- Нет, молодец Сережечка, - сказал Данилов. - Глянь на этого: безо всякого замаха удалил ему зуб. - Он кивнул на пострадавшего, который, оттянув губу, ковырял пальцем во рту. - Да он один всё ваше молодежно-долбёжное движение к нулю сведет, если ему дать карт-бланш... Кстати, бланки у нас есть. Да и весь ваш Жопоуральск с казахской степью сравняет. Там где прошла его юность, ныне даже трава не растет. Хотя на вид - смирный. На идиота похож.
Плохиш, почуяв неладное, куда-то деликатно делся. Обнаружив, что один из приятелей уже стартовал, Эдик поморщился.
- Горе найдет героя. Я уже вижу твое будущее. Тебя скинхеды забьют, - предрек Данилов. - Или пустят на барбекю, как в предыдущие озорные века в ныне благословенной Америке. Но сначала соседи, затравленные рэпом, тебя едва не убьют. В нашей глуши черный рэппер - экзотика.
Сережечка щелкнул пальцами, и перед Эдиком взметнулся столбик пыли. Потом, вытянув губы и надув щеки, подобно злому борею, дунул так, что угольная пыль облаком накрыла его, а когда развеялось - то Эдик оказался весь черный. И даже черты лица, как показалось Борисову, приобрела африканские признаки.
Данилов, выражая восхищение и восторг, ткнул Павла в бок локтем.
- Ну?! Видел?! - давясь от смеха, он то тыкал пальцем в черного предводителя, то локтем - в ребро - Павла. - Ну-ка исполни нам что-нибудь афроамериканское. Язык отнялся? Он стал бить ладонь о ладонь и прищелкивать пальцами, имитируя ритмичный рэпповый фон. - Эдик-педик... Децыл-бецыл... - приговаривал он.
- Ай вонна би ё мен... - неуверенно произнес начало речитатива Эдик на афроамериканском английском, поводя плечами и бедрами перед Даниловым и тыча в него попеременно руками, начав с правой из них.
Прочие, не охваченные ворожбой, так и замерли.
Сережечка - щелкнул, дунул - пыль взвилась, молодежь попятилась. Так, пятясь и подтанцовывая, прошли в проходе меж котлами и стеной и вывалилась из котельной.
- Вот смена растет... Никакого понятия. А если тебе надобно по нужде, то ты валяй, выскакивай,- сказал Данилов Павлу, который, не успев успокоиться, прерывисто перевел дух. - Покуда мы тут, тебя никто не тронет. Тебе, кроме нас, опасаться некого.
- Кстати, насчет ваших понятий: этот, крысиный, за котел по малой ходил, - наябедничал Павел.
- Вот-вот... Никакого понятия, - повторил Данилов. - А понятия таковы, что если кто нас полюбит - мы тому зла не чиним.
Полюбить - такого обещания Павел дать им не мог, но за избавление от арматурщиков был благодарен.
- Я вам жизнью обязан, - обратился Павел к Сережечке.
- Не стоит, - сказал тот, даже не обернувшись. - Это такие пустяки, ваша жизнь.
- Ну, не скажи...
- Потому что никто, кроме нас, не имеет права вас наказать.
Зазвонил телефон. Но не так требовательно, как если бы Ятин или рассерженный потребитель звонил, а ласково, обволакивающе нежно, эротично почти. Данилов, опередив Павла, схватил трубку.
- Котельная, - сказал он. - А у вас хотельная? Ну-ну, хоти. Секс по телефону, - сказал он Павлу. - Будешь? - Павел мотнул головой. - Нет, по телефону я не могу. Не может и он. И вам того же. И вас туда же.
- Рэппер... Я про этот прикол... Может, научишь? - попросил Павел Сережечку.
Эти пришельцы нынче здесь, завтра их нет. Кто заступится, если эти или другие арматурщики снова придут? А они придут. По опыту работы в котельных Павел знал, что посетители бывают постоянно. И не всегда есть возможность им воспрепятствовать или выпроводить. А этот - в два счета. Тёртый видать актер.
- Это еще не прикол, - сказал Сережечка. - Это приквел к нему. А специально нельзя научиться, это либо есть, либо нет. Либо быть не может в природе вообще.
- Если позволяют законы природы, отчего же не быть?
- Вот! Он опять про закон! - вскричал Данилов. - Ему про понятия - он про закон!
- На страже законов природы - здравый смысл, - сказал Павел и сам порадовался тому, как веско у него получилось.
- Если эти законы вступают в противоречия с понятиями, то никакой здравый смысл на страже не устоит, - возразил Данилов. - Например, справедливость не входит в перечень законов природы. Закон сохранения справедливости - про такое никто и не слыхал. Но тем не менее справедливость в понятиях существует, и в ближайшее время мы впрямую займемся ей. И здравый смысл нам в этом будет только мешать. Так что я отменяю стражу. Расформировываю комендантский взвод.
- Так чем вы обидели их? - спросил Сережечка.
- Да вы ж сами слышали. - Павел был рад отвлечься от непонятной темы. - Вы ведь в насосной прятались.
- Мы?! - искренне удивился артист.
Данилов же закурил. Попыхивал сигаретой он неумело, как начинающий - или отсутствие носа мешало ему затянуться всерьез - он дважды разражался кашлем, пока Павел вкратце пересказывал предыдущий инцидент с арматурщиками.
- Опасная у вас, кочегаров, работа, - сказал он, все это выслушав. - Никогда не знаешь, когда помрешь. И сколько еще угольку, сколько жизненных ощущений отпущено. Настигнет из-за угла - нежданно, некаянно. Были в прошлом году жертвы среди кочегаров. Да и в этом сезоне уже две. Пропадает национальная гордость ни за что ни про что.
- Да вот на этой самой котельной хотя бы, - подхватил тему Сережечка. - Обварился дневальный горячим паром средь бела дня.
- Кто? - удивился Павел, ибо об этом случае впервые слышал от них.
- Да этот самый... Елизарый... - сказал Сережечка. - Вместо которого вы.
- Елизаров? Это Петька-то?
- Вот-вот. Безвременно и безмерно мертв. Знали его?
- Знал... Нет, не знал... Вернее знал, но не знал, что он здесь... Что тем более мертв... не знал.
- Что нашло на него - почти никто толком не знает, - сказал Сережечка. - Трудовой энтузиазм неожиданно накатил. Как принялся уголь метать, только лопата мелькала. То ли решил согреться, то ли сгореть. Трудодни этого трутня в прочие будни прилежанием не отличались, а тут так раскочегарил ковчег, что чуть котлы не расплавил. И что характерно - не было дыма из труб. Словно работала кочегарка на бездымном порохе.
- Видно, нечто вроде зазренья совести было в нем, - вставил Данилов.
- Разогрел котлы до такой степени, что вода обратилась в пар. А насосы, они ведь не пар, а воду качают. Ну и пару - по закону природы - места надо более, чем воде. Он и давай хлестать из-под сальников и прокладок. Да еще как хлестало-то. Сварился, как пельмень на пару твой предшественник. Однако, прежде чем свариться, успел начертать углем на полу - с присущей ему орфографией: 'Неубоюся славных дел'. Кочегарка же сутки перебивалась на резервном котле. А резервный - он не резиновый. Только-только хватило тепла, чтоб не заморозить систему, пока эти неуклюжие труженики из ремонтной бригады основные два ремонтировали. В общем - авария и аврал.
- Я про это не слышал, - повторил растерянно Павел.
- Но про Юрку-то слышали... - сказал Сережечка. - Скончался в начале сезона... От разрыва то ли сердца, то ли селезенки.
- От разрыва ментальной связи между воображаемым и действительным, - сказал Данилов. - Демисезонные перепады настроения, то, сё...
- Вовка в прошлом году, - продолжал Сережечка, - своевольно уволился, можно сказать.
- Или уволили, - вставил Данилов.
- Проткнул себя черенком лопаты. В прошлом году, - повторил Сережечка.
- И Юрка, и Вовка, и Елизарый, пострадавшие от наваждения...
- Елизаров, - машинально поправил Павел.
- Все они, поименно помянутые, - продолжал Сережечка, - оставив сиротами свои семьи сомнительного благосостояния, пребывают ныне в мире ином.
- Милиционера еще не забудь, - напомнил Данилов. - Этот, как его...
- Участковый.
- А при чем тут милиционер? - спросил Павел. - Каким боком приписан к котельной?
- Все покойные одним делом повязаны, - сказал Сережечка. - Ему тоже перед смертью голая баба грезилась. Такая вся из себя... Белая бестия. Не женщина, а голая провокация.
- Она ж не просила ее насиловать, - сказал Данилов.
Павел замер. Сердце остановилось, к ребрам прильнув. Мурашки, крупные, словно муромцы, пробежали по его хребту. Возникнув где-то внизу, на заднице, от кобчика быстро поднялись к ключицам, по шее взобрались на голову, шевельнули волосы. На голове была шапка.
Он встал. Вернее, ему казалось, что встал, а на самом деле вскочил и даже подпрыгнул.
- Эта серия несуразностей участковым пока и закончилась. Что-то смутило вас? - спросил Сережечка.
- С чего бы? - пробормотал Павел.
- Сужу по ужасу на вашем лице.
Выпуклые глаза Данилова смотрели насмешливо.
- Да что ты вскочил, Паханя?
Паханя... Никто, кроме матери в детстве, Паханей его не называл. Он, молча, с открытым ртом, уставился на Данилова, видя и не видя его: усы, пластырь сердечком, выпучка глаз.
- Да неужели же и тебе эта голая баба является? И чего она покойникам видится? Кажет ню в смертоносный мороз.
Павел попытался сесть, и хотя правое колено подрагивало - хорошо, что не видно было из-за стола - ноги отказались сгибаться, и он так и остался стоять. Ладно... Ничего... Нам стоять ничего не стоит.
- Видел... - выдавил из себя он. - Часа два назад... И днем видел. Выходила из булочной.
- Из булочной? Не смеши... - развеселился Данилов. - Там под вывеской 'Булочная' - публичный дом. 'Вам булочку? - Пончик! - Пышечку? С пылу-жару? - С пампушечкой! - Пончик с пампушечкой?! Сумасброд!' - произнес он с ужимками на разные голоса, как это ему было свойственно.
- Глаз, видите ли, крайне ограничен в своих возможностях, - стал объяснять Сережечка. - Отпечаток на сетчатке дополняется воображением. То есть действительность частично является работой мозга. То, что мы не способны вообразить, для нас не существует. Чтобы кого-то в чем-нибудь визуально убедить, надо чтобы он сам сильно захотел этого.
Одному видится булочная, другому публичный дом. А третьему может быть библиотека, тоже публичная.
- Зрелище соответствует зрению. Тут не иначе черт вмешивается, - вмешался Данилов. - В силу скрытых от граждан инфернальных причин. При всем при том я подчеркиваю: чёрта нет.
- Увидеть значит поверить. Поверить значит увидеть, - продолжал гнуть Сережечка. - Математически логично. В этом мире все слишком подлинно. Я уверен, что и селениты есть, только селятся за пределами досягаемости органов чувств.
Селениты! Откуда узнал? С селенитами Павел очень даже близко знаком бывал. Когда до последней точки допивался.
- А причем тут селениты вообще? - спросил он, вновь начиная холодеть с ног.
- Видите ли, чувство есть посредник между объектом и разумом. Из-за чувства отвращения многие не видят их.
- Да, но... - хотел возразить Павел, но замолчал. Он собирался сказать, что никогда ничего, кроме отвращения к селенитам не испытывал. От него не укрылось также, что Сережечка передергивает, объединив в слове чувства два различных понятия: чувство-восприятие и чувство-страсть.
- Да может оно и ничего, - вмешался безносый. - Может на этот раз и пронесет. Что бы судьба ни сулила, что бы приметы ни значили, однако верить им на все сто процентов нельзя. Бывает, что и проносит.
- А может это вовсе и не она, - предположил Сережечка. - Ночью все девки серы. Волос длинный, распущенный?
- Волос длинный, а жизнь короткая, - вздохнул Данилов. - Может, приснилось тебе?
- Сны, бывает, сбываются, - сказал Сережечка. - А если и не сбываются, то все равно с толку собьют.
- Сон - это короткое замыкание между живыми и мертвыми, - добавил Данилов. - Глюк же есть нечто совсем другое. Явление нежелательное, но поправимое.
- Чем же теперь поправить его? И что это за баба все-таки? - спросил Павел.
- Эта баба в свое время пострадала от них, - сообщил Данилов. - Надругались над ней эти молодцы и из котельной выбросили. Она и замерзла. Потому что была голая.
- И милиционер? Надругивался?
- Нет. Только ругался и всё. Этот мент... как его, черт...
- Участковый... - подсказал Сережечка.
- Вот-вот... Проявил участие: ее подобрал и к себе в участок повез. Только она, в машине его отогревшись, тут же описалась. Сделала лужицу, контуром близкую к Каспию. А он только коврики новые постелил. К тому же побили его в Дербенте три года назад. Ну, он ее опять из машины и выбросил. На соседнем участке. В разгар полноценной русской зимы.
- Когда это было?
- Да уж года три тому. На рождество.
- Не похоже на них, - сказал Павел. - Не могли они женщину - на мороз.
- Ну, похоже - не похоже... Вот Сережечка - святой да и только. Но минутами и на него находит.
- Такая вот рождественская история... - вздохнул Сережечка.
- Избили и изнасиловали заодно.
- А она ведь с наилучшими намерениями к ним. Насурьмила брови, наложила круги румян...
- Не женщина, а тайна Господня.
- Кофту надела новую...
- Встречают-то по одежке, а уж провожают - без.
- Хотела скрасить им вечер своим женским присутствием. Одарить собой это общество. Сделать собой событие. Чтоб это событие, случившись, стало судьбоносным для них.
- Оно и стало, только совсем уж не с той стороны.
- Дело-то ведь было под самое рождество.
- Такая вот рождественская история, - теперь вздохнул этой фразой Данилов.
- Она к тому времени уже была сирота. Никто не научил ее избегать романтически настроенных пьяных мужчин.
- Хотя любой девушке в ее возрасте ясно: береги честь спереди.
- Ей бы, конечно, удвоить девичью бдительность, а она - наложив на лицо глянец, накрасившись для красы, в глазах - соблазн...
- Да жениха выискивала, - перебил артиста с досадой Данилов. - Им ведь вынь и положь положительного мужика. А положительные у нас где? В кочегарках сосредоточены.
- Известно, женщины. Им бы всего побольше и почаще.
- Вот они и вынюхивают там женихов, присматриваясь к привлекательным. Отдыхая от бездуховности.
- Конечно, встреть она этих негодяев в другой обстановке, то разобралась бы, кто есть кто.
- Но в другой обстановке эти негодяи не водятся.
- Елизарый ей наиболее симпатичен был... Красиво ухаживал, убаюкивал байками. Она и раньше отдавалась ему - доверчиво и простодушно. Ты хочешь что-то сказать, брат?
- Я плакать хочу.
- Елизарый же был склонен к насилию. Я вам цитировал про фашизм.
- Подоспела она как раз к тому времени, когда кавалеры выпивают и выбирают дам.
- Ну и выпила с ними для храбрости.
- Юрка, тот первый к ней воспылал. Пытался обманом ее обнять. Давал знать о своей страсти специальными сексуальными символами.
- Она же сделала вид, что не понимает его. И только смотрит большими-большими глазами.
- Эти любители чужого и запретного настырны весьма.
- А когда Елизарый провожал ее в душевую кабинку, чтобы самому там остаться с ней, Юрка и к нему обращался с жестами: мол, помочь?
- А Елизарый за ее спиной ответным жестом ему: мол, все в порядке, не рыпайся. Женщина, мол, некрупная, справлюсь сам.
- И пока Вовка, Елизарову службу неся, подкидывал в топку и ворочал в ней кочергой...
- Кочерга есть искусственный символ похоти, изогнутый на конце. В пекле шуруют ей.
- ...за стеной в зуде телесном разворачивался внеслужебный сюжет. В тесной душевой кабинке, словно дешевая тайская девушка ...
- Нет, в раздевалке лавка была.
- Вступала она с ним в плотские игры, отдавалась его лобзаньям, а Елизарый своей распаленной плотью попирал ее плоть.
- Как же звали ее?
- Аллочка. И не успел, выходя, Елизарый закрыть за собой дверь, как в тесную душевую кабинку...
- Говорю: там была скамейка...
- Как к ней на эту скамейку Юрка проник.
- Юрки - они юркие...
- И уж что только с ней сей изощренный деятель не вытворял, куда только уд свой не закидывал, доходя до последней степени озорства.
- Пока Вовка...
- Вовка не был насильником в глубине души, и стал добиваться от нее внутреннего согласия, а не так просто - мол, на и всё. Ну и добиваясь, конечно, избил.