Все и вправду было очень аппетитным, есть хотелось.
- И тем не менее, - сказала я. - В чем причина?
Аксель коснулся чистых губ безупречно белой салфеткой, совершив абсолютно бессмысленное действие, а потом с размахом отшвырнул ее и подался ко мне, чашка, чайник и молочница хором звякнули. Аксель доверительно посмотрел мне в глаза, почти перегнувшись через стол.
- Потому что я хотел тебя увидеть. Все. Честно! И, может быть, я специально веду себя так подозрительно, чтобы ты заинтересовалась мной?
Он смотрел мне в глаза так, будто собирался вот-вот поцеловать, и с него бы сталось. Поэтому я взяла тост, демонстративно надкусила его, принялась активно жевать.
- О, Делия, в тебе нет никакой романтики.
Он подался назад, откинулся на спинку стула и принялся качаться.
- Но смотреть на тебя все равно одно удовольствие!
Я продолжала жевать тост и подтянула к себе пару кусков ветчины. Если что и стоило общества Акселя, так это еда. Она бы примирила меня с чем угодно. Некоторое время хруст тоста был единственным звуком в этом огромном, торжественном зале, наполовину захваченном плющом. Одуряюще пахли белые цветы, всегда покоившиеся в изножье гробницы, приносимые как дар Благому Королю, белому королю. Прежде его память чтили его Дети, теперь же, с совершенным автоматизмом, цветы к ногам Благого Короля приносили мои Звери, слуги его брата. Самая ирония заключалась в том, что Благой Король, судя по всему, считал оскорблением самой идеи жизни и бессмертия души существование подобных монстров.
А теперь они были единственными, кто помнил его.
Торжественные, священные лилии и розы, сегодня казались украшением богатого стола, не больше. И даже их холодный, навевающий печаль запах казался свежим дополнением к этому утру. Солнце било в высокие окна, втекая внутрь, как вода в давшую течь лодку.
Все это, а так же невероятно вкусная еда, делало меня довольной, а значит благосклонной. Налив себе крепкий кофе и разбавив его молоком, вдохнув его дурманящий запах, я спросила:
- Если ты так хотел пообщаться, может расскажешь, почему он спит?
Я взяла круассан, мягкий и теплый, принялась намазывать на него свежий, золотой мед.
- Не налегай на мед, а то Герхард будет голодать, он же только его и жрет.
- Еще пьет молоко.
- Ему повезло, что здесь нельзя умереть от голода.
Аксель постучал пальцами по гробнице. От такого я непременно бы проснулась, но спящий магическим сном Король оставался безмятежен. Его лицо было светло и прекрасно, успокоено, и оно совершенно не соответствовало комичности ситуации. Аксель сказал:
- Что ж, так и быть, послушаешь одну нелепицу из старых времен. Я бы скорее обсудил наши отношения.
- У нас нет отношений, Аксель. И не будет. Никогда.
- Как так, как так? Что же теперь делать? Как жить дальше?
Он схватил нож и молниеносно прижал его к своему горлу, под лезвием, которое должно было быть тупым, выступила капля крови. Аксель делал это с таким надрывом, что должно было быть смешно, но что-то неизменно настораживало меня. Он держал нож слишком аккуратно и профессионально. Я не знала, как это объяснить. Его пальцы сжимали его очень крепко, но так, что это совершенно не мешало его движениям. И лезвие было прижато точно к тому месту, где билась жилка, он делал это вслепую и безупречно. Я вспомнила, что прежде он выполнял всю работу, которую оставили Дети Неблагого Короля. Он был последним из его сыновей. Он делал то, что делал прежде Принц Палачей. В том числе. Аксель говорил, что это он уничтожил последних из Младших Детей Благого Короля. Впрочем, Герхард считал, что это сделал еще его отец. История всегда неясная штука.
- Хорошо, хорошо! - сказал Аксель. Он кинул нож в пустую тарелку, капли крови окрасили ее, смешавшись с вязкими остатками джема.
- Как ты знаешь, я лично не застал его бодрствующим, - начал Аксель. - Но я ничуть не сомневаюсь, что прежде это был великий человек! Безо всякой издевки! Сильный, смелый правитель, заботившийся о своих поданных! Хотя вы, жалкие остатки его крови, не в силах оценить то, что он сделал для вас, я скажу: однажды он почти победил Неблагого Короля. В честном поединке. Говорят, они сражались два или три дня. Без отдыха! Ни секунды, понимаешь? Вот я сейчас поел, и мне уже хочется прилечь! А они бились без единого момента для того, чтобы перевести дух. Звон мечей стал колыбельной Аркадии! Все замерли и ждали! Сам металл ломался быстрее, чем воля обоих соперников! Умели же раньше делать людей, правда? У этого сражения поистине был эпический размах! Ни один из них не мог ранить другого, ни один из них не мог победить. Потому что они, дорогая моя Делия, были близнецы. Их КПД был абсолютно одинаков! В этом загвоздка, милая! Они боролись...
Аксель сделал драматическую паузу, прижал руку к сердцу. А я могла смотреть только на каплю крови, стекавшую ему за шиворот.
- Они сражались за нас с тобой, моя дорогая! За возможность победить смерть! Никто не будет сомневаться в том, что смерть, это чудовищно! Небытие, ничто, пустота! Такой ее задумывал мой Отец, ваш дед и Отец! Смерть должна была быть окончательной! Ужас ничто, в которое опрокидывается мир. Думала когда-нибудь о том, как мир будет продолжать быть, когда тебя уже не будет? А ты перестанешь существовать. Не будет тебя, и все. Все закончится. Ты даже не сможешь осмыслить весь трагизм этой ситуации. Разве в голове укладывается подобный нонсенс?
Я пожала плечами. Множество раз я представляла собственные похороны, но, как сказала бы Констанция, мои фантазии подразумевали наличие субъекта, который смотрит на собственную смерть. И вся моя любовь к загробным ужасам вела к простой и успокаивающей мысли - смерть еще не конец. Есть вещи хуже чем смерть, но есть они только потому, что за ней не вечная темнота. Мысли о смерти, направленные на представление какого-то огромного, голодного ничего, которое ждало меня, выбивали меня из колеи, кидали в оторопь и еще какое-то иное, неприятное состояние. Такое бывает, когда пытаешься понять невероятно сложный пример.
- Благой Король задумал нечто иное. Он вообразил, что жизнь, как круг, вообразил, что замыкаясь, она начинается заново. Он вообразил себе, что она не кончается никогда, и ничем не завершается, и всякий раз мы возвращаемся. И ужас первобытных времен, впервые узнавших смерть, сменился надеждой.
- Ты такой пафосный, Аксель.
- Спасибо! Я бы хотел стать актером, но не успел! Я могу наизусть зачитать тебе все главные монологии в истории литературы!
- Нет, спасибо. Просто продолжай. Это вообще был не комплимент.
Аксель задумался, постучал пальцем по краю чашки, вырвав из ее хрупкого фарфора мелодичный звук.
- Так-так-так! На чем я остановился? Точно! Так вот, Благой Король придумал Великую Реку. Это его творение, удивительное и прекрасное! Разумеется, Отец ненавидел его. Разумеется, он считал, что его идею испортили, волюнтаристски извратили, а он, как художник, не состоялся в жизни! Но силы, что всегда будут могущественнее нас заставили их обоих следить за общим проектом. Благой Король ненавидел смерть, а Неблагой - ее обратимость. Так они и жили, копили яд и ненависть друг к другу. До той битвы. Ее затеял, разумеется, Отец. Он всегда был смелым, рисковым человеком.
Я посмотрела на Благого Короля. У этого человека была смелое, благородное лицо. Он защищал мир от пустоты многие и многие тысячелетия. Он и сейчас был жив, и мне захотелось стукнуть хорошенько по стеклу, разбить его и трясти Благого Короля за плечи, впиваться ногтями в ткань его богатого одеяния.
Аксель потянулся ко мне и поправил корону. Я тут же отстранилась. Корона очень быстро стала для меня частью моего тела. Я слышала, так бывает у людей, которые носят очки. Я настолько не представляла своей жизни без нее, что уже не помнила, как надеваю ее по утрам. А ночью она всегда хранилась под моей подушкой, и я касалась ее кончиками пальцев.
Корона была частью меня, без нее из меня будто изымали что-то важное, становилось тяжело и больно дышать, но еще я была совершенно пуста внутри, ничего не было, все оказывалось в секунду выскоблено, вынуто. Не так уж сложно было не расставаться с короной, но страшно было потерять ее однажды. Я была уязвима, мы все были.
Аксель - тоже. И его жест, то как он поправил мне корону, был жестом понимания, нежности к самой дорогой моей вещи.
- Я как-то резко свернул с темы боя к теме экзистенциальных терзаний. Так вот, когда герой уже готовился снести злодею голову, вмешалась судьба. Меч был занесен, горло открыто, но за секунду до того, как этот тысячелетний спор был бы разрешен, в самый ответственный момент, Неблагой Король всего лишь иглой уколол своего братца. Игла, смоченная ядом, проникла под кольчугу, и усыпила его. Вообще-то, фактически нельзя сказать, по законам Аркадии, что Неблагой Король победил. Критерий один - смерть, победа это смерть. Но при этом совершенно никак нельзя убить Благого Короля, пока он спит, это тоже противоречит правилам, установленным не нами. Я бы даже так сказал: Не Нами.
Аксель неопределенно ткнул пальцем куда-то вверх.
- Нужно победить в бою, а в драке со спящим достоинства, как ты понимаешь, мало. Иными словами, почти проиграв, Отец Смерти и Пустоты, отсрочил конец боя на неопределенный срок. Он не выиграл, поэтому не может демонтировать реку. Но и вершить тут свои дела ему никто не мешает. Так что ситуация, можно сказать, повисла в воздухе. Она несколько неудобная для всех участников. Особенно для тех, кто уже сложил головы во славу своих Отцов.
Аксель вдохнул, будто впервые втянул воздух за весь свой пространный монолог, и принялся наливать себе еще чаю.
- Спасибо за внимание! - провозгласил он. - Я рассказал тебе все не только и не столько потому, что очарован твоими неземными глазами, сапфирами, украшающими твою нежную душу, сколько потому, что то, что я сейчас говорю, напрямую касается некоторых аспектов задания, которое я вам дам.
- Задания? - переспросила я. Мне не понравился тон, на который он перешел официальный и довольно отстраненный. Впрочем, еще меньше мне понравилась улыбка, в которой он расплылся:
- Впрочем, не переживай, дорогая Делия, разумеется, я буду сопровождать вас. Потому что у меня есть понятия о чести! И о хорошем времяпрепровождении.
Он улыбнулся, поправил цветок в петлице.
- Нравится? - Аксель заметил мой взгляд. - Синий, как твои очи!
- Очи? Ты что был скальдом?
- О, я так верно служил Отцу, что даже забыл из какой я эпохи! Впрочем, я появился здесь позднее ваших родителей, я их не знал, и мне было столько же, сколько и тебе, когда я впервые сюда попал. Так что считай сама! Или попросить Констанцию?
В этот момент я услышала стук.
- О! Вот и она! Констанция, скажи мне, а ты способна вычесть из нынешнего года восемнадцать лет, а из них - еще восемнадцать?
Констанция фыркнула. Она быстрым шагом прошла от двери к нам.
- Что за цирк ты здесь устроил? - спросила она. Констанции Аксель, казалось, нравился еще меньше, чем всем остальным. Иногда я думала, что это невозможно, но Констанция раз за разом доказывала мне, что Акселя можно не любить и сильнее.
- Цирк? Я полагал, это может сойти за пикник или завтрак в кофейне, или...
- Аксель, пожалуйста!
- Ах да, Констанция, какой же я невежливый. Садись, бери то, что тебе нравится! Еды еще предостаточно, как и кофе. Вот с чаем дело обстоит чуточку хуже! Признаюсь честно, я без ума от...
- Аксель, ты говорил, что в полдесятого я должна быть тут. Я бы не хотела тратить время на твои глупости. Мне нужно вернуться к работе.
Констанция в последнее время являла собой просто образец серьезности. Я не была уверена, что ей нравится здесь жить, но ей абсолютно точно нравилось заниматься тем, чем она занималась.
Аксель быстро поднялся, налил ей кофе в чистую чашечку с изогнутой ручкой. Тонкий, белоснежный фарфор, не нуждающийся ни в каких украшениях. Роза оценила бы, а она знала толк в роскоши.
- Сейчас соберутся остальные, и я с радостью изложу все. Но, поверь, это все касается работы. Видишь, я даже не злюсь на то, что ты прервала нашу с Делией интимную беседу.
- Она не была интимной, Аксель, - сказала я. Запавшая тишина даже мне показалась неловкой. Я посмотрела на Констанцию. На ней было легкое платье с черным узором, настолько тонким и частым, что платье можно было назвать как белым так и черным. Она тесно сцепила нервные пальцы, сложила руки на коленках. Констанция была вечно взвинченная, раздраженная и в этом даже очаровательная девушка. Я относилась к ней хорошо, она всегда старалась помочь, и у нее были убеждения, против которых она не шла. Констанцию много за что можно было уважать, но одного она делать совершенно точно не умела.
Она не умела разряжать обстановку. Герхард умел, но его рядом не было. Впрочем, были люди, которых сейчас я хотела видеть рядом еще меньше, чем Констанцию. Адриан от неловких ситуаций, кажется, забавлялся, а Астрид было настолько чуждо само понятие неловкости, что она, задавала самые дурацкие и неподходящие вопросы, чтобы уточнить, чего это все замолчали.
Именно в тот момент, когда я подумала об Астрид, услышала я и ее голос.
- В смысле должна была быть интимной, но не была? - спросила Астрид. Я подумала: как точно мой мозг иллюстрирует эту ее привычку и воспроизводит интонации.
А потом Астрид опустила руки мне на плечи, как будто собиралась то ли сделать мне массаж, то ли кости переломать, и я поняла, что вовсе не мой разум так точен, а Астрид и Адриан необычно для себя пунктуальны.
- Продолжайте, продолжайте, - сказал Адриан. - У нас не было намерения мешать беседам любой степени интимности.
- Что ж, - хлопнул в ладоши Аксель. - Как говорится, семеро, или в нашем случае пятеро, одного не ждут, м?
Глава 14
Я все еще ощущал жар, неприятное чувство, когда тебе очень стыдно или почему-то плохо и неловко. Мне хотелось умыться холодной водой, а потом заснуть, но я должен был идти к Акселю. Аксель - он тоже хороший, ему хочется, чтобы его любили, а его не любят, и это всегда страшно. Плохо быть тем, кого никогда не любят. Плохо не любить.
Я часто видел тех, кого никто не любил, особенно в последнее время. И каждый раз мне было больно, стыдно, и щеки заливал этот жар. Они просили избавления, и я ничего не мог им дать, кроме смерти. Они не слышали меня, я не мог повлиять на них. Я мог убить их или оставить в живых. Наверное, я плохо делал свою работу.
Часто я ждал, смотрел на страдания этих людей. Мне казалось, еще секунда и все, как в книжках изменится. Я до последнего ждал, даже когда точно уже решил, что передо мной именно тот случай.
Люди, которые могли только выть от боли.
Люди, которые заперты в своем теле, как в клетке, не могут ни двигаться, ни говорить (потому что для этого тоже надо двигаться).
Люди, которые живы только благодаря аппаратам в больнице, таким большим, белым или железным штукам, которые могут жить вместо них, кое-как задерживая их на этом свете.
Я не мог исполнять просьбы тех, кто здоров. У них еще все могло перемениться, им могли встретиться другие люди, другие места. У них был шанс стать счастливыми, даже если им казалось, что каждый новый день только раздирает бесконечные раны у них внутри. Я верил, что однажды им станет лучше.
Я верил, что однажды нам всем станет лучше.
Но были другие люди. Сейчас был солдат. Автоматная очередь вспорола ему живот, и его кишки разметало по развороченной земле. Он говорил на незнакомом мне языке, молодой смуглый парень, мой ровесник. Война это страшно, никому не хочется уйти из дома и знать, что может быть туда не вернешься. Может и дома не будет. А этого мальчика, наверное, кто-то ждал. Он тоже от жизни чего-то ждал. Мне было его так жаль. Так несправедливо, что все эти пули оказались в нем. Они могли попасть в то место, где от них никто бы не погиб. Почему так случается? Констанция говорила, что дело в теории вероятности. Все рассчитывается, есть детальки, укладывающиеся в формулы.
А я не понимал, как так. Я много чего не понимаю. В общем, я смотрел на него, он запрокинул голову и раскрывал рот, как будто с неба шел дождь, а ему очень хотелось пить. Его рот был окровавлен, и кровь все прибывала. Он был таким уже четыре часа, а отряд его ушел без него, оставив умирающего в умирающем городе, посреди уже мертвых.