«Я старался защитить свою сестру! У меня не…» — хорошая оплеуха от Первого заставила меня замолчать. Я просто не мог молчать по этому поводу, ведь Первый мог сказать все что угодно про меня. Мои губы могли продолжать выплескивать правду, но я должен был молчать. И не потому, что мое вмешательство может повлиять на вердикт. Удар Первого заставил мою сестру застыть в ужасе, и я не хотел заставлять ее нервничать еще больше. Сейчас я волновался за нее больше, чем за себя.
«Выбор есть всегда, братец. Ты мог бы прибегнуть к более безопасным методам обезвреживания Шестьдесят второго, или даже позвать на помощь. Ты этого не сделал.» — он говорил это спокойным голосом, но в нем можно было услышать всю строгость и злость. Спустя мгновение, он вновь обратил свой взор на братьев и сестер, продолжая высказывать детали произошедшего. — «Шестьдесят второй напал на них с отверткой в руках, а Девяносто девятый влез с ним в драку, вставая на защиту своей сестры. Он выбил отвертку их его рук, но в драке он проиграл, и Шестьдесят второй откинул его в сторону, после чего набросился на Девяносто восьмую, стараясь удушить ее. Девяносто девятый, оглушенный сильным ударом, смог прийти в себя, после чего подобрал отвертку и накинулся на Шестьдесят второго, сделав множественные удары отверткой в грудь. Закончил он все это дело смертельным ударом в шею. После, он старался сделать сестре искусственное дыхание, но упал без сознания спустя несколько секунд. Если я что-то упустил, братец, то… Поправь меня.» Я ничего не мог сказать против. Первый не упустил ничего из виду и рассказал все, не утаив и малейшей детали. Я мог только покачать головой, не сказав и слова. Но даже после этого, Первый не остановился. У него были доказательства моей вины.
«В расследовании нам помогли „Белые“, изучив отвертку на наличие отпечатков. На рукоятке были обнаружены отпечатки пальцев обоих Девяносто девятого и Шестьдесят второго, а также отпечатки пальцев Девяносто восьмой. Предположительно, она старалась взять отвертку в руки, когда на нее напал Шестьдесят второй, но это не является особо важной деталью.» — эта деталь заставила меня волноваться, но когда он назвал ее «не особо важной», то я сбросил с себя все волнение и беспокойство. Мне не хотелось, чтобы правда всплыла на поверхность. Если кто-то узнает про то, что отвертка изначально была в ее руках, а Шестьдесят второй лишь подобрал ее, изучая… Мне нужно было сдерживать свои эмоции и играть на публику. Никто не должен знать правды. Никто не должен увидеть истинные эмоции на моем лице. Я должен был показывать вину и страх перед грядущим, что я и делал.
Только Первый закончил делиться деталями преступления, и зал заполнился криками и возмущениями. Семья разделилась на два лагеря. Одни сражались за мою невиновность, называя меня «храбрецом», вставшим на защиту своей сестры. Другие называли меня «паразитом», не заслуживающим пощады, ведь я мог поступить иначе, не проливая братской крови. Все их крики смешивались в непонятный шум и гул, одни старались перекричать других, и никто не успокаивался, стараясь доказать свою правоту и взгляд на вещи. Даже когда Первый пытался успокоить их, никто не слушался. Тогда Вторая вступила вперед, сильно топнув ногой. Металл под ее ногами зажужжал и зазвенел, и этого было достаточно, чтобы заставить всех замолчать. Даже динамики в зале начали шипеть и издавать звук… схожий со скрипом.
«Прекратить! Не так мы должны обсуждать подобные темы! Вы должны уже давно научиться и привыкнуть к этому!» — обругав всех за свое поведение, она встала рядом со мной. Ее голос стал звучать тише, но все так же строго и звонко. — «Мы проведем голосование. Мы всегда так делали и продолжим так делать.» Все повиновались, выровняв ряды, заведя свои левые руки за спину, удерживая правую руку у груди. Никто не прерывал тишину в этот момент. Никто в этот момент не должен был издать и звука, даже самого тихого и бесшумного. Вторая взяла в руки планшет, передав его Первому, после чего, громко и четко, со всей серьезностью начала голосование, произнося возможные решения, за которые и должны голосовать мои братья и сестры.
«Наш брат, имя которому Девяносто девятый, виновен в убийстве Шестьдесят второго и должен быть наказан.» — произнесла Вторая, после чего все начали поднимать свои кулаки в воздух, показывая свои номера. Первый быстро отмечал проголосовавшие номера в планшете, после чего поднял свою руку вверх в знак окончания голосования, не отрывая глаз от планшета. Как только все опустили свои руки, Вторая произнесла второй возможный вердикт — «Наш брат, имя которому Девяносто девятый, должен быть прощен, а его преступление — забыто.» Я следил за всем этим с тревогой в сердце, наблюдая за поднимающимися руками и номерами на них. Все эти числа не придавали большого значения в голосовании, так как их голоса лишь дают Старшим принять решение быстрее. Среди всех этих чисел я увидел одно, которое заставило меня затаить дыхание. Девяносто восьмая смогла поднять свою руку, показывая свое число, даже когда ее старались держать на коленях. Она смогла дать свой голос, даже когда Девятый всеми силами старался ее усмирить. Первый отметил очередные числа в своем планшете, после чего передал планшет Второй, которая провелась глазами по нему, делая вывод. Но это было еще не все. Приговор выводился не ими, но Старшим рядом. Меня повернули спиной ко всем, подготавливая к возможному наказанию. К моим ногам и коленям прикрепили магнитные наколенники и поножи, которые являлись… простыми кольцами. Эти кольца приковывали меня к полу, не давая встать с колен.
«Старший ряд. Вердикт.» — Первый отдал команду старшему ряду, и все, по очереди, начали голосовать.
«Помиловать.» — Выкрикнул Девятый, после чего очередь перешла к Восьмому, потом к Седьмой… Голосование шло неспешно, и каждый новый голос заставлял мое сердце биться чаще. Девятый, Шестой, Четвертый и Вторая голосовали против моего наказания. Восьмой, Седьмая, Пятый и Третий — за. Выбор оставался за Первым. Его голос был решающим. Он стоял сзади меня, потому я не видел его лица и не знал, чего ожидать от него. Вторая смотрела на меня с волнением. Она не хотела видеть, как ее младшего брата буду наказывать на глазах у всей семьи. Я мог лишь качать головой, стискивая зубы. Я… молил о пощаде у нее.
«Решающим голосом я завершаю голосование и привожу вердикт.» — произнес Первый за моей спиной громким и звонким тоном. Я начинал чаще дышать от волнения и нервов, наполняясь страхом перед грядущим. Ожидание — самое страшное наказание для меня. — «Наш младший брат, Девяносто девятый, убивший нашего брата, Шестьдесят второго, признается целиком и полностью…» На какой-то момент я замер, а все шумы и голоса вокруг меня затихли. Я мог видеть по лицу Второй… Меня ждет настоящий кошмар. Вердикт Первого оглушил меня.
— «…Виновен!»
Все мое волнение и переживания начали выливаться из меня слезами, пока я слушал громкие крики и плач Девяносто восьмой. Она не выдержит этого! Она сойдет с ума, наблюдая за тем, как я корчусь от боли! Я… Я должен держаться! Я стискивал зубы и старался не лить слез, но это у меня не получалось. С меня сняли рубашку, после чего Первый взглянул на меня, наклонившись ко мне.
«У тебя есть выбор, братец. Кто из старшего ряда будет тебя наказывать? Кого ты выберешь?» — Первый давал мне выбор. Он спокойно задал вопрос, даже не замечая… не поддаваясь моим слезам. Выбрать своего «палача» я мог только из Старшего ряда. Я взглянул на Шестого, кивнув в его сторону. Пусть уж лучше меня наказывает тот, кто был ответственен за жизнь Шестьдесят второго. За ряд, в котором он находился. Первый ухмыльнулся, пожав плечами. — «Ну раз уж ты так желаешь…»
Первый взял меня за руку, надев на мой большой палец кольцо серебристого цвета. Это кольцо быстро сузилось, полностью обхватив мой палец, после чего Первый надел еще одно, такое же кольцо, но на большой палец другой руки, после чего завел мои руки за голову. Мое тело вздрогнуло, а я почувствовал слабое жжение и движение на пальцах, словно по кончикам моих пальцев водят проволокой или крепкой ниткой. Я был не в состоянии отвести руки в стороны, словно что-то мешало мне, связывая их вместе. Шестой стоял прямо передо мной, рассматривая мое лицо, покрытое слезами.
«Мудрое решение.» — сказал он, взяв из рук Первого небольшой жезл серого цвета. Она нажал на кнопку на ней, и жезл быстро стал длинным, гибким, но крепким хлыстом. Он сгибал его перед моими глазами, показывая мне, что меня ждет. — «Даже если он это и заслужил, я постараюсь… чтобы ты испытывал его боль. Честное наказание.»
Стандартное наказание представляло собой несколько ударов подобным хлыстом по спине. Первый объявил число ударов за мое преступление. Десять. Это не самое большое число в мире, но учитывая то, какую боль я буду испытывать в момент удара… Этого более чем достаточно. Шестой надел на свой указательный палец левой руки такое-же кольцо, что и у меня, после чего завел руку за мою голову и медленно поднял руку. Меня тянуло за его рукой, словно я был привязан к ней. Я был готов к наказанию, и Первый дал согласие на начало. Мое тело выгнулось, а изо рта вышел громкий крик, который я старался сдерживать в себе. С каждым ударом, боль становилась сильнее и сильнее. Я чувствовал, как хлыст рассекал мою плоть и кожу. Каждый новый удар был сильнее предыдущего, заставляя меня заливаться дикими криками и слезами. Я ничего не мог с этим поделать. Только закрыть глаза и считать удары.
Десять ударов. Десять ударов хлыстом. Все эти удары заставили мое тело сломаться, скрючиться, изогнуться. Дышать стало сложно, сознание было готово покинуть меня в любой момент, руки и ноги не повиновались мне, сгибаясь и дрожа. Старшие братья отнесли меня в медицинский отсек, где мною занималась Тридцатая. Она прожигала мои раны каким-то инструментом, словно штопая меня, как порванную рубашку. Хоть это и было больно, но это не было больнее ударов хлыстом.
«Некоторые раны глубже остальных, братец. У тебя останутся шрамы.» — сказала Тридцатая, заканчивая разбираться с моими ранами. Я не мог повернуться к ней, продолжая лежать на животе, прикованный к столу, пока она занимается своей работой. Она звучала спокойной, но встревоженной. Наверное… этот жестокий суд повлиял на нее. Ее руки начинали дрожать, после чего она попросту отодвинула клешню с инструментом в сторону, отойдя от стола. — «Как вообще можно так поступать?! Ты заступился за свою сестру! Старался защитить ее, спасти ее, даже когда ты был на грани потери рассудка! Почему Первый не может понять, что ты сделал одолжение всем нам? На кой-черт он вообще сделал голосование таким нечестным?!» Она высвобождала свой гнев, высказывая при мне свое недовольство. Я мог ее понять. Не все ожидали такого исхода. Тем не менее, я заслуживал подобного наказания. Лучше я буду виновен в чем-то малом и незначительном, чем моя сестра, которая является настоящей убийцей. Ложные доводы лишь облегчают нам задачу, и я могу со спокойной душой наблюдать за Девяносто восьмой, не волнуясь за остальных. Тем не менее, «голос» Первого подорвал доверие к нему. Не только мое доверие, но и всех остальных. Это может сыграть на руку моей сестре, ведь именно она хочет вывести Первого на чистую воду.
«Я это заслужил… Никто не должен убивать людей, даже если это касается жизни другого человека.» — мой голос дрожал и хрипел, пока я пытался заглушить боль в своем теле, играясь с чувствами Тридцатой. Я должен был строить из себя гордого тупицу, дабы она видела меня слабым и беззащитным мальчиком. Слабые люди всегда симпатизируют поверженным. Психология.
«Прекрати говорить чушь! Хоть ты и младший брат, но ты поступил как настоящий мужчина! Поступил так, как не поступил бы Старший! Ты заступился за свою сестру, сражался за нее и спас ее! Разве этого недостаточно?» — ее голос был более-менее сдержанным, но ее тон буквально грел мою душу. Она хвалила меня своими словами, словно я и впрямь сделал что-то по-настоящему… особенное. Успокоившись, она вернулась к столу, повторно протерев мои раны каким-то раствором, после чего снова принялась прожигать мои раны, которые еще не успели затянуться. За делом, она произнесла едва различимое — «Он когда-нибудь… поплатиться за это.» Я уже мог верить ее словам. Возможно, в будущем, Первый поплатится не только за свою ложь, но и за эту… жажду власти.
Я упустил завтрак, потому мне пришлось проводить остаток времени в ожидании обеда. Вся моя спина ныла и сгибалась из-за неугасающей боли, но я держался. Чтобы успокоить нервы и смыть с себя кровь, я решил пойти в душ. Сняв с себя штаны и рубашку, я взглянул на свою спину через двойное зеркало, показывающее мое отражение с обеих сторон. Вся моя спина была истерзана. Темно-красные линии шли по моей спине во всех возможных направлениях. Какие-то из них были короткими, какие-то были более яркими и проходили от плеча к талии. Словно клеймо, эти раны украшали мою спину. Теперь это будет напоминанием не только для меня, но и для остальных. Вот… что станет с нарушителями порядка. Так же это было клеймом позора, и я был самым первым в семье, у кого было такое клеймо. По крайней мере… я так думаю. О плохих вещах в семье никто не разговаривал, а старые ошибки и плохие поступки быстро забывались. Вот только я не думаю, что подобное забудется. Вздохнув, я отошел от зеркала и положил свою одежду в контейнер для грязного белья. Когда контейнер закрылся, едва различимый гул начал доноситься из-за стены. Моя одежда ушла в стирку — вот что этот гул значил. Я также снял с себя нижнее белье, бросив его в тот же контейнер, после чего прошел в следующую комнату. Это был мужской, общий душ. Обычно мои братья и сестры ходят в душ группами, но сейчас у них нету времени на это. Именно по этому поводу я решил сходить в душ именно сейчас. Не хотелось показывать всем мои раны. Только я прошел в дальний угол, встав на мягкий, резиновый квадрат зеленого цвета, как на меня начала литься теплая вода из душа. Вода становилась теплее, пока я стоял и не двигался, наклонившись вперед. Мне было больно, но эта боль быстро затупилась под приятными чувствами теплой воды.
«Братик…» — Знакомый, нежный голос, эхом прошелся по душевой. Это была Девяносто восьмая, и она стояла прямо позади меня. Только я собирался обернуться, как она взвизгнула, направив мое лицо руками в сторону стены. — «Н-не вздумай поворачиваться…! Пожалуйста.» Я едва мог держать себя в руках. Моя сестра сейчас находилась в мужском душе. Голая. Рядом со мной. Заметь это кто-нибудь из семьи, и нам не избежать вопросов.
«Ты совсем рехнулась?! Мы же…» — я старался говорить шепотом, но мой гнев в нем был вполне различимым и четким. Девяносто восьмая аккуратно прикрыла мой рот ладонью, слегка прижавшись ко мне. Она слегка надавила на мои раны, заставив меня вздрогнуть и протяжно промычать, стиснув зубы, сдерживая крики боли. Она поняла это, отпрыгнув назад.
«П-прости… Я просто…» — она была напугана и покрывалась стыдом, но не уходила. Подойдя вновь, она начала шептать причины своего поступка, стараясь сдерживать дрожь в голосе. — «Я хочу… помочь. Я должна заботиться о своем братике. Ты заботился обо мне, а я позабочусь о тебе.»
«А если…» — она проняла меня с полуслова, перебив меня.
«Близнецам можно мыться вместе. Так Вторая сказала. Это не должно касаться нас, но раз уж правила не упоминают деталей…» — она говорила спокойно, сдержанно, мягким тоном. Ей будто нравилось объяснять мне причины… но что-то остановило ее. Она аккуратно провела пальцами по моим ранам, словно разглядывая их. Может она и касалась их, но она делала это так нежно, что я забывал про боль. Я переставал ее чувствовать. Девяносто восьмая вновь прижалась к моей спине, аккуратно обняв меня, после чего протянула руку вперед, нажав на небольшую, черную кнопку. Кнопка вытянулась вперед, после чего она взяла ее в руку и потянула на себя, вытащив из стены. Эта кнопка представляла собой жезл-щетку для душа, которую можно было воспользоваться в любой возможный момент. Щетка была довольно жесткой, но она знала, как это исправить. Она отвинтила наконечник и вытащила часть щетки, вывернув ее наизнанку, после чего вставила часть щетки обратно и завинтила кончик. Теперь это была удобная губка, или даже жезл-мочалка. Именно этой губкой она старалась омыть мою грудь и спину, но она все же предпочитала делать все руками, собирая мыльную пену с губки. Я не мог двинуться, произнести слова, повернуться или даже взглянуть на нее. Я стеснялся, боялся… смущался ее. Все, что я мог сделать, стискивать зубы и терпеть. Мое воображение играло со мной, но я все же думал, что ей нравилось мыть меня… И это казалось правдоподобной теорией. Спустя мгновение, она ловко обошла меня и крепко прижалась, продолжая мыть мою спину. Даже когда на ее лицо горело от смущения, она довольно улыбалась, приподняв голову, слегка прикрывая свой глаз. Я же опустить глаза не мог, так как я мог увидеть то, чего я видеть не должен. Она протянула мне жезл-мочалку, двигая им перед моими глазами.