И — пырнул ножом рядом с позвоночником.
И Алана, уже устав себя сдерживать, истошно завопила, скорчившись и зажмурившись так сильно, что перед глазами заплавали красные и зелёные круги.
Роц резал спинной плавник с издевательской медлительностью, и она плакала. Все-таки плакала, раздираемая на части собственной глупостью и ущербностью. Ненормальная русалка — может, прав был Говард, и стоило просто перебить всех людей как мелких мальков?
Шан, по-прежнему содрогаясь от боли, резко цапнул еще не отрезанный до конца плавник и дернул его на себя, обрывая и оставляя на спине у Аланы клочок тонкой сияющей серебристой кожицы.
— Потом промоем их и подсушим, — деловито решил Роц, отбрасывая ножик и седлая ее. Нажал на спину, придавил грудью к полу, заставив проехаться сосками по доскам и, кажется загнать под кожу пару заноз, и хмыкнул. — Знаешь, самое время попробовать русалку просто из мести и отрезать ей бедренные плавники до того, как они сами отпадут, — поделился со своим сообщником он и шлепнул ее по хвосту сзади, заставив беспомощно всхлипнуть и снова дернуться.
Конечно же, бесполезно.
Алана зажмурилась, не желая видеть больше их лиц, и зашипела, потому что от вогнанных заноз щипало грудь и живот.
Шан шагнул к ней, явно горя желанием отыграться за свой язык — и тут дверь распахнулась настежь, удавшись ручкой об стену и едва не слетев с петель. По помещению пронесся порыв ураганного ветра, и девушка, не веря, неверяневеряневеря, что все-таки докричалась, вскинула голову.
Тики стоял на пороге, широко расставив ноги и угрожающе наклонив голову, и сверкал на отвлекшихся охотников золотыми глазами из-под встрепанной челки. И был, кажется, очень зол.
В следующую секунду Шана и Роца отбросило от Аланы к боковой стене, и девушка с облегчением приподнялась на локтях, чувствуя, как вся содрогается от страха и предвкушения.
Тики пришел. Пришелпришелпришел. Он пришел за ней. Он пришел спасти ее. Он ее заберет отсюда и не даст больше этим ублюдкам ее тронуть.
— Так это вы, — низким холодным тоном медленно произнес мужчина, тяжелыми шагами приблизившись к охотникам, — украли мою русалку, твари?
Алана всхлипнула, слишком слабая, чтобы держаться на локтях, и повисла на своих связанных руках, до тянущей боли выворачивая плечи, но ей было совершенно плевать на это — потому что Тики был здесь. Потому что его солнечная душа горела, обжигая своим жаром, и девушка была готова обуглиться в его свете — лишь бы быть в безопасности рядом с ним.
Мужчина вдруг окинул взглядом её хвост (о море, уродливый окровавленный хвост, из-за которого ей теперь ни за что не вернуться в океан), и его глаза на мгновение поражённо расширились, а потом сияющая душа раздулась до пылающего костра, и загорелое лицо скривилось в гримасе ужасной ненависти.
Тики поднял охотников в воздух.
Алана испуганно дёрнулась, понимая, что он хочет сделать, и уже порывалась попросить его перестать, но вдруг замерла, судорожно вздохнув и переведя взгляд на Шана и Роца, чьи имена отпечатались на её изуродованном хвосте, кажется, навечно. Внутри их грудных клеток липкой жижей булькали прогнившие души, и на их лицах застыло непонимание, смешанное со злостью, и девушка поджала губы, дрогнув пальцами.
Не она ли хотела убить их несколько минут назад? Не она ли желала проткнуть их шипами и наблюдать за предсмертной агонией?
Алана вдруг рассмеялась, раня своим хохотом охрипшее горло и теребя растёртые в кровь запястья, и усмехнулась. Душа у Тики сияла так же ярко, как и всегда — и это несмотря на то, что он намеревался убить двух человек. Словно убийство не очерняло его. Словно его намерения были чисты и справедливы.
Охотники, лишившиеся всего кислорода в лёгких, рухнули безжизненными мешками на пол, и Микк сразу же бросился к ней, безумно смеющейся, — встревоженный, помятый, взлохмаченный. Такой же сияющий и яркий. Осторожно развязал её запястья (узел, это была просто верёвка) и испуганно всмотрелся в ее лицо.
Душа у него была белой.
Несмотря на то, что он только что убил двух человек.
Значило ли это, что его справедливые намерения и порывы — это месть? Что он мстил за саму Алану? За то, что эти люди сделали с ней? Значило ли это, что убийство, не приносящее наслаждения, не очерняло души?
Она смеялась и смеялась, а Тики смотрел на неё, словно бы боясь прикоснуться, пока её истеричный хохот не обратился в плач.
— Ты всё-таки пришёл… — всхлипнула Алана, пряча лицо в ладонях.
— Пришел… — убито обронил Тики, едва ощутимо гладя ее по голове — и тут же склоняя ее к себе на плечо — то ли чтобы как-то так успокоить, то ли чтобы осмотреть спину. — Слишком поздно…
— Самое время, — выдохнула девушка обессиленно, утыкаясь носом ему в рубашку, обнимая за шею и давая волю слезам, потому что сейчас Тики был с ней, он ее спас, отомстил за нее, и она жива.
Она жива.
Живаживажива.
— Опоздал, — мотнул головой мужчина, осторожно обнимая ее в ответ и стараясь не тревожить рану на спине — словно она была сокровищем; кем-то очень особенным и важным. — Если бы я слышал лучше, я бы успел, и они не тронули тебя… — он отстранился и, прикусив губу, тихо произнес: — Ты… позволишь… поднять тебя на руки?..
Алана часто закивала, не в силах больше ничего ему сказать, и снова заплакала — от ужаса, облегчения и отвращения к самой себе.
Тики поднялся на ноги, подхватил отброшенную ранее в сторону охотниками изодранную юбку и закутал девушку в нее как ребенка, осторожно поднимая на руки и поскорее вынося прочь отсюда, словно не хотел больше ни на мгновенье оставаться в этом месте.
И Алана была с ним согласна. Она зажмурилась, чувствуя, как слезы струятся по щекам солеными как море дорожками, и крепко прижалась к мужчине, ища у него утешения и успокоения, потому что больше… больше не у кого было его сыскать.
Она не была уверена, что Мана сможет проникнуть в ситуацию и понять. Ведь он же не видел. Не видел, как ее плавники валялись там, на полу, в пыли, и какой изуродованной и заплаканной она показала себя перед Тики. Какой слабой и беспомощной она оказалась, глупая девчонка, ослушавшаяся тех, кто всегда знал лучше — жизнь вообще или мир вокруг, это не так уж важно.
Когда они вернулись на корабль — Тики спешил словно несомый самим воздушным течением, тихий и быстрый даже с ношей на руках, — была уже поздняя ночь. Портовый городок спал, не подозревая о произошедшем, и только на корабле горели огни, отбрасывая в воду тени.
Матросы обступили их было, обеспокоенные и испуганные, но одного взгляда Микка хватило, чтобы им дали дорогу и позволили спуститься в трюм. И там, в каюте, когда Тики осторожно уложил Алану на постель — в которой она даже ни разу не лежала до этого, все время проводя в море, на палубе или в аквариуме, — она снова расплакалась.
Вот и прощай, безбрежный океан. Вот и здравствуй, недружелюбная суша.
Как же отец был прав.
========== Седьмая волна ==========
Тики нервно вздохнул, прикрывая глаза на мгновение, и медленно сплёл пальцы в замок, не отводя взгляда от кровати. Алана неподвижно лежала в постели, хрупкая и болезненно тонкая, с распущенными волосами, водопадом ниспадающими до пола, с пустым взглядом в никуда и отсутствующим видом.
Она лежала так уже второй день, никого не подпуская к себе.
Тики хотел прибить себя. Хотел хорошенько отодрать, наказать плетьми и розгами, потому что он не уследил. Не спас. Не защитил. Потому что он пришёл слишком поздно, и столько необъятного гнева заполнило его, стоило лишь взглянуть на израненную и истекающую кровью русалку, столько гнева — на этих ублюдков и, в первую очередь, на себя, потому что опоздал. Опоздал настолько, что драгоценные парящие плавники, которыми так гордилась Алана и так любовалась добрая часть экипажа, были небрежно отброшены в сторону, а сама девушка — заплаканная, испуганная, в синяках и царапинах — дрожала под этими похабно улыбающимися мерзавцами.
Микк гневно сжал челюсти, не желая вспоминать об этом, но постоянно думая, потому что сам был виноват в том, что её похитили и что над ней так издевались. Не сберёг. Не сохранил, хотя обещал, обещал!
Вода в аквариуме задрожала, забурлила, и мощная струя обрушилась на кровать, обливая израненное окровавленное тело Аланы — из-под одеяла показался кончик хвоста, и девушка глухо кашлянула-всхлипнула, заставляя Тики подорваться с места и броситься к ней, чтобы наконец обработать раны и помочьпомочьпомочь, искупить свою вину. Но как только он оказался в нескольких шагах от кровати, на него нацелились ощетинившиеся водяные копья, и мужчине пришлось с горестным вздохом вернуться на своё место.
Тики наполнял аквариум свежей водой каждое утро — просто поднимал ее вверх из моря с помощью воздуха и направлял в стеклянную коробку, так и стоящую в комнате. Которая теперь и была единственным прибежищем Аланы, потому что каждый дурак знает, что без плавников русалке в море не выжить.
Алана каждый день обливала себя водой из этого аквариума, но ее телу, ее ранам это никак не могло помочь. Их нужно было промыть пресной водой, обработать и перевязать, потому что иначе девушку могла сгубить инфекция, но никто не осмеливался подойти к постели. Алана не подпускала ни его, ни Ману, ни тем более Неа или кого-то из матросов. Неа рвался помочь, Мана тоже волновался, Изу постоянно обеспокоенно косил в сторону кровати, когда приносил свежей рыбы (уже трижды, и все эти разы Алана не ела, и рыба просто менялась на более свежую и отправлялась обратно к коку).
Но никого девушка не подпускала ближе, чем на метр к кровати, тут же ощетиниваясь водяными копьями или чем похуже и ясно давая понять, что видеть и слышать рядом с собой никого не желает.
И отчасти Тики ее понимал — к чему тебе толпа утешителей, когда вся жизнь покатилась под откос. Ведь Алана наверняка строила планы на будущее (не все же время она должна была пребывать в своей бухте) — она уж точно хотела семью и детей, как и всякая женщина, а теперь ей путь только на сушу, показавшую себя уже так враждебно, или в свет.
И Алана явно выбирала уйти в свет — умереть и больше никогда не тяготиться произошедшим.
Но Тики не мог оставить это просто так. Он не хотел дать ей умереть. Ведь он видел, как она радовалась, когда покинула свое прибежище. Она радовалась открытому морю, часто говорила о том, какое же оно красивое и огромное. В таком случае, значило ли это, что раньше открытого моря она никогда не видела?
Если так — Микк просто не мог позволить ее путешествию оборваться здесь и сейчас. Он ощущал ответственность за произошедшее с Аланой, и он хотел помочь ей, но беда в том, что как это сделать — совершенно непонятно.
Как переубедить человека, который старше тебя на кучу лет, если он твердо намерен умереть?
Тики не знал. А потому — практически неотлучно дежурил рядом с Аланой, сидя под дверью ее каюты, не подпускаемый ею и не подпускающий никого.
Изу появился внезапно, отвлекая его ото всех этих мыслей, и мужчина слабо улыбнулся ему просто для того, чтобы не пугать своим мрачным видом. Мальчик смущённо поклонился и обеспокоенно посмотрел на кровать, где умирающая русалка проживала, как видно, последние мгновения своей жизни, ведь дни для них и правда словно мгновения.
О дракон, о чём она могла думать с таким непроницаемым, безразличным ко всему лицом? О том, как над ней надругались? О том, что теперь дорога домой ей заказана? О том, что Тики не сдержал своего обещания и подвёл её?
О чём могла думать лишившаяся будущего сирена?
Изу осторожно поставил поднос с рыбой (лососи, Алана любила лососей) на столик рядом с мужчиной, не осмеливаясь подходить ближе к кровати, окровавленной и промокшей, и встревоженно поджал губы, раздумывая о чём-то своём, но вдруг, схватив снедь, решительно направился вперёд. Мужчина удивлённо нахмурился, уверенный, что, когда вода ощетинится на него, ребёнок испугается и отступит, а потому лишь вздохнул.
Что сможет изменить Изу, если никто к девушке подойти даже не мог?
— Вам нужно поесть! — требовательно выдохнул мальчик, когда вода всё же принялась угрожать ему заострившимися копьями. — Вы же… Вы же… умрёте! — потерянно воскликнул он со слезливыми нотками в голосе. — А что скажут Ваши родители? — вода дрогнула, задрожав и слегка отступив, словно задумавшись о чём-то. Изу сглотнул и насморочно шмыгнул носом. — А ваши сёстры или братья? Что скажет Ваша семья, когда узнает, что Вы умерли?
Тики протестующе замотал головой, в панике привстав, и уже поднялся, чтобы защитить мальчика от вздыбившихся водных копий, как вдруг Алана глухо рассмеялась, а Изу — испуганно вздрогнул, отступая назад.
Смех был мёртвым, сухим, ироничным, словно девушке было совершенно плевать на всё вокруг. Это было чем-то похоже на то, как истерично хохотала она в той лачуге, когда Микк нашёл её — привязанную, беспомощную, разбитую.
Водные пики вдруг смягчились, став похожими на осьминожьи щупальца, и одно из них плавно подлетело к замершему Изу, осторожно подняло рыбину с подноса и утащило на постель.
Послышалось тихое чавканье.
Тики неверяще уставился на ребёнка, но всё же уселся обратно на свое место, остерегаясь подходить к Алане и испортить то, что успел создать Изу.
Щупальца вдруг потянулись к мальчику, плавно и ласково окружив его, ошеломлённого и непонимающего, и тихий голос с кровати произнёс:
— Иди ко мне.
Мужчина прикусил губу, волнуясь и за Алану, и за Изу, и потер лицо руками. Он ужасно устал, но ужасно не хотел оставлять русалку на кого-то другого, постороннего. И вообще это было ужасно.
Они ведь только подружились, кажется, а теперь он ее доверие потерял. Навсегда потерял, потому что такого не прощают, а виноват он. Не уследил, не помог и не спас. И, в общем-то, совершенно верно, что девушка не подпускает его к себе, как и всех остальных. Ведь она изначально его боялась и сторонилась, даже когда смотрела на него и говорила с ним — щурилась, словно ей было больно.
И, собственно говоря… Это было совершенно справедливо.
Тики упустил тот момент, когда Алана вынырнула из-под одеяла (и из-под изорванной юбки ханбока) и крепко прижала совершенно опешившего Изу к себе. Когда он это заметил (хотя как мог не увидеть, если не отводил взгляда все это время?..), мальчик уже сам несмело и робко потянулся к ней и погладил по спутавшимся серебристым волосам, заправляя пряди за уши маленькими осторожными пальцами (как это делал с ним Тики, о ветер и море) и легко целуя в щеку.
Девушка склонила голову набок, позволяя ему прикасаться, и длинно вздохнула, гладя его по волосам в ответ.
— Ты хороший мальчик, — тихо произнесла она наконец странно надтреснутым голосом, и Тики с недоверием проследил зародившуюся в уголках ее губ улыбку.
— Ты тоже… красивая и не злая… — смущенно уставившись в одеяло пробормотал Изу, и мужчина закусил губу, чтобы тоже невольно не улыбнуться. Слишком трогательным был этот ребенок. Трогательным — и упрямо идущим к своей цели. Возможно, именно это Микка в нем так вот с первого взгляда и покорило?.. — Не умирай, пожалуйста, — попросил Изу почти шепотом — и обнял ее за шею, пряча румяную мордашку в словно бы потускневшем от горя серебре ее волос.
Губы Аланы дрогнули, и она осторожно погладила прильнувшего к ней мальчика по спине, тут же утыкаясь носом в его макушку — почти такую же белокурую, как у нее самой — и едва слышно всхлипывая.
— Я постараюсь, малыш, правда-правда…
Запястья у неё были стёрты в кровь, синяки на груди и животе приняли противный фиолетово-жёлтый цвет, а раны на ногах, выскользнувших из-под ткани и оказавшихся совершенно голыми и беззащитными, опухли и воспалились, выпуская гной, который тёк по бледной коже маслянистыми струйками, и Тики закусил губу, пресекая свой порыв рвануться к ней, чтобы осмотреть избитое тело.
Алана дрожала и вела себя так, словно любое движение приносило ей нестерпимую боль, но ни одного стона или крика не сорвалось с её обескровленных губ, а Изу ласково и осторожно гладил её по плечам, уткнувшись лицом в ключицы, и вдруг девушка коротко рассмеялась — как-то облегчённо, словно бы что-то поняла только что, что-то очень важное и необходимое ей.