Пока Гебхардт Шванк читал и краснел под упреками, неслышно подошел Филипп - в новом облачении жреца высшего клира, светло-сером. Улыбаясь, он сказал:
- Шванк, я закончил покаяние. Меня отпустили! Сказали, что Эомер что-то смог искупить своею смертью.
- Прочитай, - зачарованно протянул Шванк, - это от него.
Нехотя отдал письмо.
Филипп первый раз прочел свиток стоя. Потом присел и, порозовев, прочитал еще раз и еще, свернул и унес документ переписчикам.
- Да, - сказал он, возвращаясь, - Эомер прав. Но каяться еще раз я не буду. Может быть, нет времени.
***
Как писать о не-происходящем? Как описать не-события, препятствующие любому воплощению и любому изменению? Они не желают перетекать друг в друга и образовывать связные цепи и сети.
Как описывать время, которое стоит, но сезоны все-таки меняет, подобно тому, как меняет жрец свои облачения для служб?
Можно ли говорить о скуке, тревоге, тоске или печали в таких условиях? Можно ли заподозрить, что это она, бывшая Львиноголовая и Гидра, остановила течение событий? Она ли сделала невоплощенной не только себя, но и ту область мира, в которой имела честь или несчастие поселиться?
Итак, незаметно встало предзимье, те самые недели, зовущиеся "меж инеем и снегом". Отошел жесткий иней, черная земля отмякла, и сделалось грязно и сыро.
Даже две насильственных смерти подряд прошли как-то незаметно, словно бы их и не было. Только подмастерья Дункана мастерили соломенное чучело к празднику и снабдили его тремя парами грудей - хотели было четыре пары, по-сучьи, но места не хватило. Над Смертью Зимней принято шутовски издеваться в день первого настоящего снега, что сможет, не растаяв, улежаться на земле. У Смерти Зимней признаков пола не бывает, очень уж она свирепа в этой ипостаси - а тут вот появились какие-то кошачьи соски, и получилась из Смерти сфинкс. Подмастерья намекнули на летние события: понимаем, мол - только и всего. Мастер Дункан посмотрел, похлопал Сфинкс по плечам татуированными руками и сказал то ли ей, то ли кому-то, кто вообще мог оказаться рядом:
- Эта Сфинкс не пристает с вопросами. Тот, кто задаст вопрос ей, будет убит. Не любит она, когда спрашивают.
- Или ищут.
Это Филипп, случившийся рядом, улыбнулся и покивал головой.
И только Филипп, единственный, носил белый траурный пояс, завязанный двумя узлами. Объяснился он так:
- По "царицам" траура не носят, их, рабов, предают забвению. По епископам траура не носят: епископ - просто отсроченная человеческая жертва, он сам ходит в белом со дня посвящения. А я, - и лицо его стало столь угрюмым, что Шванк поразился, - имею на это право как родственник. И не спрашивай о двух узлах.
- Хорошо, - пробормотал испуганный Шванк и впервые за несколько дней вспомнил о том, что и он существует. А потом немного помедлил, ушел к себе и снова вернулся уже в белой рубахе под своею овчиной.
После этого Гебхардт Шванк немного ожил и затеял авантюру. Начал он с того, что поймал в скриптории Акакия. Тот, будучи вспугнут - как и прежде, он сидел и что-то писал - как-то неожиданно легко отдал Филиппа во владение Шванку сразу на целую неделю; может быть, новый епископ ожидал какой-то более страшной просьбы - кто знает? Тем не менее, Филипп поступил в распоряжение трувера.
Теперь самый юный из высшего клира сидел за столом Эомера и пересматривал книжку "О неведомых богах и демонах". Книжка эта некогда принадлежала Эомеру - собственный, Филиппа, экземпляр так и сгинул в кладбищенском храмике. Он сидел, а Гебхардт Шванк уточнял у него все новые и новые детали храмовой истории - за последние сорок лет и чуть раньше того; он узнал, как именно Афанасий и Амброзий давали Храму передохнуть...
Получилось между заклинателями примерно то же самое, чем занимались еще не так давно Дункан и Эомер. Филипп, по-видимому, был раздражен неожиданным отвлечением, а Шванк тихо перепуган. Сцеплялись они то и дело, в основном из-за трактовок всяческих мелких событий.
- Ничего особенного, - проворчал Филипп, когда Шванк посетовал на раздражительность, - Должен же кто-то сцепляться здесь на тему "брито или стрижено". Ни Эомера, ни Дункана здесь сейчас нет.
Неким холодным и грязным серым утром Филипп, так же, как и Эомер, постукивал о край стола корешком определителя богов и демонов. Шванк устроился напротив, облокотился о стол и ждал. Писцы не смотрели в их сторону, а не то заметили бы, что точно так же перед восседавшим Эомером хохлился покойный епископ Панкратий. Возможно, что именно это сходство и пугало трувера, но сам он об этом не догадывался. Филипп сидел, поглядывал в окно и постукивал корешком - увесисто, мерно и медленно, и Шванку показалось, что смотритель приюта для сумасшедших пускает ему на голову одну холодную тяжеленную каплю за другой. Шванка передернуло, он встряхнулся по-собачьи и наткнулся взглядом на писцов; те привычно хихикали.
У писцов был давний обычай - обсуждать любую описку, любую ошибку, свою и не только, а потом допускать ошибки на это же правило, посмешнее да побольше, пока в памяти оно не закрепится намертво. Ошибки в документах становились причинами сплетен, и писцы снова секретничали и смеялись. Не замолкали такие смешки даже тогда, когда подходил епископ. Сейчас Тебхардт Шванк встревожился и спросил:
- Филипп, писцы всегда так смеются?
- Да, - без интереса отозвался Филипп, настроенный на вопросы о прошлом, - У них есть своего рода языки, тайные шифры - чем больше вычурных ошибок, тем труднее прочесть непосвященному... А ты не замечал разве?
- Ой, нет! - тут Шванку стало так стыдно - так не было даже тогда, когда Эомер дал понять, что уже просмотрел незаконченный роман; стыдно и очень тревожно, - Представляешь, как они меня высмеют? Мне скоро работу сдавать...Ужас!
Но Филипп продолжал постукивать корешком.
- Да прекрати ты! - рассердился, наконец, Шванк.
Жрец остановился и поглядел сумрачно, вопросительно:
- Что?
- Ты превращаешься в Эомера!
- А-а... Его дух, думаешь? Он и так здесь, наверняка. Это же некрополь - вон кенотаф, авторы документов мертвы...
- Прекрати стучать!
- Угу.
- Филипп, да что с тобой такое?!
- Что СО МНОЙ?! - Филипп так сощурился и засверкал глазами, как этого не делал и покойный Эомер, - Что со мной, говоришь?
Он почти взвизгнул как-то в нос; писцы одновременно, всею своею стайкою, развернулись и уставились на спорящих круглыми глазами, испуганно и с любопытством.
А жрец ударил по столу уже не корешком, а всею книжкой, плашмя - легкий столик подпрыгнул:
- Смотри!
Он грубо встряхнул книжку, и та раскрылась на какой-то засаленной закладке из веревочки
- Вот, написано: "демоны не могут воплощаться сами и поэтому познанию не поддаются. Они предпочитают оставаться неизвестными, нагнетая ужас, налетая и вскоре освобождая". А мы, мы, три идиота, воплощали ее! И те три идиота, старые - Панкратий, Эомер, Дункан! Ему-то, простецу, ничего не будет, а этих двоих уже нет! Пикси почти погиб...
Филипп побледнел, зашипел и выдохся.
- И, я думаю, именно я первым подарил ей облик... Смотри, пока смерть была демоном, она появлялась в момент гибели и уходила, так?
- Так.
- Уходила почти бесследно для остальных...
- Но горюют же?
- А для того горюют, чтобы принести себе, любимым, в жертву умершего - не отдавать его смерти, а сохранить для себя и тем возвыситься! А потом предать и отступиться... И пошел бы этот твой бог обратно в Море Крови...
- Подожди!
- Слушай, я - первым - подарил - ей - облик!
- Личинки?
- Ну да, и еще соблазнительной женщины, ты не заметил.
- Но это сделал покойный епископ...
- И до него, покойный принц Уриенс. Да не важно! За облик личинки, ей подаренный, отвечаю я. Злые силы! Львиноголовая Сохмет, Лернейская Гидра, женщина, личинка - да она просто выбрать не может, хочет сожрать все это сразу!
- И у нее не получается, да?
- Еще как получается - все сожрала, почти всех подмела. Обжора! И теперь стоит тут, как погода, а мы уже мертвы заживо. Слушай, - сверкавшие глаза наполнились мутью; жрец слабо махнул рукой, - Отпусти ты меня, все равно отвечать тебе не смогу?
- Ладно, - прошептал околдованный Шванк.
Филипп отложил книгу подальше, встал, отвернулся...
- А что же делать? - вдогонку спросил трувер.
- Не знаю, - сдавленно ответил жрец, - Поздно. Может быть, ничего. Оставил бы ты этот свой роман - происходящего он не касается вообще, - и быстро ушел.
А Шванк, как всегда, остался.
***
Следующим утром показалось Солнце, предвещая близкий снег, и время вроде бы чуть шевельнулось. Трувер снова сидел в уголке у выхода, а Филипп рассказывал ему какую-то очередную подробность о Красном Бастарде; видимо, во искупление вчерашней вспышки. На самом деле еще ночью Гебхардт Шванк твердо решил больше не беспокоить жреца, но тот пришел сам - как всегда, вскоре после рассвета.
Шванк, рассеянный, писал, а Филипп вспоминал перипетии каких-то очень сложных торговых сделок того времени; трувер совершенно скис, когда несколько раз прозвучало имя Пуйхла и упоминание о продаже ледяной горы на Побережье - от почти бессмертного короля Шванку ничего не надо было, он желал проигнорировать его и не заниматься лишними поисками.
И тут, как призрак, вошел в двери Пикси и встал, шагнув в зал. По правде говоря, Филипп и Шванк не сразу и поняли, кого видят, кто предстал перед ними - вошедший отрастил небольшую бородку очень приятного каштанового оттенка. Камзол на нем был бархатный, зеленый - и штаны с сапогами из тонкой кожи, под цвет глаз-орешков. Он поднял подбородок, обежал взором потолок и сказал:
- Эомера нет - и стало вроде бы светлее! Есть чем дышать.
Тут до Шванка дошло:
- Пикси, ты призрак?! - пропищал он.
- Узнали, наконец, - ласково улыбнулся гость, склоняя голову набок, - А вот не скажу - сами угадайте, призрак я или нет!
Он сделал еще шаг, показать себя, и снова замер. Узкие штаны все-таки прилегали плотнее к той ноге, которая согнулась при ходьбе; но позвоночник вроде бы выпрямился, и мастер Пиктор явно был выше, чем прежде.
- Пикси, ты живой! - заулыбался, заухал Филипп и растопырил руки.
Мгновения не прошло, а Пикси уже сидел и чесал тройные щеки знакомого кота; тот столбиком сидел на его коленях и, не мигая, глядел в глаза.
- Ах ты, Львенок! Узнал, Леонид, да? Узнал. Давай тебя в лес заберу? Я серьезно - там есть, на кого охотиться.
Но рыже-пегий кот вроде бы покачал головою и свернулся клубком. Шальной Шванк уселся на стол и начал по-школьному болтать ножками. Филипп тихо посмеивался.
А Пикси передал кота Шванку и сказал, хитренько улыбаясь:
- Если честно, я сам не знаю, призрак я или нет - потом расскажу. А сейчас мне надо к епископу с двумя свидетелями - я хочу вас.
- Хорошо! - сказали оба враз, и Пикси, то и дело воздевая руки, повел их.
...
Сам епископ Акакий предпочел бы поселиться в галерее между Библиотекой и Скрипторием, свить там гнездо наподобие крысиного, а по смерти воплотиться буквицей, но... Храм должен отдохнуть, а кроткий Акакий устраивает всех.
И вот сейчас сидит он в непривычном епископском домике и, чтобы восстановить равновесие, разбирает остатки личных архивов трех своих предшественников: малый и случайный - Панкратия, странный и обширный - Гермы и самый большой, но ужасающе скучный - Амброзия, бывшего казначея.
Молодой писец открыл гостям, и они, кажется, спугнули епископа. Оторвавшись от стопы документов, он резко развернулся, а выглядел при этом так, как будто бы его резко разбудили в первую же спокойную ночь после десятка бессонных. Лицо Акакия слегка пожелтело и отекло под глазами, а выбритые следы бровей были пока светлее лица. "На кого же он похож? - думал Шванк, - Из-за этих бровей он напоминает пса... Но нет. Глаза быстрые и круглые, черные. Пальцы дрожат, и он хочет вцепиться в край стола, но не делает этого, не смеет при посетителях. И подбородок маловат... Ага, да это же крыс!" Гебхардт Шванк и не думал о том, что все его случайные знакомые видят его примерно так же - не запоминают лица, а улавливают лишь отдаленное сходство с поросенком...
Итак, "поросенок" и "крыс" поглядели друг на друга, и Акакий пришел в себя:
- Филипп, что за дело?
- С нами мастер Пиктор, Ваше преосвященство. Дело, собственно, у него.
- Вы вернулись, мастер Пиктор?
- Да, госпо... Да, Ваше преосвященство. Королева Броселиана посылает Храму цену моей свободы. Свидетели со мной.
Пиктор подал епископу мешочек. Тот аккуратно вынул два золотых с профилями Гавейна и уложил на стол, монету рядом с монетою.
- Хорошо. Мастер Пиктор, когда Вы приступите к исполнению обязанностей?
Пикси сделал изящный светский поклон и сказал дерзость:
- Вы не поняли, Ваше преосвященство. Я не собираюсь больше ни руководить вашим хором, ни оставаться в Храме.
Акакий снова развернулся к нему, чуть более плавно, поднял глаза и увидел мастера, наконец:
- Это меняет дело. Я не согласен.
Пикси напрягся, задрожал.
- Двух золотых достаточно за обычного мастера. Но для Вас эта цена слишком мала.
- Так Вы хотите держать меня в плену?
- Если Вам угодно так считать... Да!
- Я не останусь ни в коем случае, даже если придется забить меня в колодки. И Вы ничего, ничего не получите от меня как от музыканта.
- Этого не будет.
- А что будет?! Повесите?
Акакий опустил взор, расслабился, задумался.
- Хорошо... Если так, я отпущу Вас. Вы подали мне мысль, прямо сейчас.
- Да? - не выдержал Пиктор.
- Да. Я получу Вас именно как музыканта.
Пиктор сгорбился и чуть подогнул пальцы. Акакий слегка улыбнулся.
- Нет нужды нападать на меня с когтями или с кулаками! Я беру два золотых Броселианы, видите? А от Вас лично мне нужно вот что - я требую передать мне весь Ваш архив: и разысканное в Храме, и написанное лично Вами.
Пиктор приподнял плечи, склонил голову набок, ухмыльнулся и ответил по-детски лукаво:
- Все это придется осваивать десяток лет, если не больше. Готов ли к такому Агафон?
Епископ улыбнулся, и губы его образовали совершенно прямую линию:
- Если Вы согласны, то сие уже не Ваша забота. Я не запрещаю Вам исполнять эти произведения самому, верно?
Пиктор громко выдохнул и улыбнулся в ответ:
- Ладно, берите!
Акакий махнул рукой:
- Давайте договор о Вашей продаже...
- О дарении...
- Неважно.
Мастер Пиктор полез за пазуху и извлек совершенно вытертый и несколько раз подклеенный свиточек. Епископ развернул его, прочел, стремительно написал пару строк, заверил датой, печатью и подписью, взглядом потребовал подписей Шванка и Филиппа и в итоге присыпал песком. Пока песок впитывал чернила, Пикси, не отрываясь, смотрел на документ. Ничего неожиданного не произошло, свиток не исчез - Акакий просто стряхнул посиневший песок в баночку для мусора, свернул обновленный документ и вернул музыканту. Тот припрятал его понадежнее.
- А где Ваши труды, мастер Пиктор? - как ни в чем не бывало, спросил епископ.
- Мы сами принесем, Ваше преосвященство!
Пикси выскочил в дверь, а спутники последовали за ним.