– Угу.
– И вот после этого-то всё и началось. Видела её Вера потом уже далеко впереди, пробирающейся изо всех сил напрямик, через заросли, не разбирая дороги, кричащей и всё оглядывающейся, будто за ней кто-то гонится. Но Вера никого не видела. И Вера побежала за подругой, думая, что всё же где-то там кто-то может быть, только она его пока не видит… или что-то произошло с Люсей – чего-то или кого-то она сильно испугалась, и надо её догнать, чтобы успокоить, помочь… уж больно она дико и рьяно бежала, да вдобавок кричала. Потом Люся стала шарахаться и отмахиваться. И – визжать. И всё призывала прийти к ней на выручку Веру, от неё отставшую.
– Значит, за ней кто-то бежал, и даже догнал её!
– Но Вера-то никого не видела! Вот в чём дело-то!
– Но это же лес! В двух шагах медведя можно не заметить.
– Не знаю… Может, девчонке просто что-то пригрезилось – вот и всё.
– Ну, такое – оно не привидится. Наверняка, что-то да было, а вернее – кто-то.
– Например, гадюка.
– Что?
– Внезначай увидела гадюку, когда отошла в сторонку. И ошалела, от неожиданности.
– Возможно. Хотя… девка-то она деревенская, зачем ей улепётывать от гадюк?
– Укусила.
– А вы смотрели повреждения?
– Ничего нет. Только царапины.
– Вот видите. Да и как же тогда понимать, что сперва, ополоумев, она чесала напропалую, а после стала шарахаться и отмахиваться. Что же, получается, что гадюка её догнала?
– Это и непонятно. Поэтому я и говорю, что это – не мой профиль. Тут я бессильна. Это надо обращаться к психиатру. Я только предположила про гадюку. Ведь должно же быть разумное объяснение.
– Да… какие-то неясности. Вера никого не видит, а Люся отмахивается… м-да уж…
– Вот видите!
– И что же ещё говорила эта Люся? – спросил участковый, размышляя, надо ли возбуждать дело… ведь подобное в рапортах лучше не писать, да и для всех будет сплошная польза, если прикинуться, будто вообще ничего не произошло.
– Говорила, насколько я разобрала, что ею хотели воспользоваться.
– Как это?.. Кто?
– Не сказала, но бормотала, что он вроде как был то тут, то там, то спереди – всюду!
– К-х… кх-кх… Надо же! Что делается, а? Как же это?.. Вообще-то, чего только не встретишь на белом свете. Но, думаю, что всё это – последствия какого-то действительно пережитого сильного потрясения. Наверное, на неё кто-то выскочил или вдруг вышел из зарослей, когда она отлучилась по делам. Она и испугалась. А после ей всё чудилось, что он её догоняет, и что наконец догнал.
– Наверное.
– Но мне вот что не понятно, зачем настолько-то пугаться? Чего так нестись и визжать? Тем более рядом была Вера. Он, если это мужик – да и кому ещё быть? – он, небось, её визга испугался не меньше, чем она его появления, так что его след простыл сразу же!
– Она ещё девушка, – сказала как-то виновато Марья Тимофеевна.
– У неё никогда не было мужчины? – удивился Залежный. – Тогда понятно. Честь бережёт! Похвально.
– Зачем же вы шутите, Кирилл Мефодьевич?
– Уж какие тут шутки! Наголодалась девка. А при таких делах померещиться может всякое… даже кусты оживут.
– Марья Тимофеевна! – подходя к ним, обратился водитель "Скорой". – Нам пора ехать. – И добавил: – Если вы, конечно, закончили.
– Да-да, Миша! Я всё, сейчас иду.
Миша без стеснения сорвал пяток переспелых вишен с дерева в огороде и вышел за калитку, возвращаясь к машине.
– Да! – заговорил Залежный. – Зачем я, собственно, сюда подъехал. Я, собственно, был у Крушинина. Он вернулся спустя три дня…
– Вы говорили, – прервала его докторша.
– Да. Вот. Он пришёл весь в ушибах и порезах. Он очень утомлён. Думаю, что за все три дня ему не довелось ни разу нормально поспать. И, возможно, он толком ничего не ел. Вот.
– Слушаю.
– Он спит. Я не стал его тревожить. Он спит как убитый – ни на что не реагирует.
– Пожалуй, правильно.
– Да, кх-кх… Мне всё же придётся его допросить… потом, и, если с ним случилось что-то серьёзное… может, где-то там кто-то его ударил, и от этого он оказался в беспамятном состоянии, и так вот бродил по лесу, пока не пришёл в себя, и наконец отыскал дорогу к дому…
– Угу… мне заехать? Посмотреть его?
– Был бы очень обязан! Это бы очень упростило дело… чтобы больше никого не вызывать… пока. Может, оно и нет ничего – простой пустяк, а я подниму всех на уши!.. Надо бы разбудить его и всё выяснить, да…
– Не будем спешить. Пойдёмте, сперва посмотрим на него. Пойдёмте-пойдёмте, Кирилл Мефодьевич.
– Вы уж извините, у Вас и без меня дел хватает.
– Ничего, какие пустяки. Сейчас подъедим и поглядим.
8 (33)
Пять баб, что ранее осмелились подойти к крыльцу дома Люси, были лишь маленькой делегацией, отряженной жителями, которые собрались на дороге, и было их не менее тридцати человек. Это уже была настоящая толпа. Плотной стеной обступили они вышедшего к ним представителя всезнающей власти. Залежный привык брать барьер из напирающих галдящих баб и вторящих им, бубнящих мужиков – все они склонны к сочинительству нелепиц и несуразиц, но иногда и у них складывается дельная, всё объясняющая мысль, – а вокруг в это время снуют детишки с непомерно длинными, от переполняющего их жгучего желания непременно всё знать, вострыми, кнопочными или картофельными носами, развесив лопухами уши, азартно, любопытно поблескивая разноцветными глазёнками.