— О-о-о, наша русалочка очнулась! — говорящий похлопал ее по ноге, и по телу девушки тут же прокатилась волна нестерпимой боли. Она прикусила изнутри щеку, не желая показывать, что он сказал правду, но за это ее хлопнули по ноге сильнее — почти ударили — словно знали, что сейчас это будет вызывать не простое неудобство и будет не просто нарушением обычая. — Не притворяйся! — голос стал вкрадчивым. — Или будет еще больнее.
— Не трогай ее, Шан, — Алана все-таки разлепила глаза, сильнее прикусывая щеку изнутри, чтобы не заругаться и не закричать — потому что второй говорящий был тем, кто ее тащил. — Она сама нас позовет, слово тебе даю, — он ухмыльнулся и поиграл бровями, глянув на девушку. — Как ноги болеть начнут.
Ноги уже болели почти нестерпимо.
Обычно в это время Алана вновь погружалась в воду, потому что с привычкой валяться на солнце слишком быстро сохла, а теперь… теперь, если они ее обольют водой, хвост сам покажется.
И хвост, и плавники, и шипы.
Шан, мужчина лет тридцати, загорелый, вполне симпатичный, рыжий, громко расхохотался, присаживаясь рядом с ней на корточки, и мягко провёл пальцами по ногам, забираясь под юбку и вызывая болезненные мурашки (плевать уже на невинность и обычаи, главное — хотя бы выжить).
— А кожа-то какая нежная, — довольно протянул он с плотоядной улыбкой. — Я же говорил, Роц, что нужно русалок в Империи искать, эти шлюхи постоянно там ошиваются, — обиженно поделился мужчина с тем, кто нёс Алану. — Ну ничего, сейчас сама нас умолять будешь, а если ещё и слёзки свои добровольно покажешь, то, обещаю, убьём безболезненно и быстро, если окажешься бесполезной, — приторно сладко проговорил Шан, водя пальцами уже по бёдрам, но девушка закусила щёку, безразлично отведя взгляд и передёргивая плечами — запястья оказались подвешены над головой и привязаны к чему-то.
Ноги гудели и словно бы иссыхали, трескались, скукоживались, как рыбья чешуя на солнце, и это было так больно, что хотелось кричать и плакать, но Алана лишь медленно сглотнула, прикрыв глаза, и шепнула имя Тики так тихо, что охотник даже и не заметил.
Вот только услышит ли ее сам Тики, если она будет так тихо его звать? А вдруг нет? Вдруг мимо ушей пропустит, взойдет на корабль и уплывет прочь отсюда?
Она сомневалась и боялась, думала — вдруг не станет ее защищать, спасать, вдруг оставит жизнь этим ублюдкам, задумавшись о том, что у них есть и дети, и семьи. Когда задумался нам ответом там, в бухте, просчитывая варианты.
Алана ужасно боялась в нем ошибиться. Знала, что он не злой, помнила его слова о дураке, который решит покуситься на русалку, — но боялась. Тики дружил с принцами очень крепко — это уж было видно, и денег у него водилось много — иначе чего бы он ей накупил всего столько.
Но он назывался всего-то моряком. Всего-то лишь моряком.
А вдруг он в сговоре будет с охотниками на деле? Вдруг ее специально на сушу вытащил?
Девушка ужасно ненавидела себя за такие мысли в адрес человека, на которого в немом восхищении пялилась совсем недавно, но бояласьбояласьбоялась.
Что он ее не спасет.
— Смотри-ка, какая гордая, — коротко усмехнулся Роц, статный мужчина с короткими светлыми волосами. — Прямо жрица. Никогда мне жрицы не попадались, — поделился он со своим собеседником, — но такая байка ходит, что кто-то из нашего круга лет триста-четыреста назад целый выводок царский выудил, — он сухо хлопнул в ладоши, — всех попереубивали. Плавников с них было сколько…
Рыжий Шан расхохотался и смерил Алану полным собственного превосходства взглядом. Как будто уже предвкушал, как будет с нее плавники срезать.
Девушка зажмурилась, чтобы не смотреть на них, и мысленно пожелала неудачному выкидышу материнской утробы, чтобы его обдало ее кровью и сожгло всю физиономию напоследок.
Она была слаба и не могла за себя постоять, но ее кровь — ее ядовитая кровь, попадая в чужой организм, разъедала его изнутри, и Алана от всей души надеялась, что если она попадет на верхний слой кожи, с человеком произойдет то же самое.
— И вот было среди них около семи чистых русалок, представляешь? А целковые плавники у царских жриц они продали за несусветную цену — это же тебе не челядь русалочья, — заливался Роц с самодовольством в лице и, бросив на замершую Алану напыщенный взгляд, с мерзкой ухмылкой продолжил: — А вообще, ты хоть раз трахал морскую целку? Пару раз мне попадались такие, — мечтательно облизнулся он, и девушка сжала пальцы на ногах, когда мужчина пальцами погладил кожу внутреннего бедра, совсем рядом с… с… с тем, что она даже и называть про себя стеснялась. И от осознания, от понимания, от страха, что всё это и правда с ней случится, паника огнём заглушила её, затопила в себе, необъятная и безжалостная, но Алана лишь медленно выдохнула, пытаясь успокоиться и отстраниться от своих эмоций.
Давай же, прямо как в детстве.
Прямо так же, когда ты смотрела на то, как Тэнья перерезает себе горло. Как Згиру выпустили кишки и его кровь залила тебе глаза. Как Укру разрезали на кусочки, потому что решили, что мясо у русалок должно быть ничуть не хуже рыбьего. Как насиловали потерявшую голос Цтольену, а потом обезглавили её и скормили собакам. Как обрезали плавники Гилву, ещё совсем ребёнку, который даже не приручил морские волны.
Давай же, просто застынь и успокойся. Прямо как четыреста лет назад, когда на твоих глазах убили всех твоих сестёр и братьев.
— Интересно, — Шан ухмыльнулся товарищу, — а эта целенькая? Я бы попробовал, вот только с ними что вообще делать? Русалка ж как баба, верно? — поинтересовался он.
Роц смерил его снисходительным взглядом и усмехнулся в ответ.
— Да они все как бабы обыкновенные, только орут громче, когда их долбишь, и плавники у них верхние отпадают, — пояснил он покровительственно, — их раздвинуть надо, чтобы в нее войти. А так — дыра как дыра, понимаешь ли, — здесь Роц бросил похабный взгляд на Алану — которая не смогла застыть, отрешиться, молчать, слабачка — и, вскинув руку, шлепнул ее по румяной щеке. — Да что распинаться… Я на примере тебе покажу сейчас.
Шан хохотнул и выпрямился, похрустывая спиной. Он выгибался почти как Тики, разминающий затекшее тело (Алана много раз за ним наблюдала), но душа у него была черная-черная, какая-то даже как будто липкая.
Ужас накрыл девушку с головой, но она даже не посмела двинуться. Только, улучив момент, когда оба охотника отвернулись (бешеные животные, ненавистные ей больше всего на свете), она снова зашептала, лихорадочно зашептала себе под нос имя Тики — как молитву морскому богу, которого чтили русалки многие тысячи лет назад, пока не поняли, что их единственный бог — это сам океан и их сиятельный достопочтенный царь, ни в чем стихией не обделенный.
Она не знала, просто зовет или и правда молится, пока Роц не вернулся с ведром воды.
Ноги болели ужасно, и Алана бы с превеликой радостью отрубила их, как это когда-то сделала Ювния, схватив лежащий рядом меч Хъянда, но руки её были связаны, да и ничего острого поблизости не было. Но ведро с водой, спасительной водой, которой можно было бы задушить похитителей, которой можно было окружить их головы и наблюдать, как они задыхаются, не способные вдохнуть, был так близок, был всего в нескольких десятках сантиметрах от неё, но в девушке не было просто сил, чтобы использовать её.
Потому что ноги ныли и, казалось, трескались, обжигаемые болью в каждой клеточке.
Рогз спас её. Спас, вынеся в окно кровавой рекой их сестёр и братьев. Спас из последних сил, умоляя и заклиная жить.
А кто спасёт её сейчас? Кто поможет ей?
И если никто, то как долго она будет умирать?
Вода долгожданной и ненавистной прохладой легла на ноги, намочила прекрасную юбку ханбока, и ткань вспоролась резко выскочившими плавниками, разрываясь в клочья. Алана прикрыла глаза, отвернувшись, и горько усмехнулась, когда Шан поражённо замер и предвкушающе заулыбался.
— Говоришь, у тебя было несколько? — хмыкнул он. — Тогда эта будет моей. Не каждый раз тебе морские царевны попадаются. Держи ей плавники, сейчас посмотрим, целенькая она или нет.
Конечно же, Алана была «целенькой». Русалки девственны до самого своего замужества, а когда становятся женами — становятся ими раз и навсегда.
Охотники были в восторге, когда стащили с ее изорванную юбку (о море, эта юбка так нравилась ей, а теперь синий цвет будет напоминать не только о свадьбе любимой старшей сестры, но и о том, что с ней здесь произошло — если она, разумеется, выживет). Правда, больше, чем от ее невинности, в восторге они были явно от ее плавников.
— Ты посмотри, — расхохотался Шан, явно опьяненный удачей — и тем, что лишит невинности такую высокопоставленную особу. — Она и правда целка! — он окинул ее масляным взглядом и заулыбался: — Это честь для нас, ваше высочество, порвать царевну. Как славно, что вы согласились с нами прогуляться!
Роц на это тоже издевательски рассмеялся — и упал перед ней на колени, размашисто погладив раскрытой ладонью по хвосту и вызвав стыдную истому по телу.
Обычай — он ведь не просто на пустом месте произошел, хвост — он же ужасно чувствительный, и всякое прикосновение к нему дает отток.
И сейчас этот отток заставил Алану стиснуть зубы и зажмуриться от отвращения к самой себе. Потому что Тики ее не слышал — или просто не желал приходить, и это значит, что ее изнасилуют и убьют в этой неприметной комнатушке, а потом еще и денег за это получат.
Плавники затрепетали словно паруса на ветру, и Алана подобралась, ощетинилась ими, стремясь защититься хоть как-то, сделать хоть что-то, чтобы не дать им убить и обесчестить себя. Во всяком случае, хоть не просто так.
— Тогда держи её, — ухмыльнулся Роц и снова размашисто провёл пальцами по хвосту, вызывая дрожь и злую ненависть, желание вспороть им животы, жажду отравить своей кровью, чтобы они сдохли в муках. Интересно, как сильно почернела её душа за эти четыреста лет? За эти годы, полные ненависти, апатии и бесстрастной бездны. — Я слышал, яд крылаток довольно силён, так что, — пропел он, доставая из кармана складной ножик и со звонким звуком раскрывая его, и Алана дёрнулась назад, стремясь спрятаться, исчезнуть, раствориться, — для начала отрежем ей плавники, — с довольной улыбкой закончил Роц, садясь сбоку и с садистским восхищением наблюдая, как девушка затрепыхалась, надеясь, что хоть что-нибудь получится, что удача всё же повернётся к ней, что море не оставит в беде. Но мужчина придавил коленями плавник и сильно сжал оголившуюся после того, как они развязали жакет, грудь, коснувшись лезвием ножа чешуи.
Алана почувствовала, как в уголках глаз собираются слёзы, и лихорадочно замотала головой.
Она не должна плакать. Не должна, не должна, не должна.
Девушка дернула плавником, выпуская шип, но Роц оказался шустрее — вонзил лезвие в тонкую переливающуюся кожицу прямо рядом с хвостом, содрав несколько чешуек словно бы между делом, невозможно деловитый и радостный, и повел ножом вдоль.
Алана прикусила себе язык, чтобы не закричать от разрывающей все естество боли, и задергалась, забилась в руках мерзких охотников что было сил, потому что боялась кричать.
Потому что если закричит — то заплачет, а если заплачет — толку им от ее слез не будет, ведь души их черны как грязь под ногами у деревенщины после дождя.
Первый ее отрезанный плавник был небрежно отброшен в сторону, на пол, выпачканный в ее кровь и тут же собравший на эту кровь пыль со старых рассохшихся досок. Алана судорожно вздохнула, чувствуя себя ужасно униженной и уже, уже обесчещенной, потому что без плавника дорога в открытое море ей будет заказана, и она уже подвела отца.
Подвела, сорвавшись в это идиотское плавание, в котором попалась как дура этим выкормышам морской ведьмы, отойдя от Тики всего-то на пару метров.
А ее ведь предупреждали… Сколько раз ее уже предупреждали. Ее предупреждали братья и сестры еще когда были живы — говорили, что люди по большей части мерзкие, и если ты встретила белодухого — держись за него, держись, родная, и не отпускай, потому что остальные убьют тебя, позавидовав. Ее предупреждал отец, едва не обезумевший от горя после гибели своих детей и наследников и не просто, не просто так заперший ее в бухте.
Ее даже Тики предупреждал стоило ей только на корабль к нему попасть!
А она все равно сделала все по-своему. Она всегда делала все по-своему — и всегда платила за свои ошибки.
Роц перебрался на другую сторону, специально потираясь о чешую набухшей плотью, пока что (пока что, о манта) спрятанной за плотной тканью штанов, и похабно улыбаясь прямо ей в лицо, явно любуясь в кровь искусанными губами и злобным прищуром, и вонзил нож в основание второго плавника, вызвав пронзительный постыдный крик, полный боли и мольбы.
Хватитхватитхватит.
— Тики! — вырвалось из неё быстрее, чем она смогла понять, и Шан, крепко держащий её хвост, чтобы тот не дёргался, лукаво и сально усмехнулся, протягивая свои мерзкие ладони к её животу, грубо щипая кожу под грудью, выкручивая соски и гладягладягладя тонкую нежную плоть под бедренными кружевными плавниками.
— Не спасёт тебя твой Тики, — криво заулыбался он, и Алана распахнула глаза, судорожно вдыхая и заставляя себя успокоиться, отвлечься от того, как нож издевательски медленно отрезает её последний хвостовой плавник, заставляя успокоиться и отстраниться от боли и горечи, от ненависти и страха.
Бесполезно.
Никто не придет.
И отстраниться — совершенно не получалось.
Шан надавил на плоть под ее бедренными плавниками пальцами и наклонился, прикусывая ее сосок и хватая за руку — положил ладонь на свой член поверх брюк и нажал, как будто хотел, чтобы она погладила.
Девушка запрокинула голову и сильно сжала бугор на его штанах, жалея о том, что у нее не такие длинные ногти, как у многих других русалок — она пропорола бы ткань и оторвала орган этого ублюдка.
Рыжий похабно расхохотался и укусил ее за сосок сильнее, наваливаясь и проникая в нее пальцами.
Алана ощутила, как слезы все-таки обожгли щеки, и закричала в голос, чувствуя, как комок в горле не дает нормально дышать, задыхаясь и всхлипывая.
— Тики!.. Тики, ну где же ты!.. Ты же… ообещал…
Роц расхохотался, гладя ее по ране на хвосте с другой стороны, и тоже наклонился к ее груди. Лизнул, прикусил, рождая в девушке новую волну истомы и отвращения, и отстранился.
— Переворачивай ее на спину — отрежем спинной плавник и ее можно брать, — велел он Шану. — Смотри какая хорошая сучка, ее можно всю ночь иметь и не устанешь от такой красоты-то.
— И как этот Тики еще целкой-то ее оставил? — хохотнул в ответ рыжий, снова щипая Алану за сосок и подтягиваясь вверх. — Аж терпения нет, погоди…
Он придержал ее за подбородок, ловя полный ужаса и ненависти взгляд, и скользнул языком в приоткрытый рот, перекрывая доступ к дыханию.
Алана задрожала, затрепыхалась, зазмеилась, желая вырваться, желая отстраниться, ощущая себя выброшенной на берег беззащитной рыбёшкой — и прикусила язык этого мерзавца, надеясь откусить его, благодаря свои острые зубы. И мужчина заверещал, стремительно выскальзывая из её рта, сразу же ударил девушку затылком о стену, вызывая помутнение перед глазами, головокружение, и она подумала, что было бы хорошо просто потерять сейчас сознание, чтобы не видеть, не чувствовать и не понимать.
Алана выплюнула язык, чувствуя злое удовлетворение, и Роц, досадливо цокнув, пожурил болезненно верещащего Шана, изо рта которого обильным ручьём лилась кровь, для управления которой девушка была слишком напугана и парализована происходящим:
— Ты что, клыков этой шлюхи не видел? Я же сразу тебе сказал, что целовать себе дороже.
Шан заорал что-то неразборчивое, выхватывая из рук товарища нож, и, гневно сверкнув глазами, вонзил лезвие в хвост — она закричала, крепко зажмурившись и задёргавшись в безотчётной попытке спастись, и Роц грубо перевернул её на живот (выворачивая ей руки и плечи), сразу же опасливо сжимая спинной плавник.
— Ну ничего, дорогуша, — сладко пропел он, — сейчас ты за всё заплатишь.