Сердце Мира, пусть и не бывает в нем штормов, все-таки слышится на довольно большом расстоянии. В этот день оно забеспокоилось, и Шванк думал, что это похоже на деревенскую стирку: бабы широко машут и хлопают бельем по воде, топчут его, бьют вальками, переговариваются...
Чтобы спуститься к берегу, надо было свернуть на тропу, влево.
И тут снег повалил сплошной стеною, а ветер стих и море вроде бы замолчало. Белая стена заставляла медлить, но не остановила пилигримов, и тут из нее словно бы выступила чуть более белая тень - но это все же была не тень, потому что фигура не выглядела плоской. Ею мог быть кто-то из богов - выше человеческого роста, одеяние наподобие жреческого, лицо завешено покрывалом. Когда Филипп сделал еще шаг, в области лба этого божества вспыхнул пока не слишком яркий маленький розовый огонек.
- Стойте! - сказал высокий холодный голос.
- Мы идем к Сердцу Мира, боже! Мы - паломники!
- Разве ты не заметил, жрец, - ответило божество строго, - что вас не сопровождали зеленые рыцари?
- Нет, господин... госпожа моя. Но я знаю, их нельзя увидеть, если они сами того не хотят.
Шванк приблизился и в воображении подпер Филиппа сзади. Божество воздело ладони, явно останавливая:
- Прочь! Назад!
Пилигримы напряглись, но не отступили. Розовый огонек стал алым, раздражающим взгляд.
- Ирида Горгона? - так и выдохнули оба.
- Если не отступите, я превращу ваши тела в камень, а ваши умы - в пламя, - властный голос ее был совершенно спокоен.
- Верю, госпожа, сделаешь! - рассмеялся Филипп, не отступая, - Было бы прекрасно, если б мое тело стало камнем, а разум - огнем - только я-то при этом выживу? Отличный получится епископ, ты не находишь?
- Отойди, жрец, - шевельнула ладонью Ирида, и Филипп оскользнулся, попал ногою в грязь под снегом, пошатнулся и выгнулся, замер.
"Что ты хочешь, кого ты хочешь убить, Филипп? - вдохновенно думал трувер, - Свои привязанности? Свое кошачье сердце? Или ее, Пожирательницу? Не сделает этого за тебя Ирида, ох, не сделает! Еще и разозлится, за то, что ты собираешься заставить ее таскать каштаны из огня..."
Гебхардт Шванк шагнул вперед, и Горгона чуть отступила. Смертоносное око ее, однако, не угасало, и Шванк это прекрасно видел. Он сорвал свою узорчатую шапку, махнул ею - и вроде бы усомнился: готов был бросить под ноги, но так и оставил в руке. Чуть подумав, он оборвал с нее все бубенцы и колокольчики, по одному, протянул на ладони Ириде Горгоне, показал и высыпал ей прямо под ноги. Они, так и не зазвучав, утонули в мокром снегу. Шапку он снова натянул на голову, очень медленно.
- Убей это, госпожа! - попросил он.
Ирида пригасила свой огонек и ничего не ответила; третье око не пылало, но тлело, все еще опасное.
- Убей этот смех, госпожа моя! Я не знаю, мой он - или тех, кто всю жизнь смеялся надо мною.
Ирида Горгона промолчала снова. Шванк слышал, что Филипп встал, отошел куда-то влево и замер, видимо, прислушиваясь.
- Может быть, он уже мертв, это смех? - спросил шут, очень робко. Но богиня молчала по-прежнему, и все так же стояла в воздухе сырая снежная стена. Потом она вошла в снег, слилась с белизною, и остался лишь розоватый огонек. Шванк пристыженно отвернулся, сгорбился и отступил назад, к Филиппу.
Тот правой рукою обнимал дерево, но не падал, не пошатывался.
- Филипп, тебе плохо?
- Нет. Смотри! - не поворачиваясь, шепотом ответил жрец.
Лицо его было предельно сосредоточено, посерело. А на стволе, у самой границы влажной коры и снега, сидела бабочка. по виду самая обыкновенная потрепанная крапивница. Снег подтаивал, кора мокла, а бабочка и не пыталась отойти, забиться в спокойную трещину, только отводила усики от редких сейчас снежинок. Филипп протянул ей два пальца, и она медленно, но не раздумывая, влезла на них. Желая обсушить ей крылья, Филипп очень осторожно подул на нее, и что-то произошло... Опять резко и косо дунул очень холодный ветер, и кое-какие звуки в лесу появились. Исчезла бабочка.
- Где она? - испугался Филипп, - Ветер унес?
- Нет! - улыбнулся Шванк, - Ты ее вдохнул.
- Ага! Значит, скоро очнется. Ты сам сделал, что хотел?
Гебхардт Шванк тщательно осмотрелся. Еще видны были следы троих: обутые - их и узкие следы босых ступней со стороны моря. А вот ямок от сброшенных бубенцов видно не было.
- Да. Возвращаемся?
Снег на секунды сменился ледяным дождем, а потом повалил уже не хлопьями - горстями.
- Филипп, ты ее украл?
- Нет, наверное. Я не понял. А что?
- Да метель... Ирида-то уже ушла... Это из-за бабочки?
- Не знаю. Бабочка - моя!
- Да и разницы нет. Идем.
Пока следы были видны, оба шли довольно прямо. Снег пошел редко, превратился в мелкую жесткую крупу и сменился плотным туманом.
- Проснулась, - мечтательно и нежно сказал Филипп, - Ее зовут Эхо, это нимфа.
- Не богиня?
- Нет... А меня, если вернусь, теперь будут звать Теофил.
Шванк рассмеялся:
- Вернешься из лесу с женой! И в Храм!
- Вот именно.
В тумане трувера кто-то застиг и попросил остановиться. Шванк слышал, как его зовет Филипп - почему-то то справа, то слева, из большей и большей дали, но ни отзываться, ни возвращаться не хотел.
***
Тот, кто перехватил его, поначалу казался ему Филиппом - только тот успел где-то раздобыть полушубок из черного соболя и странный капюшон из какого-то кудрявого меха - или все-таки волосы?
- Все в порядке, - сказал новый спутник, хитро поглядывая зелеными очами, - Пожирательница приняла часть твоей души вместо плоти, и теперь забавляется бубенцами и колокольчиками.
- Пускай подавится ими!
- Тебе ничего не грозит. Ты живой.
- Я понял. Она, сука, меня и прежде не трогала, не замечала...
- А ты хотел бы, чтоб заметила?
- Ой, нет! Но обидно...
- Ты уж реши, "нет" или "обидно".
- Подожди...
Ветер угнал туман, взметнул кудри нового спутника.
- Боже, я... Я в бешенстве - я не виноват, что не могу быть Живым Домом божьим!
- Прости, Гебхардт, но не можешь. Тебя не согревает пламя твоего семени. Но, если хочешь, я буду твоим гостем. У меня есть еще несколько друзей...
- Почему бы тебе не выбрать себе новое жилище, а?
Бог горестно ответил:
- Мой первый Дом погиб. И я никогда не смогу ни забыть его, ни принять так же кого-то другого.
- Так потому я, кастрат, так тебе понравился? Ко мне не надо привязываться, да?
- Позволь мне, богу, не говорить про все мои почему и потому. Пошли.
Гебхардт Шванк скоро понял, что бог водит его кругами и петлями - то узкими, то расширяющимися, но возражать не стал.
- Куда ты ведешь меня?
- Спросил все-таки! Туда, куда решишь. Куда тебе нужно.
Шванк с размаху уселся на очень мокрый пенек, протер глаза, затряс головой, будто с похмельного сна и очумело уставился на бога:
- А ты кто?
- Хм, - ядовито улыбнулся бог, - очень вовремя спросил. А то я уже обиделся...
- Так кто ты?
- А ты не узнал?! Жаль. Я - Вакх, разве не видишь? Живописец Хейлгар был моим другом и Домом.
- Ты хотел почтить его память? Но почему я?
- Трудно объяснить человеку, да еще и кастрату... Ты не привязан... Но, когда заканчивается благодушное безвременье, люди теряют память, и все движения их душ и страстей достаются Пожирательнице. Ты бежал от Гавейна, Гебхардт, а я понадеялся на это и перехватил тебя.
- Что теперь, Вакх?
- Ты решай, что.
Шванк вроде бы и не вставал с пенька, а Вакх уже вел его под локоток, и опять по кругу. Следы на снегу оставлял Шванк, но не Вакх.
- Где Филипп?
- Он доберется, не бойся. Зеленые рыцари уже сопровождают его.
- Тогда, - остановился трувер, - проводи меня к Аннуин, там Пикси.
- Ты забыл - пошел снег, и все они уснули? Мы не найдем их до весны. Подумай в последний раз, чего тебе нужно по-настоящему. А не то останешься тут, и я буду водить тебя...
- Знаешь, Вакх, - решительно тряхнул головою трувер, - я не могу закончить твой роман. И не хочу.
- Правильно! - расхохотался бог, - Сможешь остаться трувером или комедиантом навсегда, так?
- Ну да, - смутился трувер.
- А что? Хорошая шутка для такого примитивного комедианта, как ты! Тянуть кота за хвост, убивать время... Я ведь тебя, дурака, пожалел - труверы одержимы то одной историей, то другой. Вот и ограничил тебя. Но если не хочешь, не буду. Сочиняй сколько влезет.
- Скорее, сколько вылезет...
- Хорошо, решено!
- Тогда я хочу... Нет, я должен...
Если бы Гебхардт Шванк видел себя сейчас, то вспомнил бы - таким задумчивым и очарованным он бывал только в раннем детстве, когда дед или бабушка рассказывали ему сказки о героях, загадывающих одно или даже сразу три желания. Но ни он, ни Вакх вспомнить этого не могли...
- Я должен, боже, узнать, как погибли Хейлгар Зрячий, Меркурий Донат и Аластер Гвардхайдвад.
- Для этого не надо никуда ходить.
Трувер увидел конец поединка - Гермес в облике спрута облил Зеленого Короля пламенем, расплавил его меч, а самого обратил в камень. Затем было вот что:
...
Бок о бок начали они спуск - царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.
Лестница была высока, полога, но скуки не было, потому что времени в Сердце Мира не существует.
Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:
- Забавно. И правда, снежок...
Епископ подобрал сухой вишневый лист.
Потом его мысль зазвучала горько и сухо:
- Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.
- Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена... Для тебя самого не оставалось места.
- Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.
- Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит...
- Пошли!
Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а дальше Путь Крови обрывался в бездну. Там, скорбно мотая головой, ухватив себя за горло, пригасив пламя медных глаз, епископ Герма взмолился:
- Ты... если можешь... разреши!
Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:
- Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!
Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.
- Прости, я так и не смог...
- Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.
Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.
- Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?
- Не знаю.
- Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время...
- Хорошо. Попытаемся вверх.
Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, брюзжал:
- И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он - ей, а все остальное доделает матушка-природа!
- А ты-то откуда это знаешь?
- Знаю, знаю.
- И как ты держался?
- Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты видел сам, как!
И опять снежок, и вишневые листья... Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:
- Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти...
Художник медленно развернулся всем корпусом:
- Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен; люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...
- Преображения...
- Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...
- А ты сам?
- Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...
- Как подходящего по возрасту и судьбе?
- Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней - что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?
- Нет! - с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.
- Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.
- Хорошо. Как зовут твоего бога?
- Вакх.
- Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!
Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.
У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.
- Иди же! Еще шаг!
- Не могу! - прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!
Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом - как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.
Осталась на месте крупная белая птица - то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:
- Я сам найду свой следующий дом!
Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.
Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.
Чуть дальше возник какой-то хаос - разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.
Поравнявшись с дольменом, епископ Герма резко сел. Под камнем часто дышала полосатая мясо-розовая пучеглазая рыба, сдвигала и раздвигала колючие жабры, дергала длинными усами. Крупный глаз провернулся и блеснул в красном кольце.
- Передир! Локсий! Ты, скарпия - вот я пришел.
Но рыба пока ожидала.
Гребешок снова взлетел и упал у ног.
- А, это ты, Киприда, - равнодушно и медленно сказал епископ Герма, - пришла и ты. И в таком виде - сплошное детородное место из известки, да еще с жемчужиной внутри - все как полагается. Понятно - медь, страсть, зеркала... Смешно: я жил как Гермес, так и не обретя его, и не думал, что понадоблюсь еще и тебе. Шаман переменного пола, неудачный гермафродит...