— Мы бы хотели срочно вернуться домой, чтобы доложить обо всем приятелю Старику, — решил я не задерживаться здесь.
— Да, да, если вы мне понадобитесь, вас позовут, — думая уже о своем, начальник наклонился к небольшому отверстию в стене и что-то сказал туда, — идите, идите.
— Мда, вот так сосучка размокла у нас, — донеслось нам в спину из норы Первого Слушающего богов.
Глава 10
Выйдя из Храмовых Врат, мы обомлели. В Ущелье спустилась ночь. Не глубокая еще, тролли не вылезли со своих лежбищ, но все-таки ночь. О возвращении домой не могло быть и речи, о возвращении в Храм — тоже. А ну, как вернется палач с того света или разговаривающим по ночам с богами бюрочленам нажалуется. Нет, лучше забиться в какую-нибудь щель, да и переночевать на свежем воздухе, здоровее будем.
— Вон там, совсем рядом, есть небольшая пещерка, — сказал Одноглазый. — В ней и заляжем.
Сказано — сделано. Распинав выводок бук, так нагло пристроившихся в нашей норе, мы рухнули прямо на камни — а чего, не впервой! — и, немного поерзав на земле и пошипев на особо непонятливых животных, сладко засопели. Но тут тролли, громко топая ножищами, заходили по ущелью туда-сюда, неслыш и грох, днем совершенно тихие и милые ребята, замычали, загыкали, завыли, и начали издавать прочие неприличные звуки. Пещера постоянно тряслась и на нас с потолка сыпался какой-то мусор. К тому же изо всех щелей дуло.
— Эй, Одноглазый, а я ведь тебе жизнь сегодня спас.
— А, ну спасибо.
— Как это спасибо, как это спасибо? — я аж задохнулся от возмущения и толкнул Одноглазого, чтобы он не засыпал.
— Да иди ты, дай поспать, — учитель отодвинулся от меня подальше и снова захрапел.
— Ну ты и зараза, ведь я ж тебя из лап самого Великого Палача вырвал Его одним ударом на Алтарь закинул, а ты…
— Хр-р…
— То есть что, на руках ты меня домой не понесешь? Я что, сам пойду?
— Хр-р…
— В следующий раз, когда ты <пип, пип, пип>, я <пип, пип> никогда.
— Я тебе тоже недавно жизнь спас, — неожиданно ожил Одноглазый, — так, что отвали.
А ведь и вправду. Как я такое мог позабыть? Эта история приключилась в предыдущий День Обмена.
Я неспешно прогуливался между рядами предлагающих всякое барахло и лениво приценивался ко всякой ерунде. В принципе меня ничего не интересовало, но что это был бы за День Обмена без обмена, поэтому, на всякий случай, я притащил с собой два маленьких кусочка соли счастья.
Внезапно я увидел совсем молоденькую красивую пигалицу, которую ни разу до этого не встречал, что было немудрено — на ней были цвета Людей Травы. Я окинул взглядом её ладную фигурку, юное невинное личико, перехватил взгляд еще по детски наивных глаз и обомлел. Исходивший от нее тонкий, еле уловимый аромат свободной, ищущей любви пигалицы овладел мною и потащил, потащил, потащил…
Кто она? Как ее зовут? Сорвал ли кто уже своими грязными лапами этот неокрепший бутон любви, или ей повезло, и опытный садовник Скок, первым нашёл ее? Я заботливо спрячу этот чудо-цветок от похотливых завистливых взглядов, любовно взращу ее, волью в нее силы и страсть, и пигалица, млея от восторга и благодарности, расцветет ярким пламенным танцем, сжирающим мужчин. Я на мгновение закрыл глаза и живо представил себе, как потом, через годы, познавшие ее будут изумленно теряться в догадках, кто же воспитал и обучил эту дивную плясунью, кто?
— Я! Я! Я! — закричав от восторга, я раскрыл глаза.
— Вы? — спросила она меня и, вздрогнув, опустила глаза.
О да! Девушка! Девушка! Девушка! Ей сказочно повезло, что она встретила именно меня.
— В-в-восхитительно, — дрожа от волнения, я глубоко вдохнул ее аромат и пустил слюну.
Кстати, вот интересно — почему это: как только вижу красивую пигалицу, у меня тут же начинает течь слюна? Я же их есть не собираюсь! Правду люди говорят: "Любовь у мужика живет в пузе". Ему, что манны кусок, что бабы хваток — все едино. А лучше и того и другого, да побольше. Ну, так вот, облизнулся я и говорю:
— О боги, какая красота!
— Да. Сегодня так много народа, все очень нарядны и милы, — потупившись, произнесла она.
— Где? — удивился я, — где они все? Одни лишь бледные тени вокруг меня. Здесь только Вы одна. Почему я не встречал Вас раньше? Вы воспитывались в Храме или Трава прятала Вас, боясь потерять? Если Вы хотите сегодня вернуться домой, то просто обязаны убить меня! Я ни за что не отпущу такое чудо от себя никогда!
— О, Вы пугаете меня, — она широко раскрыла глаза и сделала шаг назад. — Вы ведь тот самый Скок о котором так много говорят мои подруги?
— К сожалению, человеческая речь не в состоянии передать всю ту широкую гамму чувств и те тончайшие оттенки наслаждения, которые испытывает пигалица, близко пообщавшись со мной. Я много ярче и сложнее того Скока, которого Вы знаете по рассказам других женщин, — не в силах более удерживать себя, я коснулся ее руки.
— Странно, но Вы совсем не похожи на то чудовище, о котором все говорят, — тихо произнесла она, но руку не отняла.
— Кто говорит? — оторопело спросил я.
— Ну, Листик, например, или Пыльца, — начала перечислять юная красотка, — Травинка тоже…
— Какая Травинка, — мрачно переспросил я, — та, которая немного косит, или та, которая много говорит?
— Обе, — успокоила меня пигалица, — еще…
— Извините меня… — я вопросительно посмотрел на неё.
— Фуксия, — подсказала мне девушка.
— Послушай, дорогая Фуксия, какое замечательное имя, — я легонько погладил её ладошку, и незримая волна пробежала от меня к ней. Девчушка вздрогнула, попав под моё очарование, и полностью потеряла контроль над собой. — Видишь ли, твои подруги, наверное, такое говорили обо мне со зла, не от чистого сердца. Вопреки здравому смыслу они пытались завоевать моё расположение, мою любовь, но я не чувствовал с ними той незримой нити, которая связывает сердца влюблённых, того зова, который идёт из души и шепчет: “Вот она, не проходи мимо”. И ты останавливаешься, смотришь ей в глаза и понимаешь, что нашёл, нашёл ту, которую так долго искал, протягиваешь к ней руки, берёшь её в свои ладони и держишь, держишь, вдыхая её запах, и это может продолжаться вечность, но, что такое вечность для Двоих? Годы проходят мимо, дети вырастают и покидают Нас, а мы с тобой всё те же, что и в момент нашей первой встречи — так же жарко бьются наши сердца, так же с любовью смотрят друг на друга глаза. Надо жить так, чтобы злые друзья смотрели на Нас и говорили: ”Ну надо же, эти Фуксия и Скок, ничего то им не делается, всё так же вместе”. Ты понимаешь, о чём это я, да? Ну а твои подруги, родная моя, что они перед тобой? Тень жухлой травы. Я не обидел твоих родовых чувств, говоря так о Траве? Ну и хорошо. Каждая из них хотела лишь моего тела, а не сердца. Зачем они мне? Вот иду я рядом с тобой и будто… А куда это мы идём, собственно говоря? — я с удивлением обнаружил, что мы двигаемся не в сторону Водопада, как я предполагал, а совсем наоборот — в сторону Травы.
— Ты меня так поразил, — тихо произнесла Фуксия и с придыханием добавила: — Скок…
Я и так уже в принципе был готов, но от этого “Скока” ещё больше разволновался и вспотел.
— Ты меня так поразил, Скок, — продолжила она, — что мне тоже хочется хоть чем-то удивить тебя. Ты живёшь на Водопаде и редко бываешь в Траве…
“Да хоть бы вообще там не бывать”, - подумал я, но вслух ничего не сказал, а лишь улыбнулся.
— Давным-давно, в одном из уголков Густых Трав я нашла укромную полянку, и она стала моей тайной. Никто из взрослых до сих пор не знает о ней. Долгое время я ухаживала за растущими там травами, говорила с ними и в радости и горе, и моя полянка полюбила меня, а я полюбила ее. Это мое тайное место, Скок, и я хочу, чтобы ты посмотрел на него, — неожиданно она резко остановилась, схватив меня за руку, настороженно посмотрела мне в глаза и вдруг провела пальцами по моей щеке. — Ты ведь не будешь смеяться надо мной, правда? Я еще никого не водила туда, даже Фиалку.
— Фиалка твоя подруга? — потерянно спросил я.
Противоречивые чувства раздирали меня. С одной стороны я радовался столь быстрой возможности оказаться с Фуксией наедине в укромном месте, но с другой — все это сквозило таким младенчеством, что мне стало не по себе. Она что, такая малолетка? Тогда я лучше подожду. Хотя возраст — это такая фигня.
— Да, Фиалка моя подруга, — беззаботно подтвердили пигалица. — Я очень люблю ее.
— А дозор? — спросил я, — мне не хотелось бы идти через дозор. — Я ухватился за последнюю возможность отступления.
— У меня есть своя тропа, — Фуксия переломила мою соломинку и взглянула в глаза, — пойдем быстрее, мне уже ой как не терпится.
Она грациозно развернулась и резво припустила между скал в сторону Травы. Чувствуя себя дурак дураком, я потопал за ней. Пробравшись не известным мне туннелем, вход в который прятался за неприметным камнем, мы выбрались в густые травы, растущие по ту сторону Великого Хребта. Проблуждав кучу времени среди отвратительных душных стеблей, она наконец-то вывела меня на небольшую полянку. Склонившиеся шатром высокие травы напоминали чем-то свод моей родной пещеры и я, облегченно вздохнув, упал на колючую землю.
— Тебе нравится? — с плохо скрываемым нетерпением поинтересовалась Фуксия и, грациозно потянувшись, улеглась рядом со мной.
— Да, конечно, дорогая, просто восхитительно, — промурлыкал я, наслаждаясь приятным гулом в уставших ногах.
По травам ходить — это, скажу я вам, не по скалам прыгать. Все ноги в кровь собьешь пока сквозь стебли пролезешь. Я лежал и с ужасом представлял себе обратную дорогу домой. Вот, мать ее, садовник нашелся! Я то что думал на поляне обмена? Что возьму этот цветок неухоженный, бутон нераскрывшийся, притащу к себе в нору, воткну в первый горшок попавшийся, да и начну обихаживать., а она при этом с моей лежанки будет мне внимать, открыв рот. А тут такой поворот! Ну, скажите мне на милость, какие танцы на лысой полянке под сенью гибких трав, если мне еще домой через эти стебли вонючие плестись?
Я лежал и тихо закипал. При этом на лице у меня блуждала милая улыбка, должная по моему замыслу обозначать крайнюю степень наслаждения. Я уже собирался сказать: “Классно тут у тебя. Ну, что пойдем теперь ко мне?”, как вдруг Фуксия совершенно неожиданно совершила тихое красивое танцевальное па и коснулась языком моей щеки. Она это сделала так естественно и очаровательно, что у меня перехватило дыхание, а ноги напряглись и приготовились пуститься в пляс. Вот так удача! Никем непуганая пигалица с врождённым талантом танцовщицы. Ну мне повезло, так повезло. Хотя какое там повезло! На ловца и бука бежит. То тонкое, пронзительное, что живет во мне, незримыми щупальцами постоянно выискивает женщин в окружающем мире и манит их, зовет, тащит к неподражаемому, всеми желанному Скоку, божьему сыну. Спасибо, папа. Твоя голубая кровь так и гонит пигалиц со всего света, так и гонит в мои объятия…
Ну, хорошо. Если у вас есть другое объяснение моей фантастической привлекательности — скажите мне.
Вот то-то и оно…
Кто-кто мне отказал?
Да ты что, Одноглазый, она же жирная и ноги у неё волосатые!
А эта просто дура!
К кому?
Когда это я к ней подваливал?
Она же плоская, как доска! Только и может, что красиво ходить туда-сюда, туда-сюда, а пигалицы совсем не для этого нужны.
Побойся богов, Одноглазый, у неё же нос длиннющий!
Она же совершенно косая!
Пальцы короткие!
Язык длинный!
Прыщики подмышками!
Ну эта просто, просто… Да, мать твою, чего ты опять припёрся-то? Не кажется ли тебе, что перечисляешь здесь исключительно страшных пигалиц, с которыми я пытался завести чистую дружбу только из сострадания к ним?
Конечно, если для тебя порядочная и страшная одно и тоже, то я…
Ах, а у меня значит все были непорядочные, да? Ну надо же!
Всё, всё! Хватит, хочешь меня слушать — сиди тихо и не перебивай, а не хочешь, так вали отсюда. На чем это я остановился? Ах, ну да!
Сидим это мы однажды на Совете, обсуждаем чего-то, а у Одноглазого живот прихватило. Дедушка Рэммерих как раз говорил какую-то умность, и вдруг споткнулся на полуслове, сморщился и спрашивает…
Ага, вали давай.
Фу, наконец-то. Ну сколько можно вас просить, не пускайте вы эту заразу сюда, он же только мешает!
Так вот лежу я на этой дурацкой полянке и тихонько обалдеваю от Фуксии, а в голову сами собой лезут разные приятные мелодии.
Между тем, очаровавшая меня пигалица томно изогнулась, улыбнулась глазами и вдруг начала исповедоваться:
— Я долго берегла себя, сама не знала для кого. Не хотела размениваться по пустякам, — “Да, да, да”, горячо поддержал ее я, — все кого-то ждала, подруги смеялись. А я все равно верила, и вот ты пришел. Это моя полянка привела тебя ко мне, — она сквозь слезы грустно улыбнулась мне.
— Что ты плачешь, дорогая, цветочек мой, — забеспокоился я.
— Это от счастья, — Фуксия смахнула слезинки с глаз и легко рассмеялась.
— Давай, что ли, за встречу, — она неожиданно достала откуда-то парочку тонких сухих стеблей и протянула один из них мне, — Да и боязно как-то в первый раз.
Ох уж эти люди Травы, вечно у них какая-нибудь соломка на все случаи жизни найдется. Я никогда не был любителем пожевать травки, но если пигалица просит, да еще такая… и, зажмурившись, я отправил стебелек в рот.
Башню снесло мгновенно. Волной огня вскипятило мозги и расслабляющее тепло разлилось по телу, осев в ногах и руках. Внутри выжженной головы прошел холодный остужающий дождь и задул ветер. Я медленно раскрыл глаза и прислушался к себе. Ощущения были не из приятных. У меня создалось стойкое впечатление, что я — это голова и больше ничего.
“Что за дела?” — хотел поинтересоваться я у Фуксии, в напряженной позе наблюдающей за мной, но издал лишь невнятное мычание.
Внезапно окружающие нас травы ожили, зашевелились, загомонили, и на поляну одна за другой начали высыпать пигалицы Людей Травы. Листик, Пыльца, обе Травинки, Фиалка, и многие другие.
_ Попался, танцор трам-тарарамский, — Пыльца смачно пнула меня в брюхо. Я лишь криво усмехнулся — живот все равно ничего не чувствовал.
— Молодец, дорогуша, — Фиалка обняла свою подружку, — такого буку завалила.
— А он такой, парень ничего, — протянула Фуксия. — Так меня обставил всю, что я аж поплыла.
— О да, это он мастер, — вступила косоглазая Травинка, — про незримую нить меж сердцами говорил? А про вечность? И про годы проходят мимо, тоже говорил? У, поганец! — злопамятная пигалица лихо лягнула меня вбок.
— Ну, что, как кончать его будем, — поинтересовалась Пыльца, — как договорились, или по-моему?
При этих словах я тихонько забулькал, потому как на иное выражение протеста был не способен. Я — то сначала думал, что бабы побалуют маленько, да и вытолкнут взашей. А тут вон оно как повернулось.
— Постойте, девчонки, — радостно засветилась болтливая Травинка. — давайте ему выгрызем все, что надо, да и отпустим. Пущай других пигалиц теперь соблазняет.
— Э, нет, зачем нам лишние неприятности, — не согласился кто-то за моей спиной, — он же очухается, а потом наябедничает.
— А мы ему язык откусим, — жизнерадостно продолжила фантазерка, — пускай себе болтает.
Бабы вокруг меня отвратительно заквакали и стали укладывать мое тело поудобнее, чтобы казнь сподручнее проводить было.
— Поцелуемся, танцорушка? — Пыльца наклонила свою рожу ко мне и потянулась к моим губам.
Липкий страх окончательно обхватил меня, и я, растеряв всю мужественность, бесстыдно замычал:
— Ы! Ы! Ы!
— Смотри-ка, плюется, — отпрянула от меня Пыльца.
Я бешено завращал глазами, пытаясь определить, что там со мной делают остальные, но тут с громким шорохом стебли раздвинулись, и на поляну вывалился Одноглазый. Пигалицы, увидев его, дико завизжали и бросились врассыпную. Завидев меня, учитель выпучил свой единственный глаз, оглушительно крякнул и сплюнул: