Трамвай не делал более остановок – на прочих остановках не было ни одного пассажира. Между тем вагон пролетал по мостам, изогнувшимся в небо как радуга, высоко над ложбинами востока города, над рекой и железными путями.
Внизу показался знакомый мне Новый мост и чуть поодаль – металлические пролеты железнодорожного моста.
Исполинские эстакады, по которым двигался мой трамвай оказались проложены очень высоко – раза в три выше, чем старые мосты через реку и железную дорогу. Значит, на востоке города Окружная железная дрога превращалась в надземную эстакаду.
Сам город почти не заметен – весь покрыт клубящимся белым туманом, так что я лишь едва догадывался, что внизу стоят какие-то здания и совершенно не мог понять, чем город мог отличаться от привычного мне.
А вот и хребты к северу от города. Здесь ехать удобнее. Редкими стали ложбины. Трамвай почти перестал опускаться и двигался ровно – по холмам, соединенным в длинные хребты. По их вершинам пролегал путь.
Поездка затянулась. Я поднялся с места.
– Молодой человек, – раздался женский голос в динамике. – Конечной остановки сегодня не будет. В связи с тотальной деградацией и всеобщим вымером…
– Вымером?
– Извиняюсь, вымиранием.
– А вы кто? – крикнул я вперед салона.
– А я не человек, я автопилот.
Я бросился к кабине. За синим стеклом все также маячил силуэт, в котором я теперь признал женскую фигуру – с пучком волос на затылке. Я дернул за ручку двери, и та сразу отъехала в сторону. За пультом управления сидел манекен – в строгом сером костюме с юбкой, в коричневом парике. Манекен оказался одет тщательно: на ногах даже тонкие чулки, и обут в темно-серые туфли. Я взглянул за плечо, на ее лицо – тонкие губы, обведенные прозрачной помадой. Пустые серые глаза смотрели вперед стеклянным бесстрастным блеском.
В динамике что-то засвистело, и голос сказал:
– Муляж водителя тоже можете взять с собой. Мой голос исходит не из него, а из бортового компьютера.
Трамвай остановился. Я взглянул вперед за лобовое стекло. Рельсы обрывались. Трамвай стоял на краю хребта. Далеко внизу протянулась железная дорога. За ней – полноводная река. Следующий хребет начинался вскоре за рекой. Но эстакада для лесного трамвая до него почему-то не была проложена. Хотя расстояние до противоположного хребта много меньше, чем длина эстакад на востоке города.
Двери раскрылись.
Я обошел трамвай. И увидел, что рельсы кончались, словно кто-то обрезал их спереди. Никакого поворотного круга. Всего через метр горный хребет резко уходил вниз. Было даже страшно – такой крутой склон, что по его уступам скакали лишь горные козлы.
Я знал, что внизу проходит линия железной дороги и расположена станция «Мостовая». Чуть дальше через реку переброшен железнодорожный мост с железными арками вполне современного вида, но построенный более стал лет назад при Транссибе. Напротив моста у реки в студенческие годы мы отдыхали всей группой – тогда был самый конец мая. Оттуда, из узкой речной долины между хребтов я и видел этот склон.
Теперь осталось спуститься вниз и сесть на электричку. Вряд ли трамвай поедет назад, ведь в отличие от маневрового локомотива у него нет сзади кабины.
Но когда я обернулся, трамвая не было. Исчезли и рельсы. Вершина хребта уходила вдаль, чистая от какого-либо человеческого (человеческого ли?) вмешательства.
«Вот незадача! Придется спускаться. Более часа ведь придётся, – досадовал я. – Обдеру все брюки, наберу полные ботинки камешков. И ссажу ладони. И это – еще в лучшем случае, если не сорвусь с горной кручи».
Пришлось затеять пешее путешествие обратно на восток – по верхушке высокого отрога хребта Улан-Бургасы, нависшего темной стеной над севером города…
3. ЛЕСНАЯ ПРОГУЛКА
Нет на свете человека, которому не все равно, жив я или умер…
Р. Олдингтон. Смерть героя
Часа через два я увидел, как по лесной прогалине навстречу мне шли две пожилые женщины, неуклюже размахивая длинными тонкими палками. Да у них же лыжные палки! Это скандинавская ходьба, получившая распространение у нас с середины десятых годов двадцать первого века!
Боже мой! Я никуда не уехал. Я в своем настоящем! Я не увижу маму. Я не увижу милого мне города – каким я помню его по отроческим воспоминаниям.
Я уже ничем не помогу себе. Зачем-то судьба вернула меня обратно. И куда? В пустую квартиру, полную маминых вещей…
– Здорово, парень, ты чего задумался? – над моим ухом раздался разухабистый голос. – Тебе куда?
– Э… до города, – ответил я и оглянулся.
Голос принадлежал молодому на вид парню в белом мотоциклетном шлеме. Недалеко стоял прислонённый к дереву мопед. Как он мог в редком лесу подкрасться так близко? Да еще на мопеде?
– Давай-ка я тебя подброшу. Отсюда пешком не дойдешь.
Он усадил меня сзади, и мы с натужным ревом мотора понеслись между высоких сосен.
Мопед стал спускаться с вершины хребта по отходящему от него пологому холму, который постепенно понижался – почти до самого поселка. А вот уже и первые кирпичные коттеджи на краю поселка окраины.
Я понял, что вернулся в свое настоящее. Но я не хочу быть тем, кем я стал.
– Эй, парняга, – сквозь шум мотора спросил я своего спасителя. – Какой щас год?!
Вначале он опешил, голова в шлеме дернулась назад и застыла вполоборота. Но потом совладал с собой и спокойно ответил:
– Две тыщи пятнадцатый.
Я почти без удивления рассудил: «Все-таки смещение времени имело место быть – всего на год назад.
И тут как молния ударила мысль: моя мама еще жива! Ее можно спасти. От этого я ослабил хватку и на очередном ухабе свалился на землю. Голова была без шлема, я испугался, что крепко расшибусь. Но обошлось. Голова в целости, только отшиб себе весь левый бок и почти вывихнул руку. Парень опять помог. Проверил мои суставы, мастерски взявшись за предплечье и потянув локоть. «У меня прадед костоправом был» – объяснил он. Я недоверчиво взглянул на молодое лицо Мопедиста, почти скрытое шлемом: «Слишком многое умеет. И вообще как он оказался в лесу?».
Даже если это сон (хотя, как болят синяки!), надо спросить его, к чему всё это:
– Слышь, ты к худу или к добру?
Но вместо простонародной манеры, с которой житель пригорода начал общение со мной, я услышал:
– Житие есть тайна великая. И ты, сын божий, не тщись ее разуметь. Ибо и нам она неведома, – и продолжил в другой манере. – Мы лишь управляем событиями. А вам простым смертным и того не дано. Мы действуем вслепую. А вы и того не можете. Нам вас жалко, мы делаем, что можем.
– Не поздновато ли спохватились? – не без сарказма догадался я упрекнуть его, вернее их.
– Чего? – переспросил парень.
Я понял, что бесполезно его уже о чем-то подобном спрашивать. Также я понял, что сам я стал быстро обо всем догадываться. Вот и славно, – подумал я. – Пусть сейчас, когда мне за тридцать, я стал приближаться к ним – к тем, кто правит, а точнее, управляет событиями. Впрочем, понять что к чему в мире, даже они не могут.
4. КОЛЬЦО ВРЕМЕНИ
Мы ехали на мопеде дальше. Лесная дорога, знакомая мне с детства. А вот на этом повороте я упал в шесть лет, когда мой дядя учил меня кататься на велосипеде; тогда я налетел на валун и вышиб себе передний зуб… Но мопед уже выезжал из леса.
– Так тебе куда? – спросил парень, чуть дернув шлемом.
– Можешь остановить здесь.
Я встал на асфальт тротуара на шоссе, ведущего от поселка.
– Дойдешь? – удивился мопедист. Белый шлем блистал в лучах клонящегося к закату летнего солнца.
Немного помолчав, он спросил:
– Ты ваще кто?
– Тот, кто правит, – нашелся я с ответом.
– Значит, командир, – решил мопедист.
– Внештатный командир? – печально усмехнулся я. – Скорее недобитый хозяин мира. Один из хозяев, но не у дел. Не от мира сего. Князь мира, но не князь. Ведь кого называют князем мира сего?
– А, понял… Так нечистая сила же гробит мир!
– Их цели иррациональны… то есть, не разумны, – уточнил я. – Результаты их деятельности вредят всем людям. Они сильнее и хитроумнее любых даже меркантильных расчетов. Нам пытаются пудрить мозги, утверждают, что войны, раздоры и кризисы выгодны финансистам или какой-либо стране. Но черти вредят всем! Всему миру. Всем людям. Это кукловоды…
– Ублюдки нами, людьми, помыкают, – отозвался мопедист на мою гневную тираду.
Парень оказался догадливым (но голос Иных в него пока не пробуждался):
– Но вы придете? Да? Мы верим. Когда-нибудь вы придете. Приходите быстрее. Мы народ, уже устали ждать. Перемены если и есть, то к худшему. Душат нас. Тоска. До чего дожили! Родители говорят: «Легче в шее резать вены, чем дождаться перемены».
– Я и сам удивляюсь, парняга, – сказал я устало, снисходительной интонацией старшего товарища. – Я настрадался поболе тебя. У меня денег нет даже на мопед. Так что ты еще неплохо устроился. А хорошие у тебя родители. Правду жизни видят.
– Знаю, вокруг тупиц вокруг много. Вроде даже умные люди, с высшим образованием. В голове бардак. А о чем с ними спорить, если ума не нажили? На нет и базара нет.
– Сам таких не переношу, – поддержал я парнишку. – И, заметь, им чаще везёт. Незнание жизни почему-то не мешает им жить. А вроде даже помогает.
– Говорят, что сейчас всем плохо. Будто не знают, что и до кризиса половина страны в бедности жила.
– Да. Ты, вижу, знаешь. Слова о том, что в «жирные» нулевые годы благосостояние населения выросло – туфта. Доходы выросли у какой-то части народа. Но за всех говорить не надо. А щас те, кто состоятелен, беднеют. А кто мало получает – вымрут. Год назад так мне охранник с моей бывшей работы сказал: «кто 10 тысяч получает, вымрут». Я при этом тактично умолчал, к какой категории населения отношусь. И в самом деле к этому всё и шло. Без мамы я не жилец во всех смыслах: и в психологическом и в материальном плане.
Мопедист, увидев, что я задумался, по-доброму напутствовал:
– Ну ладно, бывай. Здоровья тебе. Ссадины лучше зеленкой смажь. Вот тебе моя аптечка, – парень вынул из-под седла маленький белый саквояжик с красным крестом на боку. – Тут баночка с йодом, – говорил он, шаря рукой в сумочке…
Темно-коричневая склянка выпала прямо на белый бордюр. Йод брызнул во все стороны. Прочие медикаменты покатились по асфальту и земле.
Когда я собрал все веши из аптечки и отнес к Мопедисту, его и след простыл. Не осталось даже мопеда. Уехать он не мог, иначе я услышал бы звук мотора. Пригородная дорога обозревалась на десятки метров вперед и назад.
Призрачный трамвай, призрачный гонщик… Хотя ничего призрачного у них не было (кроме самого факта внезапного исчезновения). Всё выглядело вполне реально.
Интересное сегодня выдалось приключение. Кажется, я снова желаю жить.
Я держал в руках пригорошню лекарств из аптечки. Присел на траву. И залепил самые болючие ссадины лейкопластырем.
Осторожно поднявшись с зеленой травы, я побрёл вниз по склону холма
А все-таки славное сегодня выдалось приключение, несмотря на печаль, вернувшуюся ко мне, подумал я с мальчишеским оптимизмом: Красный трамвай и Белый мопедист!
Я побрёл по зеленой траве вниз по склону холма, оставив справа огромные серые глыбы Дворца культуры.
Какой нынче всё-таки год? Спущусь-ка еще ниже, на улицу с магазинами и куплю газету в киоске – надо проверить слова Мопедиста о пятнадцатом годе.
Прильнув к стеклу киоска, я разглядел на газетах дату: июль 2015 года.
Все-таки смещение времени имело место быть – всего на год назад.
И тут как молния ударила мысль: моя мама еще жива! Ее можно спасти. И сразу отлегло от сердца. Мама уже болеет, но еще вполне дееспособна. Сама ходит в магазины. Правда уже отказалась от продолжительных прогулок в парк. Но… еще можно переиграть судьбу.
Здесь, летом пятнадцатого, мама жива. Буду бороться. Я не допущу ошибок лета прошлого года, ставшего вновь настоящим. И добьюсь спасения матери. Я уже знаю, как и куда жаловаться. Маму экстренно положат в больницу… Там ее подлечат, ведь в даже в ноябре это неплохо получилось, хоть и было поздновато.
А этим летом еще не поздно. Жить она будет еще долгие годы.
Значит, и я буду жить. Красный трамвай в лесу помог мне. Значит, город тоже будет жить. Это лучше пугающей пустоты, над которой я проехал по эстакадам.
Зимние рассказы
Восьмое платье
Эдуард шел по вечереющей улице в осеннем полупальто… Северо-западный ветер пронизывал его, невольно напоминая далекую родину на востоке – его родную снежную страну, в которой он прожил почти сорок лет – до Катастрофы. И опять самым странным образом катастрофа в его личной жизни совпала – в начале с общемировым кризисом – а потом и с глобальной Катастрофой… Но об этом позже. Порывистый ветер напомнил Эдуарду похожий день в его прежней жизни, когда одевшись с иголочки, он спешил на воскресное служение в церковь – и всё ради нее.
Понадеявшись тогда на теплую для начала декабря в Сибири погоду – всего минус пять по Цельсию, он рассчитывал, что сильный ветер стихнет, как только он выйдет из трамвая. Но нет – идя с Лерой к церкви (а с ней он повстречался в утреннем полупустом трамвае), ветер продул Эдика насквозь и вывел из числа здоровых людей: после злополучного субботнего служения, его ровно месяц не видели в церкви.
По иронии судьбы здесь, в Норвегии, большая часть церквей, особенно в сельской местности, стоит давно заброшенной…
Северо-Запад рано или поздно выигрывает, или хотя бы остаётся на плаву – это закон эмпирической физики, до сих пор необъяснённый, но наблюдаемый в экспериментах и на практике (известен факт – северо-западная конфорка на электропечах обычно выгорает последней).
Вот почему Европа – впереди планеты всей. Вот почему, даже сейчас, северо-западная оконечность Скандинавии – убежище «для мудрецов и поэтов», таких как он – Эдуард, проживший всю жизнь далеко к юго-востоку – в городе на юге Сибири.
И сейчас, когда мировая Катастрофа поглотила нашу прежнюю жизнь, именно здесь собрались немногочисленные спасенные из погибшего мира. А гибнуть ему было за что – грехи людей за преступления, которые легко можно было бы предотвратить, не будь люди так жестокосердны. Врачи… достаточно рассказать о поведении представителей этой профессии, считавшейся ранее самой гуманной… Всего за год до знакомства с красавицей Лерой, мать Эдика умерла, хотя ее еще можно было спасти – но врачи упрямо отказывались ложить ее в больницу… А он всё не мог устроиться на работу, а начинавшийся к 2015 году кризис сокращал последние вакантные места…
Эдик подходил к маяку. Сумрак спустился на узкую долину меж скалистых фьордов. Железная дверь открылась сразу, здесь нет даже засова…
Одинокая работа – когда-то он хотел стать киномехаником, а здесь еще спокойнее, так как нет шума от крутящихся лент (тогда был 2010 год и в кинотеатрах еще стояли ленточные киноаппараты). Здесь же – бесшумно, только время от времени надо поправлять светильник в фонаре.
А Лера едва ли не противоположность ему: у нее потребность каждый день куда-то спешить, общаться, быть в центре внимания…
Зато у него с ней оказалось много общего: Лера обожала носить платья и юбки красивых фасонов и расцветок. А Эдик с юности отличался стремлением найти девушку, предпочитавшую классический стиль в одежде. За естественное желание видеть в женщине женщину – он не раз был подвергнут осуждению и обсмеян, не понят и не принят… Встретив же Леру, Эдик не мог ее позабыть. Приходя каждый раз на субботнее служение, он заново влюблялся в эту моложавую женщину – его ровесницу.
Каждый раз с того момента, как в середине октября он начал посещать церковные службы, Лера надевала разные платья. В ноябре она начала повторяться: два раза подряд Эдик замечал на ней зеленое платье с расклешенным подолом. А потом и тонкое черное платье с китайским узором, в котором она встретила его во время второго визита к ней. Так что платьев он насчитал всего семь.