Позже он сказал:
— Этому миру легенды не нужны. Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.
И, произнеся это, рассмеялся.
— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, Илья завершил фразу, вкладывая в неё чуть больше смысла, чем мог увидеть Миша, — желание масс.
Наутро Илья исчез, оставив после себя лишь подвеску, одиноко лежавшую на краешке стола. Вместе с ним беспричинно исчезли и воспоминания о встрече и минувшем разговоре. С этого момента и началась история Миши: решение покинуть дом, встреча с Лариным и Соколовским, Петербург, Рэнделл и шумные ночные улицы, странная подвеска и воспоминания о себе настоящем.
Миша открыл глаза. Он провалялся на полу довольно долго. Слышался шум людей в коридоре. Они, должно быть, уже спешили наверх, где каждую ночь для них играли шумные концерты. Миша поднялся, больше не ощущая никакого недомогания. Нет, сегодня происходило что-то странное. Шум и переговоры за стеной были какими-то тревожными. Тряхнув головой, он всё-таки решился выйти из комнаты.
Прямо перед его носом, расталкивая встречавшихся на пути людей к стенкам, пронёсся Рэнделл. За ним спешили ещё трое, но Миша не разглядел даже их лиц — так быстры они были. Те, кто стоял в коридорах, недоумённо переглядывались и двигались к входам и выходам из подземки по необыкновению очень медленно и словно с какой-то неохотой.
Здесь что-то не так, подумал Миша, вспоминая про то, как трясло стены. Может быть, с городом наверху что-то случилось? Он очень хотел узнать что произошло, ведь что бы это ни было, оно привело к возвращению воспоминаний. Поэтому, не раздумывая, он закрыл комнату и едва не бегом поспешил к ближайшему выходу. Ведь с помощью своей подвески он откроет любой, даже тот, о котором не знают остальные.
***
Рудской шёл по коридору подземки быстрым шагом, Ян поспевал за ним только потому, что был выше ростом и ноги у него были длиннее, иначе оторвался бы ещё до первого поворота. Удивительно, думал он, закатывая рукава рубашки, как легко Ивангай ориентируется здесь. Гордиенко кратко докладывал, что малышню, как здесь называли тех, кому не было тринадцати, согнали в зал и теперь с ними занимались девчонки. Они не дадут детям появиться в городе, а вот с теми, кто постарше, будут проблемы. Он говорил бы ещё больше, но из-за угла неожиданно для обоих появился Женя Баженов, преградив им путь.
— Как наверху? — резво спросил Ивангай, затормозив в нескольких сантиметрах от его лица. Перед тем, как ответить, Жене пришлось сделать пару шагов назад.
— Тебя предупреждали, что всех не удержишь, — сказал он. — Все ворота с вечера почему-то оказались открыты. У Хованского нет ключа, и…
— Ясно, — Ваня махнул рукой, — тогда и не пытайтесь их закрыть.
— Как тогда удержать всех внизу, если они прут наружу, как никогда до этого? — возмутился Ян. — Если это больше не в наших силах?
— Не в наших, да в наших, — пробормотал Рудской. — Жень, Коля всё ещё наверху?
— Куда бы он делся, — Баженов пожал плечами. — Только и это вряд ли поможет. Всем интересно узнать, что стряслось.
— И так же интересно будет узнать, что всё это время происходило за стенами! — Ваня похлопал друга по плечу и помчался в сторону, откуда только что пришёл Женя.
Баженов и Гордиенко переглянулись, а потом пожали друг другу руки.
— В городе тоже неспокойно? — поинтересовался Ян.
— Я был там полчаса, но такое чувство, что полдня. В городе очень тихо и воздух на тебя как будто давит. Неприятная атмосфера.
— И много там… сегодня погибло?
Ян спросил, понизив голос, и отведённый в сторону взгляд парня перед ним, его нахмуренные брови и поджатые губы дали ответ: да, много.
— Не передать, сколько, — признался Женя. — Не разобрали и трети завалов. Похоже, наша защита дала сбой. Я никого не упрекаю, конечно же, потому что сам ничего сделать не могу, но если ты берёшься что-то делать, то делать это надо как следует.
Ян повёл бровью.
— И мы всё ещё не знаем, что именно произошло, чтобы кого-то в чём-то обвинять. К тому же, всех, кто остаётся в городе, с самого начала предупредили, что там может быть небезопасно, так что это исключительно их выбор.
Женя пожал плечами: с этим не поспорить.
В соседнем коридоре появился Ивангай, волокущий за собой Соболева Колю.
— Просто расскажешь им что-нибудь! — шипел он, толкая парня на себя. — Всё равно что, но отвлеки их внимание на себя и не дай им покинуть пределы подземки!
Коля не противился — он попросту не поспевал за молниеносно перемещающимся по подземке проводником, который знал каждый коридор настолько хорошо, что мог ходить по ним с закрытыми глазами и не заблудиться.
— Стань на пару часов лидером мнений снова, — продолжал Ивангай, затягивая Соболева всё глубже, — ну чего тебе стоит, расскажешь про работу свою, подбодришь их как-нибудь, скажи, чтоб работать старшим не мешали. Не мне тебе объяснять, как привлечь и задержать на себе внимание аудитории!
Проходя (пролетая или проносясь, как бы предпочёл сказать об этом Коля), Соболев успел дать пять Яну и получить напутствие от Жени, выраженное страдальческой физиономией, скорченной ему на прощание. Ян рассмеялся и вместе с Женей направился по подземке в западную часть города, чтобы посмотреть, не обрушились ли где стены и потолки нежилых секций. Они разошлись, чтобы каждый занимался своим делом, насколько ситуация вокруг им это позволяла.
***
На улицах поднимался гул. Он доносился из открытого окна, совсем рядом, только руку протяни — и ты окажешься снаружи. И если бы не суровый взгляд Евстигнеева, готовый его испепелить, Мирон давно бы это сделал.
Они молчали. Мирон сидел на больничной койке, смотрел на зажившие ладони и понимал, что никто никуда его не отпустит, как бы хорошо он себя не чувствовал, потому что другим это не докажешь. Открылась дверь, вошёл Иллюмейт с неприятными новостями.
В маленькой больничной палате на — всего лишь, до земли совсем ничего было — втором этаже свет не горел. Койку и небольшое пространство за ней освещала луна, по необыкновению светившая сегодня с чистого ночного неба. Фонари зажигались только когда Мирон хотел этого, но почти сразу же гасли. Не в порядке были или энергосистемы города, или его собственные силы, причём второе вероятнее, и именно поэтому Мирон чувствовал себя хоть и хорошо, но всё же странно. Должно быть, от внимательного товарища это противоречие не скрылось.
— Я не знаю, чем тебе помочь, — сказал Коновалов.
— Спасибо, — поблагодарил Мирон. — Но, думаю, это уже за гранью человеческих возможностей.
Люди выходят на улицы, рассказал Иллюмейт. Их не удержать, они хотят знать, что случилось. Они боятся.
А ведь все так старались, чтобы этого не произошло.
— Одни, — предусмотрительно не называя имён, сказал Андрей, — начинают думать, что было неправильно ничего им не рассказывать. Будет неприятно, если все узнают обо всём сегодня и…так?
— А сам ты что думаешь? — спросил Фёдоров.
— Ничего. — Иллюмейт развёл руками. — Не моя целевая аудитория. Вернее, пересекается с моей, но…
Он замолчал.
— Они не удержат всех, — задумчиво произнёс Мирон. — И тем, кто выйдет на поверхность, важно будет рассказать, что ничего страшного не…
Он не договорил. Не смог произнести вслух, что ничего страшного не произошло. Они собирали людей в одном месте не для того, чтобы в один день не смогли их защитить.
— Несчастья могут объединять, — вместо всего этого сказал Мирон. — Надо придумать, как правильно объяснить всем, что произошло. Но проблема в том, что большинство захочет услышать ответ от меня.
— Я не думаю, что они будут тебя в чём-то обвинять, — предположил Иллюмейт. — Особенно те, кто знают о природе происходящего.
— Значит, ты не считаешь, что я в чём-то виноват?
Иллюмейт помедлил.
— Может быть, лишь в том, что решил сделать всё в одиночку, не попросив помощи. Вот только даже так вряд ли кто-нибудь смог бы тебе помочь.
— Вот только как объяснить это остальным? — подал голос Евстигнеев, стоявший в стороне и до этого не принимавший участия в разговоре.
С ним тяжело было не согласиться.
***
Петербург был огромен, а их силы ограничены. Чуть больше двух месяцев назад, когда Мэддисон и Rickey F ещё были рядом, они втроём изучали, в каком диапазоне можно эффективно использовать «1703». Это было нужно для возведения стены — именно так обозначили границу, за которой Мирон не мог так же сильно, как и внутри неё, управлять ключом-подвеской. Стену возводили по кольцевой автодороге из мусора, землетрясением осыпавшего на землю.
Сейчас эта стена исчезла поднятыми над городом щитами. Такие огромные сооружения нельзя создавать из ничего — хоть из воздуха, хоть из тени и света, хоть из сваленного в стену мусора. Мирон действовал интуитивно, следуя зову «1703» — до сих пор оно не подводило его ни разу. И вот этот день настал. Подвеска лежала на столе, погаснув. Мирон к ней не взывал и она не отзывалась.
Он чувствовал себя пустым и разбитым, совсем как город за окном. Как люди выползали на улицы, так перед его глазами мельтешили обязанности. А фонари, освещающие ему путь, погасли.
Несмотря на нарастающий шум с улиц, здесь господствовала тишина.
Мирон закрыл глаза руками. Евстигнеев подошёл к окну, чтобы закрыть его, взял с прикроватной тумбочки «1703» и вышел из палаты.
Мирон откинулся на подушку.
***
Он не знал этот город. Хотел выйти куда-то на знакомую местность, но выбрел на полуразрушенный мост. В темноте, освещаемой только лунным светом, на его краю прямо над водой стоял мужчина. Он смотрел куда-то на другой берег, и Миша не стал его трогать. Парень осмотрелся по сторонам, но город был одинаково темен всюду. Попятившись назад, Миша скрылся в серой подворотне.
Грязь коричневой коркой облепила белые сугробы. Подвеска под рубашкой светилась почему-то синим. Холодный цвет настораживал, но когда это «MAD» делал так, как того желал владелец? Он был свободолюбив, труднее подчинялось бы только «SLOVO», которое давно уже обуздано. Но всё это становилось безразлично, если у ключа был сильный хозяин. Если он знал, что надо делать, и готов был идти на риск. Миша не знал, не понимал вообще. Для него собственное прошлое открылось вот-вот, и что-то решать он попросту был не способен. Но всё же что-то отличало его от остальных. Он отлично помнил, как это делал Мирон. Помнил, что чувствовал в это время. И хотел делиться этим чувством с остальными.
Но даже если дела и обстояли так, он не мог бы ничего им предложить. Музыкой, способной так воздействовать на толпу, он не обладал. Толку от него не было никакого. И обладая желанием что-то делать, но не имея возможности, он стал совершенно бесполезным.
Может быть, это была та причина, которая заставила предыдущего владельца ключа сложить свои обязанности?
Можно было бесконечно долго теряться в догадках, но настоящее значение имели лишь действия. Он всё ещё не знал, что может сделать, но разбираться в этом можно было и на месте. Миша ещё раз осмотрелся по сторонам, пытаясь хотя бы немного сориентироваться или определить, куда направляются выходящие наверх люди.
Он продолжал бежать, и с каждым новым шагом в него всё глубже вгрызалось ощущение, что этой ночью в городе хозяйничают не люди — сегодня здесь властвует тишина. И ему хотелось её разрушить.
***
Сцена на площади Победы была разрушена попаданием настолько метким, что воронка вокруг неё стала идеально ровной чашей, куда сыпались обломки зданий, задетых волной. Сыпались до сих пор, потому что Светло едва ли не с криком отскочил от края, когда под ним дрогнула металлическая балка. Сварной шов треснул, крепления отлетели и балка свалилась вниз, скатившись к центру воронки.
— Ну ёб твою ма-ать! — отчаянный возглас эхом разнёсся по площади.
А внизу уже начали собираться люди. Они ходили поодиночке и маленькими группами, настороженно взирали по сторонам и шептались, разнося шёпотом слухи и догадки. Маленькие беззаботные обитатели веселящейся подземки, которых от настоящего Петербурга отделяла возведённая старшими стена. Они не знали всей правды — абсолютно всё было известно лишь узкому кругу посвящённых, — но они строили теории и догадки. Они все видели, что произошло с их городами, и знали, что случилось с остальными людьми. Взрослые с опаской принимали тот факт, что младшие знали те вещи, которые они могли себе неправильно объяснить. И в тоже время им бы очень не хотелось, чтобы они узнали всё и резко повзрослели, столкнувшись с реалиями такими, какие они есть. Столкнувшись с тем, что не каждый взрослый мог понять.
Ваня Светло всё знал — ему растрепал Гнойный. И единственная вещь, недосягаемая для него, заключалась в том, что на самом деле сам Слава об этом думает. Внизу у ямы топтался и матерился ХХОС. Син отвесил Старухе пинка и наорал, чтобы тот помог остальным вытащить балку. И вообще, эту яму стоило засыпать песком первой — вон вас как много ходит. Взяли вёдра и натаскали с огородов где-нибудь. Как хорошо, думали они попеременно, что Нева не торопилась выйти из берегов — вот с чем справиться они действительно бы не смогли.
Да они со всем бы справились, если бы ворота все ворота в подземку были заперты и наверх не тянулась бы малышня. «1703» круто всех подставил, думал Фаллен с высоты пятого этажа, держащегося на соплях и его молитвах. Совсем скоро вниз сиганёт и он, но Светло не торопился уходить отсюда. С высоты он лучше найдёт Славу, потому что не прийти, чтобы увидеть, как феерически проебался Мирон, Слава не мог. Но время шло, а в его поле зрения не появились ни один, ни второй.
Зато перед глазами развернулась другая, не менее интересная картина, и за неимением другого он был вынужден довольствоваться ей. Внизу, на земле, Рудбой едва не разбил Букеру лицо, когда тот соизволил нелестно высказаться о том, что Мирон якобы не отвечает за свои слова.
— Если бы не он, ты бы сам сдох давно! Не смей вообще его имени произносить! — выругался Евстигнеев. Его удержали Иллюмейт и Хованский. Трезвый перепуганный и всеми преданный Хованский, которому сегодня не дали «1703», был, в общем-то, за это благодарен, потому что окажись ключ в его руках, Питеру пришёл бы конец — он открыто заявил это перед всеми ещё несколько часов назад. А после молчал в тряпочку, что было для него в новинку, и никому ничего не предъявлял, чему тоже все удивлялись.
Не изменяя себе, из ниоткуда вынырнул Ивангай, для которого что подземка, что город над ней стали продолжением рук и ног, и длинные коридоры улиц в ночной темноте сами превращались в исхоженные тропы. Не во всём городе, разумеется, но в пределах этой площади точно — он не раз выбирался сюда, чтобы издалека наблюдать за происходящим. Ивангай попросил микрофон, но получил неутешительный ответ:
— Оборудование не работает, — парень-скелет у пульта управления развёл руками. — Совсем.
Так или иначе, людей нужно было уводить, и если не в подземку, то хотя бы на более просторные улицы. Негласное решение зависло в воздухе — в оглашении его никто не нуждался. Сегодня людей было больше, чем они принимали обычной ночью — невооружённым взглядом было видно, как они сходятся со всех улиц и подтягиваются сюда, забираются на ближайшие дома, даже если это пресекалось, и с нетерпением и дрожью в сердце чего-то ждут.
— Соболев не даст тем, кто остался, подняться, — предупредил остальных Ивангай. — Сделайте что-нибудь с ними, — шикнул он, показывая на обезличенную толпу, — ночь — это ваше время!
— Не так-то это просто. — Олег ЛСП пнул колонку, приставленную к дому. — Не работает, — повторил он, — совсем. Нужен ключ.
— Хватит приключений с «1703» на сегодня, — отрезал Рудбой, припоминая состояние Мирона и разрушения, принесённые из-за слабости «1703».