Для Зигмаеа это был страшный день. Толстое мохнатое полотенце, которым он повязался вместо шарфа, душило, натирало шею. Зигмас уже плохо видел дорогу и, споткнувшись, больно ушибся: камни были острые как ножи. Его уже нисколько не интересовало, что о нем подумают, и он несколько раз кричал Люде, чтобы обождала, не бросала его одного. Но радистка останавливалась, только когда Зигмас ее нагонял. Тогда она брала счетчик, шла проверять, а потом еще укоризненно покачивала головой.
Однако с полудня Зигмас с удивлением ощутил, что в голове прояснилось, сердце бьется хоть и учащенно, но равномерно, а ноги ступают тверже. Все шло так, как предсказывала Люда. Под вечер он даже что-то замурлыкал себе под нос.
С каждым днем партия уходила все дальше в горы. Кедры все ниже жались к земле. Появилось больше прогалин. А за ними, казалось, совсем близко виднелись рыжие, обнаженные склоны сопок. Когда темнело, они еще долго сверкали на солнце, и с них в долину падали золотые отблески. Данила укладывал в папку все новые карты пройденных мест — ободранные, замызганные, словно побывавшие в руках у первоклассников. На них пестрели пометки об интенсивности — желтые, синие, зеленые, черные пятна. Будто деревенская юбка.
Чем выше, тем больше высыпало на картах красноты. Зигмас думал, что Данила остановится. Залежи были отличные, никто не стал бы их упрекать. И все-таки начальник вытаскивал новый чистый лист. «Надо добраться до водораздела», — говорил он. Но прошло еще две недели. Вертушинка сузилась, стала ручейком, который легко перепрыгнуть, а склоны ни на километр не казались ближе. Только снежные шапки на сопках становились все белее, сползали языками все ниже.
Взберешься на высокий утес, и можно обозреть весь пройденный путь, обидно короткий, как думалось теперь Зигмасу. Вот вертушинский омут, вот утесы первого лагеря, а дальше все тонет в голубизне долины; ни тропки, ни дымка от костра, так и кажется, не хватит сил всего человечества, чтобы обойти эту тайгу.
Близилась зима. Исхудалые олени кричали так жалобно, что сердце разрывалось. Первые морозы иссушили траву, скрючили мох, и корма у них почти не стало. В ручейках и родниках появился лед.
Зигмас надел меховой комбинезон Дрогова. Ногти Зигмаеа пообломались, лицо обветрилось и загорело, мышцы окрепли. Он действительно притерпелся. Два раза начальник гонял его, сонного, голодного, на вторичную проверку небрежно проведенных маршрутов. После этого очередные пятьдесят километров, конечно, представлялись сущим пустяком. Как и прежде, Данила мало интересовался Зигмасом, а тот не видел надобности расплачиваться за это откровенностью или почтением. Остальные считали поведение начальника совершенно естественным. Люде иногда влетало даже больше других: и за то, что трещал край палатки, и за то, что кровоточили копыта оленей. А девушка и не пыталась огрызаться, только смущенно смеялась.
Как-то раз, взволнованная, собираясь что-то сказать, она положила ладонь на локоть Данилы. А тот как откинет голову:
— Это еще что? Может, тут, в тайге, начнем любовь крутись?
Возмущенный Зигмас хотел было заступиться, но передумал: их дело… Не так уж важно все это, необходимо просто как-то просуществовать два-три месяца. Его волновало теперь другое. По вечерам Люда включала рацию и сообщала товарищам, что партии одна за другой возвращаются на базу. Но никто, кроме Зигмаса, на это, кажется, и внимания не обращал. Те втроем закопченными пальцами скребли карту, как ребята, готовящие поход: лихорадочно отбирали друг у друга циркуль, вышагивали им по карте еще десятки, еще сотни километров, будто можно птицей перелететь через эти ущелья и горные цепи, а не тащиться с рюкзаками, счетчиками, бурами, спальными мешками на плечах. Ни один из них даже не заикнулся, что больше нельзя, что пора возвращаться, что на дворе октябрь…
Зигмас в отчаянии пытался загипнотизировать Данилу — уставится ему в затылок и беззвучно шевелит губами:
«Псих! Зима нагрянет, кто нас отсюда вывезет? Ведь тогда конец! Домой, дурак, домой!»
Но Данила не оборачивался.
Однажды утром начальник встал, озабоченный, раньше обычного. У него была своеобразная логика:
— Кормежка кончается, надо поторапливаться.
Съели гороховый суп, сваренный густо, как пюре, без всяких жиров. А потом Данила, подгоняя оленя бичом, побежал вверх по склону. Люда направилась по долине налево, тоже бегом. Олени тащили теперь только тяжелые кожаные чемоданы, обитые железом, со сложными никелированными замками. В них лежали величайшие ценности — образцы руды, результаты всей работы. Остальную кладь приходилось нести самим.
Зигмас тоже перешел на бег. Тут уж не отстанешь. Он прислушивался к счетчику, брал образцы минералов и мчался вдогонку за девушкой. Убедившись, что девчонка готова носиться до самого вечера, Зигмас подумал: бросить все, присесть. Хватит, наплевать. Как только станет совсем невмоготу, сяду, и все тут. Пусть несут. Тогда и всем придется возвращаться. Но такой момент никак не наступал. Ноги подкашивались, мускулы ныли и все же работали. Как машина.
Данила запоздал на ночевку; на ужин опять ели гороховый суп, но эти трое были очень веселы. Данила обнаружил очаг. Образцы начальник завернул в целлофан, а потом бережно положил в отдельный резиновый мешочек. Пятно замечательное. Может, другого такого и нет. Данила сказал об этом просто, будто каждый год делал подобные открытия. Он изводил Люду: та где-то упала и разодрала свои лыжные штаны. Данила показывал, как ей придется маневрировать по городским улицам с заплатой сзади. А Петя глубоко порезал о камень колено. Люда промыла, перевязала ему рану и, забывшись, долго гладила отросшие ежиком волосы паренька. Поглаживала, а сама смотрела на Данилу.
Утром опять было гороховое пюре.
— Вот бы мяса! — тихо сказал Зигмас Люде. Но Данила услышал.
— Пюре — очень полезная еда. Особенно когда другой нету! — усмехнулся начальник с довольным видом. — Настоящая пища!
Не то на десятый, не то на пятнадцатый день проснулись в полночь от стужи. Термометр показывал 30 градусов ниже нуля. Утром все оказалось покрыто снегом. В долине не было видно кедров: метель намела сугробы по самые верхушки. Только еще торчали ветви, вылезшие за лето. Им предстояло засохнуть. Теперь Зигмасу стало ясно, почему верхушки кедров похожи на грибы. В глазах у начальника Зигмас заметил растерянность и в глубине души возликовал. Разве не был прав он, Зигмас, в своих безмолвных упреках? Самолету тут не приземлиться, вертолет не долетит.
Данила разодрал свою рубаху и роздал новые портянки. Поели горохового супа. Зигмас проклинал это желто-зеленое, сладковатое, даже не застревающее в зубах варево и рассказывал Люде, какой закажет обед в городском ресторане. Прежде Данила высмеял бы его, но сейчас молчал, и Зигмас ощутил это тоже как некую победу.
Труднее всего было поднять оленей. Потом они побежали, как собаки, поджимая копыта, сердито фыркали и, мотая головой, норовили боднуть. Данила уговаривал их, увещевал, как усталых людей, как добрых приятелей.
Шли без остановки двое суток. Ночью не спускались в тайгу, где есть топливо и защита от ветра: времени было жалко. Только вырыли яму в снегу и, прикрыв ее палаткой, переночевали, прижавшись друг к другу.
На следующий вечер услышали собачий лай, увидели блуждающие огни. Это люди с факелами вышли им навстречу. Охотники ительмены, отец и сын, уже облачились в полный зимний наряд: в собольи шапки, в высокие меховые торбаса с узорами. Землянка была поблизости. Сверкали новые, свежеобтесанные бревна. На колышках белела вереница собольих черепов раздвоенными носами к двери. Над дверями был приколот спичками портрет Ленина. Если верить карте, здесь должна была протекать речонка. Но теперь лед занесло снегом, только петляла тропинка да чернела прорубь. Ительмены накрошили в чай медвежьего жиру, табаку, налили спирту. Отдавать свои «ветки» — лодки — они не хотели. Данила долго их упрашивал. Зигмас в первый раз видел его в таком состоянии, хотя начальник и пытался всячески скрыть волнение от охотников, а тем более от товарищей. Сын тоже уговаривал отца, переходя в возбуждении на непонятный геологам язык. В конце концов старик не выдержал. Поплевал на ладони, тщательно вытер их о грудь своего мехового малахая и ударил с Данилой по рукам.
Данила выложил на пол все богатство: топор с резиновой ручкой, свою двустволку, бинокль, палатку, бидон со спиртом.
Утром охотники запрягли в «ветки» оленей и поволокли их по льду. Данила рассчитал правильно. Ниже речка из-за большего угла падения еще не совсем замерзла. Над черной водой стоял пар. На первую лодку погрузили кожаные чемоданы с образцами и свернутую палатку, где также лежали камни. Рацию и прочее имущество сложили во вторую лодку. Данила велел всем сесть во второй челнок, а первый стал подталкивать к воде.
Зигмас не выдержал. Все-таки тут есть крупица и его работы.
— Первая лодка скорее перевернется… Ничего не успеешь разглядеть… Все пойдет ко дну… Отдавай нам чемоданы!
— Пойдет ко дну? — Данила насупился. На минуту призадумавшись, снял с себя пояс, сделал петлю, привязал один чемодан к левому локтю, второй и свернутую палатку — к правому. Ладони сразу побагровели от прилива крови.
— А теперь пусть попробуют идти ко дну! — Он резко двинулся, край льда проломился, и «ветка» ринулась вниз.
Зигмас ахнул и начал подталкивать вторую лодку. Люда не замечала ни Зигмаса, ни светлого льда, крошившегося под ногами. Всеми помыслами она была там, внизу, куда несло быстро уменьшавшуюся «ветку» Данилы. Зигмас усадил девушку спереди и налег на весла. Петя помогал ему доской. Зигмасу приходилось все время оборачиваться, он приходил в ярость, боясь потерять из глаз Данилу.
Речонка была геологически молодая; вырывавшаяся из недр вода катилась куда хотела: по утесам, по бурелому, перескакивала через завалы кристаллических пород. Зигмас всем своим существом ощущал, как внизу пролетают подводные скалы. Но не они были самыми страшными. Соскакивая вниз со ступеньки на ступеньку, лодка глубоко зарывалась носом, водоворот поворачивал ее и все норовил выбросить на лед или ударить в каменные «столбы». Отталкиваясь от них, Зигмас, совершенно того не желая, только ускорял ход «ветки». Давно уже исчезли из виду застывшие на берегу ительмены, давно уже кедры стали высокими — их снежные кроны неслись над головами. Речушка спадала все круче.
Из-за рева падающей воды Зигмас не мог услышать крика. Скорее всего он почувствовал его и, повернувшись, увидел, как Данилина лодка подскочила кверху, исчезла в облаке брызг, потом трижды повернулась на месте и, уносясь боком вдоль берега, скрылась за излучиной. Пенящийся порог приближался, как курьерский поезд. Зигмас поднялся на ноги, разглядел единственную падающую ровной дугой узкую струю и направил к ней лодку. Вскоре они догнали Данилу. Данила сидел на корме и греб единственным уцелевшим веслом.
Второй порог появился совершенно неожиданно. Это была самая настоящая западня. Упираясь в высокую стену из слоистого камня, речушка круто сворачивала вправо, потом еще вправо и падала с высоты пяти метров. Одно мгновение Зигмас видел повисшую над водопадом лодку Данилы, потом она скрылась. Зигмас и Петя одновременно били веслами. Войдя в крутой поворот, их лодка накренилась, зачерпнула воды и налетела на лед. В тот же момент они увидели перевернувшуюся «ветку» Данилы: далеко внизу она выплывала мокрым днищем кверху. Зигмас выскочил и побежал по прибрежному льду. Перекатившись через водопад, река разливалась широко, как озеро. Она была совершенно пустынна, и Зигмас заорал так, как не кричал еще никогда в жизни.
— Где Данила? — трясла его за руку Люда, не в силах по-верить своим глазам. Зигмас забрел по пояс в воду, дальше шла черная глубь, пенистый поток сбивал с ног. Но Люда не могла ничего понять, она все лезла поперек течения, порываясь броситься вплавь.
А потом до них донесся еле слышный вздох. У противоположного берега из воды показалась черная голова. Это был Данила, воскресший из мертвых. Он снова нырнул и появился еще ближе к берегу, уже торчали плечи. Данила шел, нагнувшись вперед, спотыкаясь, опустив руки. Вот он подобрался к выступающему из воды камню и уперся в него подбородком.
Переправились на ту сторону, но никак не могли добраться до Данилы. Не пускало течение. Отдохнув, тот вылез сам. Прижатые к бокам руки почти почернели: их оттягивали чемоданы.
— Чертовски великолепные камни! — Данила пытался улыбнуться, но голос его прервался. — Такой чудесный якорь…
На мгновение Зигмаса даже зависть охватила. Ведь никто не спасал Данилу! Он сам спасся! Прошел по дну и пронес образцы! Зигмас знал: немногие люди сумели бы так, как Данила, выдержать. Только теперь Зигмас понял, как все это случилось.
Когда лодка перевернулась и груз прижал Данилу ко дну, он не стал распутывать ремни, чтобы выплыть. Он просто пошел по этому самому дну. Как будто это заранее было им предусмотрено. А может, Данила действительно заранее предвидел подобное положение? Господи, но разве тех, кто тонет, не охватывает животный страх, разве Данила из другого теста? Данила зашагал по дну. Направление указывал ему бурлящий поток зимней реки. Чемоданы волочились за ним по дну. Только неоткуда было хлебнуть воздуха. Надо было идти, вот и все. Когда совершенно опустели легкие и уже уплывало сознание, все равно нужно было ощущать стремительный бег реки. Это был единственный компас.
В снегу торопливо выкопали яму, развели костер, переодели Данилу в сухую одежду, а он все никак не мог согреться. Люда из куска брезента соорудила у костра экран, от которого, как от печки, по яме распространялось тепло. Забыв обо всем на свете, девушка прижалась лицом к груди Данилы. Данила в забытьи ласково гладил Люду по голове. Зигмас и не подозревал, что у начальника могут быть такие нежные чувства.
Обтаявшие края ямы сверкали, как стеклянные. От брезента шел пар. Данила уже сидел, укрытый всеми одеждами, а сверху — грудой кедровых веток, и ничего не говорил — словно, просто отдыхал после тяжелой работы.
— Послушай… — Зигмас замялся: разговоры между ними до сих пор не доставляли особого удовольствия ни тому, ни другому. — Неужели ты не перепугался? Я бы… да и всякий другой… Ведь там здоровенная глубина… Черт знает, что стал бы человек выделывать!..
Данила улыбнулся, взглянул на Люду, словно спрашивая совета. Она тоже улыбнулась, но иначе, по-своему.
— Что ты! Я крепко струхнул… — После каждой фразы Даниле еще приходилось останавливаться. — Струхнул: а вдруг да испугаюсь по-настоящему? Тогда все. Тогда бы не дошел. Да где там… С перепугу у человека весь кислород в поджилки уходит.
— Хорошо. Допустим, я тебя понимаю… — Зигмас придвинулся поближе. Больше он не мог держать камня за пазухой. — Ну, а вообще? О нашем походе? Ведь ты знаешь, — Зигмас замялся. — Ну, а если б мы не нашли охотников на месте? Тогда… Ты ведь понимаешь, ты сам сибиряк…
— Я с Сивцева Вражка… Есть такой в Москве.
— Ну, все равно. Ты давно… когда ты кончил?
— В позапрошлом.
Зигмас опустил руки: стена, разделявшая их, нисколько не уменьшалась. Данила словно не интересовался этим разговором. Странным было его лицо. Лицо усталого человека. Подбородок и щеки худые, как у подростка. Выпирающий кадык. Густые заломленные брови, высокий и широкий лоб. От пушистых волос голова казалась еще шире. Данилины глаза, подернутые синей дымкой, были теперь огромными. Ресницы длинные, как у актрисы в кино.
Однако Дацила не забыл невысказанного вопроса Зигмаса.
— Выходил ты когда-нибудь на марафонский бег? — спросил он вдруг.
— Нет, где уж мне… Сам знаешь, какой из меня спортсмен.
— Да я совсем не про спорт! — Данила досадливо нахмурился. — Не хотел я тебе говорить, ты у нас человек случайный. Через пару дней расстанемся, и поминай как звали. Но ты скажи, у тебя когда-нибудь разрывалось сердце от счастья?
Зигмас молчал.
— Каждому нужно покрыть свою марафонскую дистанцию. Всего себя бросить в бешеный темп. Бежать, когда уже отказывает сердце и все затягивается туманом, когда ты чувствуешь, что сделал все, а говоришь себе «еще»! Тебе помогают тысячи незнакомых людей. Потомков, если тебе так хочется. Понимаешь? Им ты оставляешь свои дела. Геологическую карту, шахты, шоссейные дороги в тайге! Распаханную целину!