Девушки любили его, как впрочем и многих. Радости секса были одними из немногих доступных, или может быть древние инстинкты человеческого рода говорили им, что нужно как можно быстрее размножаться, пока другие миллионами погибали в войне.
А Она была врачом и долгие смены проводила в госпитале, где гнили заживо от лучевых ожогов тысячи беженцев, недостаточно везучих, чтобы умереть быстро. Полумертвая от усталости после 15-ти часовой смены, она приходила на танцевальную площадку, и когда не могла танцевать сама, то сидела и тихонько подпевала, или покачивала ступней, отбивая ритм. В музыке и танцах она словно бы набиралась сил и уходила домой посвежевшая и будто бы отдохнувшая. Танцуя они и познакомились, а потом быстро и естественно встречались, любили друг друга, гуляли по этим самым дорожкам, когда волна беженцев схлынула назад и парк снова стал местом для отдыха горожан.
После работы они часто встречались "у "Демократии"" - новом помпезном памятнике, который был посередине между ее и его работой. Потом шли гулять по парку, или по городу, или в кафе, или кататься на старом, убитом китайском скутере, который Питер регулярно оживлял по ночам в гараже.
Питер непроизвольно заплакал, вспоминая, как он распевал песни во все горло, захлебываясь от счастья, когда они поехали в выходной за город, а она обнимала его сзади и смеялась тому, как он фальшивил популярную мелодию. Был чудесный солнечный день, такой, как сегодня, электродвигатель скутера надрывался от усилий, а они были беззаботны и веселы.
На обрыве на холме высоко над городом, они бросили скутер у корней разлапистого старого дерева и, обнявшись, застыли от счастья, глядя на дома под ногами, и ветер трепал их одежду и волосы.
Еще через пару месяцев они решили, что не могут жить друг без друга и зарегистрировались в муниципалитете, как муж и жена с традиционными гендерными отношениями и равными правами на собственность.
На солнце нашла небольшая тучка, парк сразу померк и стало холодно. Последнее, конечно, было иллюзией, одежда всегда поддерживала заданную температуру для тела, кроме, конечно, экстремальных температур в +- 50 градусов по Цельсию. Но все равно было холодно. Питер, кряхтя, поднялся со скамейки, и понурившись зашагал прочь от памятника. "Когда-нибудь, его все-таки стоит снести" - подумал он.
Эр-два почти бесшумно шел следом за ним, всегда готовый помочь, и совершенно бесполезный в душевных терзаниях Питера. Самые большие проблемы в своей жизни люди всегда делают сами. Редко кто способен всерьез и надолго испортить жизнь другому.
Питер не глядя зашел в ближайшую кофейню и заказал чашку кофе без кофеина. Так, просто для вкуса и запаха. Робот-бармен носил щегольскую соломенную шляпу в деревенском стиле позапрошлого века, и идеально чистый передник, глупо смотревшийся поверх белого пластика корпуса. Он поставил перед Питером чашечку кофе, пару гренок и баночки со сливками и сахаром.
Питер откинулся на спинку плетеного из лозы кресла и слегка улыбнулся, осматриваясь. В этом кафе он редко бывал и не помнил, как оно выглядело раньше, когда в этом городе людей еще было больше, чем роботов. Все кафе было обставлено в архаичном стиле - сплошь грубая деревянная или плетеная из лозы мебель, массивные столы, пучки трав, свисающих из-под потолка, какие-то древние сельскохозяйственные инструменты, назначения которых он не знал. В молодости ему такие не нравились, хотелось хай-тека, гладкости и новизны пластика, громкой музыки и яркого света. Сейчас ему неожиданно понравился мягкий полумрак и уют этой тихой забегаловки, то, как пылинки танцевали в узких полосках света, просачивающихся сквозь деревянные жалюзи. Хорошее местечко, наверняка оно бы понравилось Ей.
Вспомнив о Ней он скривился, как от зубной боли и одним глотком допил сразу ставший безвкусным кофе. От этих воспоминаний он всегда хотел убежать, но они всегда догоняли его, как умело брошенный бумеранг, или ракета с тепловым наведением.
Где-то после года совместной жизни Она стала поговаривать о ребенке. Их жизнь в целом наладилась, они получили возможность арендовать у муниципалитета небольшую, но полностью свою однокомнатную квартирку. Питер старательно учил программирование, а она по прежнему работала в городском госпитале. Продуктовые карточки отменили после того, как была достроена очередная гидропонная ферма и еды, наконец, стало хватать.
Возвращаясь в те дни мыслями, Питер всегда мучился двойственностью. С одной стороны он ужасно злился на нее, потому что она была очень настойчива в своем желании иметь одного, или, что хуже, нескольких детей. Сначала он мягко доказывал ей, что сейчас еще не то время, чтобы их заводить, что Европа еще не оправилась от войны, что их зарплаты слишком маленькие, и неизвестно, что ждет их всех в будущем. Они ругались, спорили до хрипоты, ссорились, мирились, занимались сексом, но он всегда предохранялся сам и шанса забеременеть у нее не было.
-- На самом деле я всегда боялся - громко вслух сказал он.
-- Чем-нибудь помочь, сэр? - обеспокоенно спросил Эр-два, быстро осмотревшись по сторонам и не обнаруживший ничего, что могло бы напугать человека, о котором он заботился.
-- Нет, - отмахнулся от него Питер, погрузившись в свои воспоминания. Бармен принес еще чашку кофе, и Питер механически принял ее.
Питера приводила в ужас беспомощность детей и своя собственная перед лицом того, с чем он не смог бы справиться. Питер вовсе не был трусом, но лишь сам для себя. Он не боялся сходиться в драке на кастетах с белыми парнями, которые хотели поставить наглого араба на место, он не боялся кидать бутылки с коктейлем молотова в полицейские патрули, которые периодически ставили все вверх ногами в лагере беженцев с ближнего востока. В Лионском концлагере он не побоялся задушить ночью в туалете стукача администрации, который, как шепнули друзья, домогался его сестры. Да и потом...
Но совсем, совсем другое дело, когда у тебя есть свои дети. Когда Питер был один, он не боялся смерти, и испытывал только азарт от опасности. Но когда он думал о детях, то постоянно вспоминал младших братьев и сестру, умерших во время долгого и трудного бегства от войны. Голод, болезни, холод, путешествие через осеннее штормовое море, издевательства и грабежи пограничников, травля собаками и охоты местных жителей, армейские патрули. Опасность и смерть были на каждом шагу. Их семья потеряла троих детей за время полугодового путешествия. Самых маленьких, самых беззащитных и самых слабых. Тех, кто не мог драться за отбросы у кухни, тех, кто не мог убежать от опасности, тех, кого болезни было легче всего одолеть. Питер до сих пор плакал по ночам, вспоминая о беспомощности, когда он хоронил очередного малыша на обочине дороги, расковыривая землю отломанным дорожным знаком вместо лопаты.
Он пытался объяснять ей свой страх, свою невозможность их защитить, если вдруг все повториться, и придется куда-то бежать, спасая свои жизни. Она слушала его, сочувствовала поначалу, но мало помалу ожесточалась сердцем. "Питер, - говорила она, - Война закончилась. Людей осталось мало, сейчас не за что больше воевать. Нефть больше не нужна, гидропонной еды всем хватает, города полупустые, места для жизни в избытке. Все плохое прошло, Питер, сейчас надо радоваться жизни, любить друг друга и растить детей. Мы выжили, Питер, все кончилось". Но он качал головой и она уходила из дома гулять и плакать в одиночестве.
-- Но мог ли я поступить по другому? - спросил он громко, и на этот раз роботы промолчали.
Питер допил остывший кофе, и вышел из кафе. Спотыкаясь он шел не глядя по сторонам по узорчатому тротуару, поддерживаемый роботом, и в который раз словно обдирал себя, пристально всматриваясь, допытываясь, стремясь понять.
"Если бы я согласился с ней, и она бы ошиблась, а я оказался бы прав - то каково бы нам пришлось? Еще одна война, скитания, опасности, смерть. Я бы не пережил этого еще раз." - думал он про себя, спеша неизвестно куда по улице.
Потом он остановился, разом ослабев, когда следующая мысль догнала его, как контрольный выстрел в затылок. "Но права оказалась она. Войны больше не случилось. Все пошло вообще не так, но войны больше не было. И если бы у нас были дети, то они и сейчас жили бы в свое удовольствие и были бы уже правнуки. Возможно...". Каждый раз эта мысль была мучительно-болезненна, как незаживающая рана, которую случайно задеваешь неловким движением. Он не сумел заживить свои детские раны и это отравило всю его долгую жизнь.
-- Я не мог поверить, что доживу до этих лет и этого момента - сказал он. - Боже мой, тогда это казалось совершенно невероятным. Как, как я мог бы догадаться? И мог ли я поверить ей, положиться слепо на веру, не имеющую прочного основания?
Эр-два, ведущий его по улице внезапно остановился, а потом сказал:
-- С днем рождения, сэр!
И в тот же момент на улице вспыхнуло освещение, заиграла бравурная праздничная музыка, в небо взлетели яркие огни и разноцветные кусочки фольги и ленточки. Голограммы вокруг переливались яркими огнями, в них кружились сотни образов, смутно знакомые лица, пейзажи, дома...
-- Прекрати! - с натугой, плача, закричал Питер, поднимая руки и бессильно стуча робота в матовый белый пластик груди, - Прекрати!
Все вокруг вмиг погасло, исчезли огни, голограммы, даже упавшая на землю фольга рассыпалась разноцветными искорками. Стало пусто и тихо и только встревоженные непонятными вспышками вороны каркали с каштанов, растущих вдоль улицы.
-- У вас тревожное состояние уровня мозговой активности, сэр, - с тревогой сказал робот. -Я бы рекомендовал вам немного отвлечься. Может быть вы послушаете релаксационную музыку, или посмотрите на водопад?
-- Провались ты, - слабо сказал Питер, махнув рукой на робота. Он почувствовал себя совершенно одиноким, бесполезным и никому не нужным. Сейчас на пустой и мертвой улице, рядом с роботом, программно имитирующим сочувствие и заботу, ему особенно хотелось, чтобы был кто-то живой, кто бы обнял его и утешил. По детски захотелось уткнуться в маму, и чтобы она пожалела, обняв и накрыв его голову мягкой и теплой ладонью.
Но вокруг была только пустота и тишина города и молчал, ожидая его слов или действий робот.
-- Надо собраться, - сказал глухо Питер. Он принял поданную салфетку от робота, решительно вытер слезы и сглотнул комок в горле. Все равно сейчас уже ничего не поделаешь, жизнь прожита и они старики и остается только сожалеть об упущенных возможностях, о бесполезной жизни.
Боль и глухая беспросветная тоска согнула Питера и он упал на колени прямо на тротуар. Ноги вывели его к дому, где они прожили несколько совместных лет... так давно. Дому, к которому он приходил как к собственной могиле, где были похоронены все надежды и мечты.
-- Если бы я мог все вернуть, - с натугой закричал Питер, ударяя старческими узловатыми кулаками тротуар, плача снова, плача навзрыд, как ребенок. Плечи его сотрясались от рыданий.
Внезапно он почувствовал, как головы его коснулась чья-то легкая, но теплая рука.
-- Бедный Питер, - сказал ласково надтреснутый, но такой знакомый старческий голос.
-- Здравствуйте, госпожа Лоренц, - вежливо поздоровался Эр-два.
-- Хелена? - не веря прошептал Питер. Он продолжал стоять на коленях перед обшарпанным фронтоном пятиэтажного кирпичного дома, а сухонькая старушка мягко гладила его по голове и обнимала за плечи. Питер закрыл глаза и тихо рыдал привалившись щекой к мягкому гладкому шелку ее длинного, такого старомодного платья.
Робот молча стоял рядом, ожидая, когда потребуется его участие.
Через несколько минут Питер смущенно сказал, что у него болят колени и он не может больше на них стоять.
-- Глупый, милый Питер - сказала Хелена, с помощью робота поднимая его с тротуара и ведя под руку к скамейке.
-- Ты простишь меня? - глухо спросил он не глядя на нее, когда они кряхтя уселись. Сейчас он боялся, что этот разговор, первый настоящий разговор за много-много лет, закончится с этими его словами. Но и молчать он не мог.
-- А ты извиняешься? - мягко, но твердо спросила Хелена, пристально глядя на него.
Питер поднял взгляд, нашел ее и тихо сказал:
-- Да.
Хелена медленно кивнула, и, протянув свою ладонь, взяла его руку в свою:
-- Я давно простила тебя, Питер. Но мне было важно, чтобы ты признал это сам. Понимаешь?
Он ответно кивнул головой.
Так они сидели на пустом бульваре, в тени каштанов и держались за руки. Ветер шелестел листвой и шуршал лентами и флагами, украшавшими дома. Было так мирно и тихо, и он был так необыкновенно счастлив этим ощущением тепла рядом сидящего человека, что казалось, что все это сон. Хрупкое, как хрусталь мгновение, которое может разрушить любое его неловкое слово, и тогда все вернется к привычному ритму и глухому беспросветному одиночеству. Он напряженно молчал, хотя что-нибудь сказать или сделать, но не знал что и только следил, кося глазами, за выражением лица Хелены, которая мягко улыбаясь глядела на пару голубей, заинтересованно бродящих поблизости. Потом она повернулась к Питеру, поймав его косой взгляд и улыбнувшись сказала, разрушив молчание:
-- А ты не пригласишь меня в кафе. Можно было бы и отпраздновать этот день. Мы с тобой сто лет не были вместе в кафе.
-- Что-то около шестидесяти - невпопад сказал Питер, и встрепенувшись добавил, - Конечно. Прости. Пойдем куда-нибудь.
Он в замешательстве посмотрел по сторонам пытаясь сообразить какие кафе могут быть рядом.
-- На угол, как и раньше, - твердо, улыбаясь сказала Хелена. - Там, конечно, уже давно нет того волшебника - турка, но, надеюсь, что твои роботы еще умеют готовить кофе и печь круассаны.
-- Конечно, - неумело, словно разучившись, улыбнулся в ответ Питер. - Мне кажется, что даже лучше.
Они неспешно подошли к кафе, и робот встретил их и усадил на улице под навесом от солнца за небольшой деревянный столик. Питер ожидал, что кофе уже будет готово, но робот невозмутимо ответил, что в его заведении кофе не синтезируют, и им придется подождать пока все не будет приготовлено по правилам. Когда он ушел возиться с жаровней с горячим песком и туркой Хелена рассмеялась глядя на изумление на лице Питера.
-- Я не знал, что он умеет делать кофе по старым рецептам, и не занимается синтезом. - покачав головой, сказал он.
-- Похоже, что ты готов признать, что есть в роботах что-то, чего ты не знаешь. - лукаво улыбнулась она. - Раньше ты был готов умереть, чем сказать что-то подобное.
-- Раньше все было по другому - ответил он грустно.
Они немного помолчали каждый о своем, пока официант не принес кофе, который они с удовольствием выпили, ощущая, что он становится вдвое слаще от того что ты можешь сделать глоток, приподнять брови, словно бы в удивлении и бросить взгляд на сидящего рядом. Как бы спрашивая его - "Видишь, какой кофе вкусный. А гренки - просто чудо". И получить ответный взгляд с кивком, отвечающий "В самом деле!". Обменявшись несколькими такими безмолвными репликами они дружно рассмеялись так, что Питер закашлялся и бдящий робот похлопал его по спине, а Хелена участливо протянула руку и сжала его ладонь. Да так и не отняла. Прокашлявшись, Питер так и сидел, осторожно сжимая узловатыми пальцами ее сухонькую словно пергаментную ладошку, перевитую веревками синих вен.
Потом он с трудом поднялся, сделал строгое лицо, выпрямился и церемонно поклонившись спросил:
-- Не будет ли вам угодно, мадам, станцевать со мной.
-- Ах, Питер - словно девочка захлопала она в ладоши, но потом подхватила игру, и церемонно поклонившись, протянула ему ладонь.
Патетичность момента несколько подпортили ее старые суставы, из-за которых, поднималась она из кресла не изящно и легко, а в три приема и то с помощью Питера и его робота.
Подумав тот шепнул на ухо роботу пару слов, тот послушно кивнул. И в тот момент, когда они встали лицом к лицу и взялись за руки заиграл старинный вальс. Под него можно было танцевать очень медленно и неторопливо, как раз то, что нужно для них сейчас.