После длительного маяния, неопределенного покусывания нижней губы, постукиваний пальцами по дверцам шкафа и прочих выражений, жестов и действий нерешительности и неопределенности, Саске, которому просто надоело терзаться глупыми вопросами, поступил, как ему казалось, более чем разумно, оставшись самим собой, но при этом постаравшись не особо выделяться на предполагаемом фоне деревенских учеников. Черная, матово-блестящая рубашка, ворот которой он оставил расстегнутым, дабы открыть вид на гибкую шею и нитку серебряной цепочки вокруг неё – подарок от Итачи и его супруга на пятнадцатый День Рождения – и подвернутые до уровня три четверти рукава, ведь день, судя по всему, будет жарким. Черные брюки, классические, с ровными, отглаженными стрелками, но не болтающиеся на нем, а облегающие бедра и с узкой трубочкой штанин. Туфли, мягкие, начищенные до блеска, удобные и нежаркие. Выровнять тон лица, замаскировать слегка проступившие от полубессонной ночи темные круги под глазами, подкорректировать линию бровей, уложить волосы в привычную прическу и отойти от зеркала, придирчиво себя рассматривая. Да, возможно, его внешний вид никто и не оценит, скорее всего, будут коситься на него и шепотом обсуждать в малых и больших компаниях, но через это проходят все новички, а Саске хотелось себя зарекомендовать. Не выпендриться, нет, и не показать, какой он городской, и поэтому смотрит на деревенских свысока, а просто подать себя таким, какой он есть, потому что… потому что, учась в «Harvard School», у него такого шанса, шанса быть настоящим Саске, не было.
К тому же, имелась ещё одна причина того, почему Учихе хотелось выглядеть неподражаемо и захватывающе, но об этой причине он старался не думать, понимая, что, скорее всего, эта самая причина даже не рассмотрела его в салоне авто толком, не то что запомнила или же заприметила. Впрочем, Саске имел ещё одну черту характера, которой не знал, то ли гордиться, то ли пытаться её искоренить, а именно – ослиное упрямство и упорство, особенно, если это касалось того, чего было трудно, но вполне возможно достичь или добиться.
- Ты ещё здесь? – удивленно спросил Какаши, застыв в дверном проеме и с хитрым прищуром осматривая вертящегося перед зеркалом подростка.
- А где мне, по-вашему, нужно быть? – недовольно буркнул Саске, поражаясь умению мужчины неприметно, словно тень, подкрадываться, что только усиливало его догадки относительно того, что прошлое одноглазого явно не было связано с буднями простого фермера.
- Ну, кто его знает, - пожал плечами Хатаке. – Может, - пепельноволосый иронично выгнул бровь, - у калитки, ожидая школьного автобуса, который мимо моей фермы проезжает в полвосьмого.
- В полвосьмого? – с недоверием переспросил Саске, и что-то у него внутри неприятно екнуло, словно в преддверии неприятной, щекотливой ситуации. – Но я думал, что вы…
- Что я буду отвозить тебя и забирать? – Какаши хмыкнул. – Уж прости, Саске, но у меня, знаешь ли, обязанности, работы полевые, курочки, да и почти все ученики добираются в город на автобусе, поэтому советую поторопиться, потому что… – мужчина посмотрел на наручные часы, - уже полвосьмого.
- Как?! – встрепенулся Саске, чувствуя, как волна негодования стремительно приливает к его щекам гневной краской. Хотелось высказаться этому невыносимому и просто изводящему его до белого каления мужлану, но время, судя по всему, поджало его неумолимо и даже опасно, поэтому, одарив опекуна злобным взглядом, Учиха, схватив школьную сумку, в которой пока что было всего несколько тетрадей, его личное дело и ещё так, по мелочи, но всего необходимого, метнулся из комнаты, при этом успев заметить, что хитрая улыбка так и не сошла с губ Какаши.
На то, чтобы выскочить из дома и пробежать несколько десятков метров по проселочной дороге, ведущей к ферме Хатаке, на трассу, у Саске ушла буквально минута, но, когда до дороги оставалось совсем ничего, подросток резко притормозил, увидев, как желтый автобус на приличной скорости пронесся мимо, подняв на обочине тучу дорожной пыли.
Саске застыл, судорожно вцепившись в ручку сумки, и не зная, что ему делать, ведь, как он понял, автобус ушел прямо и бесповоротно, а Какаши… Пожалуй, о характере этого человека с уверенностью брюнет мог сказать только одно: свои решения мужчина никогда не менял.
- Примерно в двух километрах отсюда, дальше по дороге, есть остановка, - Саске обернулся, не ожидая, что Хатаке последует за ним, но тот последовал, вот только зачем, чтобы поглумиться над ним, ибо мужчина точно знал, что на автобус его подопечный опоздает, или для того, чтобы все-таки хоть чем-то подсобить, подросток так понять и не смог, потому что лицо опекуна было предельно серьезным, но единственный глаз смотрел на него уж с довольно заметным насмешливым блеском.
- Около восьми автобус привозит из города ночную смену рабочих молокозавода, а после возвращается обратно, так что, если поторопишься, - пепельноволосый ему подмигнул, словно подстрекая, - можешь ещё успеть или же, - Хатаке развернулся и направился к дому, уже добавляя через плечо, - будешь идти пешком.
И снова Саске сдержался только потому, что промедление в его ситуации могло иметь слишком большую цену, а ещё и потому, что Какаши отчетливо дал понять – в школе он должен оказаться сегодня при любых обстоятельствах, даже если ему, действительно, придется идти пешком. Выбора не было, поэтому подросток развернулся и, выйдя на трассу, уныло побрел по обочине, склонив голову.
Как-то раньше Саске и не задумывался над тем, что он может быть таким ранимым, и что может обижаться даже из-за сущей мелочи. Нет, то, что Какаши заранее не предупредил его об автобусе, мелочью, конечно же, не было, мужчина сделал это сознательно, чтобы, так сказать, проучить и привить сельскую дисциплину, в чем брюнет не сомневался, и не должен был он, Учиха, реагировать на подобное столь эмоционально. Возможно, вся суть была в том, что это в Лос-Анджелесе он был Учихой, и только одно звучание этой фамилии заставляло окружающих уважать его и относиться к нему с завидной осторожностью, а здесь его происхождение было совершенно неважным, будто он не прожил уже семнадцать лет, а начинал свою жизнь заново, с отправной точки. Да, не задумывался, пусть и знал, и понимал, что очень многим обязан именно своей фамилии, да и пример Итачи был более чем показательным, но как-то подросток и подумать не мог, что без того, что вызывало у него отвращение к светскому обществу, ему будет столь натужно.
Вот теперь Саске было слегка страшновато, ведь никто не мог дать ему гарантий относительно того, что подобное, то есть отношение к нему, как к человеку, а не как к Учихе, не повториться в школе, где ему придется полагаться только на себя. Да, Саске считал себя сильным… раньше, но теперь подросток казался себе таким слабым и беспомощным, как только что родившийся котенок, будто перед ним резко, рывком и неумолимой волной открылся истинный мир. Не могло это быть правдой. Не могли два, настолько кардинально непохожие друг на друга миры существовать бок о бок, при этом руководствуясь одними и теми же законами. Просто не могли. Не в его понимании. Не с его привычками. Не в рамках его принципов и взглядов.
Растерянность граничила с паникой, и Саске чувствовал, как в пальцы возвращается неуверенная дрожь, дрожь страха, с которой он безуспешно боролся вот уже два года, и о которой мало кто знал. Даже родители не знали, потому что… потому что эти нервные приступы начались именно после того, как Итачи ушел, и Саске понял, что он остался один. Сейчас он тоже был один, а вся ситуация усугублялась ещё и тем, что рядом не было никого знакомого, ничего знакомого и привычного, словно его забросило не в другой штат, а в совершенно иной мир, к которому он никогда не сможет приспособиться. А ведь это только второй день его ссылки. Как же, поминутно сталкиваясь с ошеломляющими его фактами, он сможет продержаться в этой чуждой среде несколько месяцев? Впрочем, была ещё надежда, что в школе все же будет не так уж и плохо, потому что нельзя судить об обстановке и обстоятельствах, исходя только из повадок и характера полуумного фермера. Хотя, подростки – это тоже своего рода социум, причем, зачастую, очень жестокий и со своей особенной иерархией, в которой Саске ещё только предстояло завоевать свое место. Желательно, не у самого основания ранговой пирамиды.
Примерно на средине пути пришлось остановиться, но не потому, что подросток устал, ему было жарко или же начали болеть ноги, а потому, что Саске заметил то, что раздражало его в мужчинах почти так же, как и небритость, а именно – грязная обувь. Да, брюнет понимал, что до остановки ему ещё идти и идти, что туфли все равно покроются слоем придорожной пыли, и что их придется вытирать ещё не один раз, но уж таким был Учиха Саске, и эта нечищеная обувь мучила бы его всю дорогу, отвлекая от цели.
Достав из сумки платок, Саске наклонился, тщательно протирая туфли, при этом плотно стиснув зубы, потому что ему просто, от несправедливости, смеси гнева и обиды, подымающейся жары, пыльного воздуха и вообще в принципе, хотелось выкричаться, тем более что, куда ни посмотри, безлюдный простор, поэтому искушение поддаться эмоциям было очень велико. Возможно, он так бы и сделал, точно сделал бы, если бы… если бы сперва не услышал размеренное урчание мотора, а после и не увидел притормаживающие подле него колеса.
Учиха, так и не разогнувшись, поднял голову, именно в тот момент, когда распахнулась дверца черного пикапа. Поднял, чтобы застыть с широко распахнутыми глазами.
- Саске, да? – наклонившись вбок, спросил водитель, на что Учиха резко, рвано, судорожно кивнул. – Ну, садись. Подвезу, - блондин улыбнулся, призывно похлопав по сидению, и Саске, все ещё не веря, что все его утренние лишения были компенсированы столь щедро, юркнул в кабину, замирая в волнительном предвкушении.
Дорогие читательницы, с наступающим Вас всех праздником! Здоровья и веры в собственные силы. Ровных путей и широких возможностей. Любви и верного, ценящего Вас человека подле. Цветущей и солнечной весны Вам на целый год.
С ув. Lelouch fallen
========== Глава 2. Часть 2. ==========
«Посторонним вход воспрещен!» — так было написано,
По крайней мере, это то, что мне удалось прочесть.
Посторонним вход воспрещен? Ага, как бы ни так!
Погодите, я вам еще покажу!
*А. Ламберт Trespassing
В машине играла музыка – что-то ритмичное, но ненавязчивое, даже, в каком-то смысле, соответствующее ситуации столь незатейливой фразой “No Trespassing!”. Размеренно урчал мотор, слегка поскрипывали кожаные сидения, позвякивали забавные бубенчики, прикрепленные к зеркалу заднего вида, за приоткрытым окном шумел ветер, наполняя салон запахом скошенной травы, но все это было лишь фоном, словно шлейф, который тянулся за блондином, придавая ему ранее не виденного Саске колорита.
Учиха ещё никогда не встречал такого типажа людей, такого… открытого. Казалось, все, о чем сейчас думает парень, можно прочесть по выражению его лица, насколько сильны и выразительны были эмоции этого деревенского красавчика, но в то же время подросток сомневался в том, что в этой видимой искренности нет никакого подвоха. Впрочем, Саске понимал, что не может судить о человеке по нескольким минутам молчаливого знакомства, но все же… все же близость этого Наруто будоражила его кровь, делая внешнюю жару полного техасского солнца лишь скользящей по коже лаской, когда внутри него уже теплились искорки будущего пожара.
Саске не мог сказать, что он был таким уж общительным, и у него было много друзей. Друзьями он мог назвать лишь двоих, остальные же были просто хорошими знакомыми, с которыми, вопреки своим убеждениям, он поддерживал связь из разных причин. Первым был Ходзуки Суйгетсу – его одноклассник, который после гибели родителей, относительно которой полиция до сих пор не могла с уверенностью сказать была она случайностью или же преднамеренным убийством, находился на попечительстве старшего брата. Вторым – Нара Шикамару, ученик параллельного класса, который не слишком-то и походил характером на отпрыска богатых родителей, и некий ореол таинственности вокруг персоны которого притягивал людей, как магнит.
С Ходзуки их сблизили общие увлечения, хотя, порой, Учиха был готов придушить друга за то, что тот своим поведением, выходками и крайней степенью невозмутимости намеренно, получая от этого моральное удовольствие, шокировал людей, за что после по полной отгребал от брата. С Нара же… То, что их связывало с Шикамару, даже для самого Саске оставалось загадкой, потому что они были слишком разными, их взгляды и увлечения кардинально отличались, казалось, им вообще не суждено было найти общий язык, но, тем не менее, именно в обществе молчаливого брюнета Учиха мог ослабить те цепи, которыми подростка сковал статус его семьи. Ещё одним нюансом их дружбы было то, что они были предельно откровенны друг с другом, но при этом каждый имел то, что именуется понятием «личное», и никто и никогда из них не пытался миновать эту грань. Проще говоря, мало кто верил в то, что эта троица дружит просто так, а не потому, что Учиха – гиганты отельного бизнеса, Ходзуки – владельцы сети фешенебельных бутиков, а Нара – семья, члены которой из поколения в поколение занимали влиятельные правительственные кресла.
Да, Саске не был излишне общительным и открытым, но никогда не замечал за собой стеснительности, и найти общий язык с до этого незнакомым человеком, стать душой компании, в которой он оказался впервые, или же просто привлечь к себе внимание ему не составляло особого труда, но сейчас, с этим Наруто, все было кардинально, совершенно, непостижимо наоборот. Не то чтобы подростка угнетало молчание, в принципе, он и не надеялся на то, что симпатичный блондинчик, с которым, очевидно, ему просто было по пути, завяжет с ним душещипательную беседу или же заинтересуется его персоной, но и просто сидеть, подобно статуи, Учиха не мог. Саске просто не знал, о чем можно поговорить со своим попутчиком, потому что все те темы, которые, привычно, обсуждались в высшем, пусть и подростковом, обществе, были явно неуместны. К тому же, брюнет совершенно не был осведомлен о том, чем, в принципе, могут интересоваться деревенские парни, и поэтому опасался, что Наруто может посчитать его франтом, щеголем или же городским мажором, если он, вдруг, заговорит о чем-то, что чуждо и неинтересно представителю деревенского подросткового социума.
Не то, чтобы Саске этим гордился, но он умел и не стыдился признаваться себе, пусть и только себе, в том, что он кому-то в чем-то уступает, проигрывает или же видит явное превосходство человека над ним, хотя сказать подобное о Наруто можно было с натяжкой. Саске, несмотря на всю открытость блондина, не мог его понять. Вроде как и видел все его эмоции, ощущал его настрой, не чувствовал себя неуютно или скованно в его присутствии, но все же губы пересохли, от чего он постоянно их облизывал, на щеках вспыхнул жаркий румянец, вспотевшими пальцами подросток вцепился в ремешок школьной сумки и никак не мог заставить себя отвести взгляд от Наруто. А посмотреть там было на что.
Непривычно-золотистые волосы находились в творческом беспорядке, и Саске не сомневался в том, что Наруто тратит на причесывание не больше нескольких минут в день. И эти пряди, солнечные, рваные, спадающие на глаза и слегка вьющиеся на затылке, были таковыми от природы, провоцируя желание узнать, каковы они на ощупь – мягкие или жесткие. Он никогда не задумывался над тем, как это – зарыться в чьи-либо волосы по самое основание пальцев, сжать их у корней, натянуть так, чтобы пришлось запрокинуть голову и обнажить шею, слегка ослабить хватку и скользнуть подушечками по прядям. Это было запредельным и казалось подростку чем-то из ряда интимного или же, наоборот, чересчур страстного, того, чем никогда не баловалась даже его фантазия. По крайней мере, до этого дня.
Блондина нельзя было назвать красавцем. Он был совершенно обычным, со слегка резкими чертами лица, вздернутым носом, светлыми бровями и ресницами и слегка пухлыми губами, без той утонченности и холености, к которой привык Саске, смотря на таких же, как и он, отпрысков богатых и влиятельных родителей, но все же что-то притягательное в этом Наруто было. Наверное, это называют харизмой. Не лоском, напыщенностью, фальшивой красотой или обманчивой притягательностью, а именно харизмой, которой в современном мире обладает далеко не каждый, пусть индивидуальность и незаурядность личности были в моде у современных подростков. Саске назвал бы это внутренним светом, не непорочным, отнюдь, потому как такого парня трудно представить в роли скромника, недотроги или же образца целомудрия и добродетели, скорее, располагающим, способным покорить, подчинить и приковать к себе взор.