Джереми понимал, что несет чушь, но воображение само подсовывало ему картины. Странное ощущение - он будто по книжке читал.
Профессор Верхаен слушал, сцепив пальцы в замок и полузакрыв глаза. Хорёк поглаживал галстук.
- Ну, ещё с ребятами в мяч играли, помню, - сказал Джереми, слегка обескураженный, - в волейбол, что ли... Мне ещё левый кроссовок жал...
Упругий газон под ногами. Сетка, натянутая от края до края поля, делит площадку пополам. Длинная царапина на коленке, саднит. Мяч, летящий прямо в небо... Так ярко все, так живо, как будто вчера произошло.
- Вы любите играть в волейбол? - спросил Верхаен.
- Не так, чтобы очень. Я океан люблю. Я как-то раз на "рыбацком" пляже камешек нашёл, красный, прозрачный. Формой как маленькое сердце, и тёплый на ощупь. Не как обыкновенно камни бывают. Необычный очень. Если прищуриться и сквозь него посмотреть, весь мир багровым делается. И песок, и горы, и вода... Как будто я на Марсе.
- Замечательно, - оживился Хорёк. - Очень интересно.
- Ещё я помню, как спал в коробке.
- Что? В коробке? - Фреттхен с профессором переглянулись. - В какой коробке?
Джереми почувствовал себя так, будто сказал что-то неприличное.
- Ну, просто коробка. Картонная, большая... в таких продукты со склада привозят, ну, или книги. Высокие стенки. Прямоугольная.
Он не знал, как ещё описать, и никак не мог взять в толк, чего от него ждут.
- А, это, наверное, не так давно было? - предположил Фреттхен. - Год или два назад?
- Нет. Точно нет.
И что они так на него уставились?
- Пожалуй, ещё до камешка, - Джереми честно попытался вспомнить, но картинка туманилась. По сравнению с другими она казалась очень давней и словно выцветшей, точно старая фотография в альбоме. - Сейчас, - он усмехнулся смущённо, - я бы не поместился ни в какую коробку.
- Ладно, пусть так, - кивнул Верхаен. - Коробка - дальше?
Джереми уткнулся взглядом в пол.
- Не помню. Забыл.
О седых и черных волосах он решил промолчать, и так, похоже, наговорил ерунды.
- Что-то не так, Джереми? - мягко спросил Хорёк. - Ты сегодня как будто не в форме.
- Всё нормально, - буркнул тот, краснея до корней волос.
Лгать психологу считалось проступком. Ведь Фреттхен искренне желал помочь всем и каждому.
- Ты уверен?
Не будь здесь профессора с его таблицами, Джереми, может быть, и рассказал бы Хорьку о Вилине. Но не при Верхаене - нет, лучше он отгрызет себе язык, чем станет откровенничать с этим типом.
- Абсолютно уверен, - кивнул Джереми и вежливо улыбнулся.
- Ну, хорошо, - вмешался Верхаен, - давай от прошлого перейдем к настоящему. Ты выбрал себе занятие по душе? В какой сфере ты думаешь раскрыть свои таланты?
- Да я даже не знаю, есть ли у меня таланты.
- Уверяю тебя, они есть. Каждый из нас наделён каким-то даром и отказываться от драгоценного подарка, с которым тебя отправили в мир, это непростительная оплошность. Тем более если для твоего развития созданы все условия.
- Я бы хотел стать рыбаком, - Джереми вспомнил выходку Боба и Хайли и невольно улыбнулся. Нет, он не собирался, как его друзья, злить старого профессора или безобидного Хорька. Просто у него не было другого ответа.
Фреттхен залился краской, отчего веснушки у него на носу стали ярче, и открыл, было, рот, но Верхаен его опередил:
- Этот вариант не обсуждается. Для выполнения нашей главной задачи нужна именно творческая энергия, а не какая-то другая. К тому же, группа не может подстраиваться под ваш график и ждать, когда вы вернётесь с уловом.
- Джереми, - мягко встрял Фреттхен, - подумай ещё раз. Подумай хорошенько, прежде, чем ответить.
- У господина Вильямса свободного времени много больше, чем у нас с вами, - язвительно заметил профессор. - И оно пока гораздо дешевле. Поэтому тратить наше время на его раздумья я считаю не рациональным. Идите, Джереми Вильямс. Идите и хорошенько обдумайте - в каком направлении вы бы хотели двигаться дальше.
Напутствие профессора не легло на сердце, на котором уже покоился другой камень.
О нём Джереми и рассказывал Фреттхену мысленно, сидя в столовой, пока пережевывал завтрак и машинально отвечал на реплики соседей по столу.
У музыкальной какофонии есть свои преимущества. Она позволяет человеку даже среди людей оставаться в одиночестве. Ребята за обедом громко болтали, смеялись и что-то выкрикивали, но - удивительное дело - никто никого не слышал и не слушал. На многих были наушники.
"Мы вместе! Мы вместе! И вместе мы - сила! - вопил репродуктор прямо над их головами. Звук отражался от стен и метался по столовой, как полоумный, -
И каждого талантами природа наградила!
Мы вместе строим новый, счастливый, светлый мир!
И каждый в этом мире создатель и кумир!
"Вот ведь как, господин Фреттхен, - говорил Джереми, и его призрачный собеседник задумчиво кивал, - есть у меня девушка-друг. Вилина Харрисон. Ей двадцать один год, а значит, пора замуж. Скоро вы по своим тестам подберёте ей мужа..."
"Так в чем проблема, парень? - ласково возражал Хорёк. - Порадуйся за друга. Семья это хорошо. Это плечо и поддержка".
"А если она его не полюбит?"
"Мальчик, любовь - это каприз обмена веществ. Такая малость, о которой не стоит беспокоиться. Одна таблетка под язык - и твоя подруга влюбится на всю оставшуюся жизнь. А как под радугой пройдут, так и не посмотрит ни на кого вокруг, кроме своего мужа. С руки станет есть. Главное в браке, знаешь что? Психологическая совместимость. Мои тесты - непогрешимы. Если они покажут, что именно этот человек станет Вилине хорошим мужем, значит, так оно и будет. Она будет счастлива".
"А как же я? - водя ложкой по пустой тарелке, говорил Джереми. - Ведь я её люблю. Без всяких таблеток".
"Что ты удумал? - сердился Фреттхен. - Вилина старше тебя на целых пять лет. Нет, это никуда не годится".
"Всего на пять лет! Ну, и что?"
- Эй, Дже, - Хайли пихнул его локтем в бок. - Как у Хорька было?
- А?
- Что-было-у-Хорька!
- Потом расскажу!
- А?
"Пять лет - не половина жизни. Через два года я стану совершеннолетним. Неужели ей нельзя подождать два года?"
"Вилина имеет право на любовь и счастье - прямо сейчас, - гневно отчеканил Хорек. - Почему она обязана ждать? Потому что тебе захотелось? А о ней ты подумал? О том, что лучше для нее? Воплощённые мечты - это прекрасно, это наша цель, но ведь не за чужой счет?"
Джереми вздохнул. Пустая трата времени - разговор с самим собой. А если бы и с Хорьком... что толку? Фреттхен не может отменить результаты тестов.
Он брёл на занятия, а в голове кружились воспоминания прошлой ночи.
Ровно в десять тарарам в Эколе стихает, и за смычки берутся цикады и сверчки. Их музыка похожа на короткий сухой треск со скупыми переливами. В такие часы хорошо взять нотный лист и записывать все подряд: шершавую скороговорку волн, хруст веток, когда сквозь них ломится какой-нибудь заяц, шаги и голоса редких прохожих. Холодный песок и тёплый океан. Луна - крупная и пористая, как здоровенный кусок пемзы, а звёзды - огромные, жадные, того и гляди, проглотят тебя целиком. И бабочки - вся ночь от них белая, точно от снега. Кружатся, порхают, струятся с неба, подсвеченные лиловым блеском звезд, путаются в волосах.
- Бабочки - это души спящих чаек, - говорит Вилина.
Высокая, сутуловатая девушка в темноте распрямляется и делается грациозной, как большая кошка. Ночью ее робкие движения обретают лёгкость. Ладони теплеют, а белая лента в косе сияет ярче луны.
- А ведь и правда, - удивляется Джереми, - такие же вездесущие, только что не гадят на крыши. Ты сама придумала или услышала по радио?
- Не знаю. Днем трудно сосредоточиться. Радио - повсюду, хуже настырных чаек. И хочешь от него спрятаться - да некуда. Мне кажется иногда, оно выслеживает мысли у нас в головах - и тут же крадет. Может быть, у меня паранойя, - улыбается она смущенно.
Они медленно идут вдоль берега. Джереми - босиком, а Вилина в пляжных тапочках. В отличие от большинства жителей Эколы, она никогда не ходит без обуви. Не потому что мёрзнет или боится поранить ноги. Это у неё в крови - никогда не появляться на людях босой или полуодетой.
- Скоро ты выйдешь замуж и перестанешь гулять со мной по ночам, - печально констатирует Джереми.
- Да, мне уже пора замуж, - говорит она, словно извиняясь, и тут же радостно добавляет. - Кстати, у Айрин - такой дом! Такой красивый, с резными наличниками, весёлый и разноцветный, как пряничный домик из сказки. Я видела, с ним рядом строят такие же. А улица, знаешь, как называется? Аллея Счастливых сердец! Здорово, правда?
- Ага, - кивает он без особого энтузиазма.
- У нас с мужем будет своя кухня и своя собственная спальня, как у Айрин с Кристофером, - продолжает Вилина. - Я буду сама готовить. Нас учили на уроках домоводства. Стану взрослой важной дамой, и ты сам не захочешь со мной дружить.
- Я всегда буду хотеть с тобой дружить.
Горло - точно зашнуровано. Дышать сложно, а не то, что говорить. Он ненавидит себя в эту минуту - за свой возраст, за нерешительность, за то, что не может просто взять ее за руку и признаться в любви.
- Только тебе станет не до меня, - с трудом выдыхает он то, что лежит на сердце.
- Ты чудесный парень, Колючка. Правда. Мы же все равно будем видеться. А потом ты встретишь ту, которая подойдет тебе, как перчатка к руке, и вы проживёте долгую и счастливую жизнь! - заканчивает Вилина мечтательно. И, помолчав, добавляет, - тесты никогда не подводят. Вот увидишь, ты непременно будешь очень-очень счастлив.
Джереми молчит. Бабочки каким-то образом проникли внутрь и порхают в животе. Но это не радость, а тревожное предчувствие. В двух шагах, укутанный соленым туманом, плачет океан.
Глава 4
Белые, увитые плющом и бугенвиллией домики под черепичными крышами. Уютные улочки, не более семи метров в ширину. Живописное небо с лёгкими, как дым, облаками. Скользящие солнечные блики на стенах, в цветущей зелени, на мостовой. Экола напоминала загадочный старинный городок с картин Томаса Кинкейда.
Гельмут стоял на пятачке балкона, облокотясь на перила и вдыхая полной грудью соленый бриз с океана. Его дом, самый высокий на полуострове, располагался на холме, откуда к океану разбегались извилистые, каменистые улочки.
За оранжевыми черепичными крышами, утопавшими в сочной зелени, виднелась площадь с нарядной плиткой, витыми фонарями и фонтаном. За ней - уютная набережная с галереями, магазинчиками и кафе. Вдали сверкала голубая полоска океана, соревнуясь по чистоте оттенка с бездонным сапфировым небом.
К сожалению, пляж у набережной оказался непригодным для купания. Крупные камни и тёмная гряда кораллов почти у самого берега - живописно, но в воду заходить неудобно.
Верхаен приехал в благодатный уголок вечного лета из заснеженного Миннеаполиса. Окунуться в теплый океан, тут же, по приезде, было для него делом принципа. Глядя на каменистый берег, профессор нахмурился и Фреттхен, его верный гид и правая рука, тут же отреагировал:
- У нас есть еще два пляжа. "Рыбацкий" - там прекрасная, тихая бухта и "длинный" - белый песок, пологое дно. Вы останетесь довольны! "Рыбацкий" - вооон там, - махнул рукой Хорёк куда-то вправо, - за детским городком. А "длинный" - подальше. Он на другом конце и к нему довольно крутой спуск...
- Благодарю, но не сейчас. Я не настолько хорошо себя чувствую после перелёта, чтобы совершать долгие пешие прогулки. Пойдемте лучше, перекусим где-нибудь.
Лёгкий ужин в кафе "Бриз" порадовал свежими солоноватыми устрицами, коктейлем из креветок и лобстером с гриля.
Верхаен остался доволен, и Фреттхен, который считывал малейшие оттенки эмоций с его лица, трещал без умолку, пока они поднимались по извилистой улочке к профессорскому дому.
- Вы обязательно должны посмотреть нашу галерею! Мы ежемесячно обновляем экспозиции. А иногда и чаще!
- Завтра, все завтра, - махнул рукой Гельмут, - увидимся завтра!
Он захлопнул дверь и отправился прямиком в душ. А оттуда - в объятия Морфея.
Утро выдалось прекрасным - он рано лег и рано встал, замечательно выспался и застал удивительной красоты рассвет. Дошёл, не торопясь, до "рыбацкого", про который толковал Хорёк, и насладился в полной мере и девственной чистотой природы, и тишиной, и одиночеством. После шумного мегаполиса всё это казалось настоящей роскошью.
Если бы не пара перевёрнутых лодок на берегу и одна - замершая крохотной точкой в океане, можно было подумать, что Гельмут очутился на необитаемом острове и единолично владеет розовыми скалами, разноцветной галькой и прозрачной водой, в которой видно не только мальков, но и каждый мелкий камушек на дне.
После купания он принял душ, спустился на набережную и позавтракал под резкие крики чаек и тихий плеск волн о камни. Затем провел полдня в кабинете у школьного психолога.
- Вот этот, этот и этот. Вот ещё. Ещё один, - бросал он папки Фреттхену на стол.
Перебирал личные дела и результаты тестов, отбирая тех, на кого хотел посмотреть лично.
- Да, мистер Верхаен, - встал на вытяжку Хорёк.
- Не надо официоза. Зовите меня по имени. А это кто? Ну и ассоциации! Океан - свобода, небо - простор, пальма - одиночество, галька - твёрдость... забор - побег! Куда ни ткни - сплошная индивидуальность и свободолюбие. Что за Джереми Вильямс? Что-то я его не припомню.
- Хороший парень, - затараторил психолог. - Немного молчаливый и замкнутый, но в целом - подающий надежды. Мы с ним очень подружились - я на короткой ноге со всеми ребятами! У меня всё под контролем.
После беседы с Вильямсом и остальными, не вполне благонадёжными воспитанниками - обед в школьной столовой. Профессор пожалел, что не наведался в полюбившийся "Бриз". Там кормили вкуснее. С другой стороны - шагать под жарким тропическим солнцем, обливаясь потом, то ещё удовольствие. Лучше простой картофельный салат, но рядом со школой.
Сиеста - сладкое время послеобеденного отдыха, и вот профессор обозревает Эколу со своего балкона. Он тут главный. Он - Гельмут Верхаен, давно вошёл в круг победителей и заслужил право смотреть сверху вниз.
Профессор повернул гордый профиль направо - туда, где неспеша прогуливался утром. Корпуса детского городка, а за ними "рыбацкий пляж".
Слева, за поселковой амбулаторией, укрытой зарослями морского винограда - рабочий поселок. Длинные строения, похожие на обувные коробки с множеством дверей. С другой стороны - тоже двери, только раздвижные и выходят на крошечные участки со стандартными мангалами.
А где-то позади, за кварталом молодожёнов должен быть еще один пляж - "длинный". Тот самый, с белоснежными песками и пологим дном.
Воистину - рай на земле!
Не то, что та дыра, в которой его угораздило родиться.
Гельмут Верхаен появился на свет в семье рестораторов. Звучное слово на деле означало прокуренный зал на двадцать столиков, пьяные выкрики и потасовки, липкие столы, тяжёлые пивные кружки и грязный туалет, отмывать который, частенько приходилось будущему профессору. Бизнес балансировал на грани разорения. Об этом денно и нощно причитала госпожа Верхаен - худая женщина неопределенного возраста, с такой тусклой наружностью, что казалось, будто она давно покрылась копотью, как и все её кухонное царство. Своими жалобами она доводила до бешенства Верхаена-старшего. Стоило жене открыть рот - благоверный тут же начинал таращить глаза, багроветь, раздувая толстые щеки, и срываться на петушиный крик.
Тяжелой рукой отец раздавал детям тычки и подзатыльники, сопровождая их такими ругательствами, что маленький Гельмут краснел, как от пощёчин.