Мирон повернулся к окну.
С чистого весеннего неба на землю сыпал мелкий снег. Он таял в маленьких лужах и скапливался на холодных крышах нежилых домов. Те, кого он застал на улице, подняли свои головы вверх.
Усачев закрыл глаза рукой — яркое солнце било прямо в них. Где-то рядом вертелся Джарахов. Он без умолку говорил о том, какие выпуски КЛИККЛАК хочет снять, хвастался текстами новых песен и жалел, что теперь ролики не наберут и полумиллиона просмотров, даже если их посмотрит каждый. Но его, похоже, это не очень волновало.
Юлик и Ильич собрали команды по трое и играли в футбол старым мячом на баскетбольной площадке. И если раньше на них могли быть очки виртуальной реальности, то сейчас только об одной реальности могла идти речь — той, в которую верить не очень хотелось, но приходилось.
— Я сначала думал, что без интернета вообще жить не смогу. А потом оказалось, что это не так уж и трудно. Главное, привыкнуть, ну, и занять себя чем-нибудь. Хотя первое время настоящая ломка была. Постоянно снимал влоги, а камеры одна за другой разряжались. Искали какие-то способы заряжать их, ну, пока работу ТЭЦ не возобновили. Я до последнего считал, что нас только малолетки смотрят. Как хорошо, что это не так.
— Ага, — пробормотал Усачев. На самом деле он не слушал, что говорил Эльдар. Руслан подтянул к горлу свитер и достал из кармана брюк пачку сигарет. Джарахов долго смотрел, как Руслан достаёт одну и пытается поджечь её старой зажигалкой, и вместо того, чтобы упрекнуть или попытаться задеть друга, попросил поделиться с ним.
***
Слава ступил на гладкую поверхность и оказался в обители стимпанка. Красный пол и такие же стены, усыпанные ржавыми пятнами и множеством приведённых в движение шестерней, цепей, жгутов и механизмов. Внутренности механического сердца будто вобрали в себя всё, чего лишили окружающий мир. Грохот стоял неимоверный, стены пылали жаром. «Иллюзия», — мгновенно подумал Карелин.
Иллюзия в движении, его самое слабое место.
Несмотря на то, что Славе легко давалось управление своим мотоциклом, он никак не мог наладить отношения с другими видами динамических иллюзий. Мирон мог, Гена мог, и только Слава в зрелищности выступлений, которые как раз предполагали визуализацию движущихся образов, был невозможно плох. Но Слава не мог проиграть Fatum и, недолго думая, решил бить по самому слабому месту — единственной неподвижной иллюзии перед ним.
Слава представил, как на его глазах рушится пол, собрал все свои чувства в кучу и уверенностью в собственной правоте ударил по иллюзиям механического сердца. С первого же раза иллюзия поддалась. Пол, подобно зеркалу, разошёлся трещинами и рассыпался. Его осколки улетели вниз, увлекая за собой ремни, шестерни, лестницы и другие закреплённые на стенах элементы.
Впереди показалась дверь. Бегом миновав длинный коридор, элементы которого падали на Славу и проходили сквозь его тело, Карелин едва не врезался в стеклянную стену. Обнаружив на уровне пояса в стороне от себя дверную ручку, Слава толкнул её и представил, как ломается замок. Дверь отошла очень легко, открыв взору тёмное пространство.
«И всё? — подумал Слава. — Так просто? Что Гена не мог так долго сделать здесь?»
Под потолком загорелось множество ярких ламп и вспышка белого света заполнила небольшой стеклянный зал. Слава закрыл глаза — свет ослепил его ненадолго.
— И что теперь? — громко усмехнулся он. — Будешь и дальше кормить меня иллюзиями? Фарафонов, если это ты играешься, то лучше выходи! Иначе тебе пизда…
Привыкнув к освещению, Слава убрал руку от лица. Фигуру человека в тёмной одежде он увидел сразу. Зрение восстанавливалось, фигура приобретала очертания, и с каждой секундой дышать становилось всё труднее.
— Ты… — Слава не мог сделать и шага. Тело налилось тяжестью, а лёгкие сдавило железными оковами, подобными тем, что совсем недавно падали со стен и потолка, вот только сейчас они совершенно не походили на иллюзии.
Перед ним стоял Ден Чейни. Тот самый Ден Чейни, который два месяца назад исчез на его глазах.
========== 9. Смена настроений ==========
По коридорам подземки разливалась тишина. Гасли редкие светильники на стенах и длинные привинченные к потолку лампы. Люди переговаривались шёпотом, как и в преддверии любой ночи; они не мешали спящим видеть сны, а бодрствующим — строить планы и надежды. Где-то за толстыми стенами гудели генераторы. Вместе с тающим шёпотом они оставались единственными источниками шума, едва различимыми в провальной ночной темноте.
Мэд лежал на кровати и смотрел в потолок. Сквозь мутную пелену бессонницы, которая обволокла разум и мешала мыслить трезво, просачивались воспоминания, почему-то ни на йоту не облегчающие его участь, хотя всё должно было быть наоборот.
Мэд видел перед собой человека. Он разговаривал с ним. Он, кажется, был рад, но сомневался: не были ли эти чувства фальшивыми, навязанными со стороны?
— Этому миру легенды не нужны. — Они сидели за столом, пили горячий чай и разговаривали о людях. — Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.
— Подвиги?
Человек рассмеялся.
— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, человек завершил фразу, — желание масс.
Мэд до сих пор не мог связать возникающие в его памяти обрывки воедино, и уж тем более не мог привязать их к происходящему вокруг. Знание лежало за прозрачной стеной, которую ему не обойти и не разрушить.
«Fatum движим желанием масс? — думал Мэд. — Что это означает?»
Ответы, ответы, ответы. Как же их не доставало! Они не желали приходить к нему сами, и время от времени Мэд отправлялся на их поиски. Он общался с людьми, коротающими дни в подземке, однако большинство вообще не понимало, о чём он ведёт речь, а другие были слишком заняты, чтобы уделить ему несколько минут.
А в это время снаружи царствовала вечная весна. По ночам гремела музыка и изредка шёл снег. И Мэд понял: если где и стоило искать ответы на свои вопросы — то только там. Поэтому после очередной ночной встряски Мэд не вернулся в подземку вместе со всеми, а тенью исчез в подворотне, чтобы дождаться, пока улицы не опустеют. Всё — начиная решением не возвращаться и заканчивая опустевшими дорогами — произошло очень быстро.
Это уже случалось с ним однажды.
Мэд высунул голову из укрытия, не до конца понимая, чего он боится: ведь есть люди, никогда не спускавшиеся в подземку, а значит, и наверху может быть безопасно. Он выпрямился и вышел во двор. Дорогу перебежала чёрная кошка, схватившая зубами котёнка.
С рассветом улицы приняли более дружелюбный вид, старые полуразвалившиеся здания уже не были так ужасны, но по спине колотил холодок: всё-таки Мэд был здесь совсем один. Было бы неплохо отыскать других людей, ведь Петербург сам по себе не способен дать ему никаких ответов.
Так думал Мэд, не знающий ничего о месте, где ему довелось оказаться.
С каждым шагом он притирался к холодному воздуху. Стены домов становились продолжением его рук, поверхность луж дрожала, отвечая взволнованному дыханию. Последнее прибежище выживших неохотно и размеренно впускало в свои объятия одного из тех, в чьих руках находился ключ к будущему.
***
Мирон обернулся. Холодный ветер тревожными завываниями пронёсся вдоль стены, окружившей город, поднял с земли сорванные афиши, которые не успели размокнуть и сгнить в талых лужах.
— Что-то не так? — Рудбой остановился.
Они возвращались домой. Ветер проникал сквозь тонкие одежды и холодил тело. Заболевать в таких условиях хотелось меньше всего, поэтому Евстигнеев торопился покинуть улицы. Если его кроссовки промокнут — жди беды. Однако заправлять происходящим он не мог. Иногда ему казалось, что улицы сами решали, стоит ли их ему покидать — настолько они выглядели враждебными по отношению к тем, кто до сих пор считал Петербург своим домом. Мирон однажды обмолвился, что испытывал подобное чувство. Но он не собирался сдаваться и подчиняться улицам просто так. Слушая их голос, он никогда не воспринимал его как приказ: предупреждение, информация к сведению, совет — решающий выбор всегда оставался за ним. Улицы, контроль над которыми был утрачен, больше не были для них безопасны.
— Да, — Мирон не стал кривить душой. Он помнил это тревожное чувство, уже возникшее и исчезнувшее однажды столь неожиданно, что сомневаться в его нечеловеческой природе не приходилось. — Мэддисон называл это сменой настроения.
Мирон развернулся и зашагал к Воротам. Евстигнееву пришлось поторопиться, чтобы догнать его.
— Ты можешь не останавливаться на полуслове? — упрекнул он, всплеснув руками. Об относительном, но всё же тепле плохо отапливаемых квартир пришлось на время позабыть. Впереди уже маячила спина, отчего-то напряжённая.
Мирон не придал значения словам друга, резко их оборвав:
— У нас гости.
***
В маленькой подсохшей луже что-то блеснуло. Мэд пробрался к ней, перелезая через груду кирпичей и досок, и достал из воды небольшой плеер. Отряхнул его от воды, понажимал на кнопки и убедился в том, что плеер рабочий. Провод наушников тянулся вниз, утопая в грязи — вот уж чем точно теперь нельзя будет воспользоваться. Мэд посмотрел на плейлист.
«В подземке не слушают такое», — подумал он, убирая находку в карман куртки. Возможно, эта музыка поможет ему что-нибудь вспомнить.
Возможно, он сможет найти поблизости магазин электроники, если его, конечно же, не разграбили.
Возможно, наушники есть в какой-нибудь из оставленных квартир.
Нет, он не должен об этом думать.
Нет, это не его мысли. За него говорит воровская сущность улиц.
К югу дома зашумели перекатами крыши. Отбросив в сторону неправильные мысли, Мэд замешкался: стоило ли ему идти туда, куда его что-то направляло? Поддавшись этому чувству однажды, он вышел на людей. Испытав это один раз, он навсегда запомнил новое чувство.
Тем, что вело его, был ключ.
Мэд решил, что ничего плохого не произойдёт, если он подойдёт ближе и посмотрит на всё со стороны, что бы там ни случилось.
***
Этим утром они подобрались к стене, чтобы посмотреть на тёмную полосу, нависшую над горизонтом. Последние пару дней она не сходила с места — Джарахов был уверен, что в области бушует непогода. «Не добралась бы она сюда», — говорил Хованский.
Их осторожные беседы прервало неожиданно громкое событие.
От пронзившего воздух грохота Юра едва не свалился со скамейки. Эльдар подпрыгнул, соскочив вниз и, падая, ударился затылком. Он выругался, потирая ушибленное место.
Ворота с шумом распахнулись и в них влетел огромный внедорожник.
Людей, способных сотворить такое, можно было пересчитать по пальцам, но лишь немногие из них были способны сделать это, не имея ключа. Может быть, это Rickey F вернулся, уже успел подумать Эльдар, но его желанию не суждено было осуществиться: Николай Соболев выскочил из внедорожника, хлопнув дверью не хуже только что грохотавших створок Ворот. Гости такого масштаба в городе — всегда новость и всегда радость, по крайней мере, так думал Эльдар до последнего момента. Он подбежал к товарищу, чтобы поздороваться. От человека, находящегося за пределами города, ему хотелось узнать многое, но хмурое лицо гостя не предполагало весёлой дружеской болтовни.
Воздух заметно похолодел. Его резкие порывы обдували лицо. Сухая кожа на губах треснула, из маленькой ранки текла кровь. Он сумел вырваться из лап непогоды, но и она не отставала, страшась его нагнать. Хованский встал с насиженного места и, запахивая куртку, подошёл, чтобы пожать ему руку. Без улыбки на лице принёсший дурные вести Соболев не тянул на гонца, спешащего на повешение.
— На Ларина напали, — без приветствий сказал он. — Он при смерти и вряд ли выживет.
Не теряя времени и не обращая внимание на ошарашенное лицо питерского гангстера, Коля вкратце поведал о том, что происходит вне стен Петербурга. Рассказал, что за чертой города происходят события, препятствующие его работе. Другими словами, препятствующие объединению человечества.
— Где Мэддисон? — спросил он после всего. — Я хочу поговорить с ним.
Хованский потупил взгляд, замешкался. Правда только усугубит ситуацию, но мог ли он сейчас соврать? Нет, вот для чего сейчас точно не место — так это для лжи.
— Мэддисон пропал две недели назад, — честно сказал он.
На лице Николая отразилось крайней степени разочарование. Он поджал губу и маленькая трещинка на ней разошлась.
— Что у вас происходит? — со злостью воскликнул Соболев.
— То, что у нас происходит, тебя беспокоить не должно.
Громкий и удивительно спокойный голос раздался из-за спины. Соболев обернулся. Мирон стоял за ним, как ни в чём не бывало, а ещё дальше Рудбой восхищённо разглядывал чёрный внедорожник.
— Только не в том случае, когда под угрозой находится моя жизнь и жизнь моих людей, — легко парировал его замечание Соболев.
— Только при Ларине не называй его «своим человеком». — Эльдар попытался разрядить накалившуюся обстановку, однако никто не отреагировал. Не сменив напряжённой позы, Соболев съязвил:
— Если он выживет, конечно, — и Эльдар вынужден был признать, что его шутка была неуместна.
Тем временем Коля, прежде стоявший вполоборота к Мирону, полностью повернулся к нему и продолжил:
— Повторять дважды, надеюсь, не стоит?
— Не стоит. — Фёдоров подкинул в воздух ключ-подвеску. Был ли он согласен с Николаем или нет и готов ли на сотрудничество, пока не ясно. Только одно было видно невооружённым взглядом: он точно не был настроен на шутки. Поэтому Соболев рискнул.
— Нам нужна ваша помощь, — смягчившись, продолжил он. — У меня есть все основания полагать, что кто-то использует иллюзию, чтобы помешать нашей работе. А использование иллюзии такого масштаба невозможно без опоры на Fatum.
— Считаешь, что среди нас есть предатель? — оценив ситуацию, недоверчиво произнёс Мирон.
— Докажите мне, что это не так. — Требовательно завершил разговор Николай.
Напряжение между ними разве что не расходилось искрами. Рудбой встал посередине и замахал руками, предупреждая о том, что драка им не нужна. Мирон сухо предупредил, что может отвечать только за себя.
— Хочешь начистоту? — сказал он. — Сейчас в Петербурге находятся лишь два ключа. Два из известных нам четырёх. Ещё два пропали без вести. О существовании скольких мы ещё не знаем?
— Мирон, постой, — встрял Юра. — Я ни в чём не хочу никого обвинять, но, по-моему, это логично. Любой другой вообще не понял бы, для чего эти ключи предназначены, не говоря о том, как их использовать…
— Завали ебальник, Хованский. Только такой идиот, как ты, не разобрался бы в этом.
Побледневший гангстер попятился назад и чуть не упал, вовремя спохватившись.
— Я говорю только за себя, — повторил Мирон. — Это не моих рук дело. И ещё, «1703» не снимет иллюзию, наложенную другим человеком.
— Я не знаю, на что способны «SLOVO» и «MAD», поскольку в открытую их владельцы свои ключи не используют, — продолжил он. — «FIVE» не смог бы создать иллюзию такого масштаба со старым владельцем. И кстати, я не знаю, живы ли вообще владельцы «FIVE» и «MAD`a». А теперь, говоришь, это вы попали в херовую ситуацию?
Обрисованная владельцем «1703» картина Петербурга была ничуть не лучше жизни в черте ленобласти, и уж точно не соперничала с окраинами области Московской, погрязшей в непроходимом снегопаде, пусть и иллюзорном. Соболев не ожидал такого развития событий. Для того чтобы получить помощь от владельцев ключей, ему самому потребуется помогать им.
Соболев озвучил свою мысль.
— Тогда я остаюсь здесь, — сказал он. — Всё равно ещё раз мне сквозь такой снег не пробраться. Через три или четыре часа буран доберётся до Петербурга.
— Ты же сказал, он — иллюзия? — осторожно поправил его Эльдар.
— Иллюзия следует за настоящей бурей, — пояснил Коля.
— Как бы твои слова не оказались пророческими, — пробормотал Рудбой, но его слова никто не услышал.
— А на кого ты Rakamakafo оставил? — спохватился Хованский. — Если ты здесь, то остальные не смогут продолжать работу.
Соболев кивнул. Справедливый вопрос, он и сам беспокоился об этом.