- Не кручинься, милый, я что-нибудь придумаю.
Ковшик большим был, и я потихоньку закемарил. Когда проснулся, записку на столе увидел с милыми ее каракулями:
"Езжай вперед милый, я следом буду".
Ну я и поехал. Народу тьма была - со всех сторон господа с боярами наехали. Папаня, увидев меня без женушки, спросил, почему-то ласково:
- А что без лягушонки? Небось, завивается? Или ваксы зеленой не нашлось?
- Сказала - следом будет... - тяжело вздохнул я.
- Ну-ну, смотри у меня. Не приедет - в Сибирь обоих сошлю!
Сибирь у нас - это покосившееся зимовье типа острожка на востоке папенькиного царства, там охранники - стрельцы лютые - сухарями одними кормят, да серебро в ключе студеном мыть заставляют. Хуже наказания у нас нету - попробуйте после сухарей заплесневелых (три раза в день по три штуки) столовое серебро начисто перемыть - узнаете, что такое сибирское старательство.
Тут во дворе загрохотало, как гроза приступила.
- Что это? - спросил папаня, на меня лицо недоуменно обратив.
- Эта моя лягушонка скачет. Наверное, что-нибудь по неловкости опрокинула.
Все к окнам бросились, я тоже. Смотрю - последи двора Вова-опричник в латах германских бездыханный навзничь лежит, и баба еще с ведрами. Князь Василий, самый догадливый из нас, на это покивал:
- Вова до стильных баб охоч, вот, наверное, и свалился с копыт, лягушонку в бальном наряде увидев.
Прав он оказался, это мы поняли, обернувшись на мелодичное: "Здрасте всем!", раздавшееся от двери.
Лягушонка моя была в длинном глухом платье, как я понял, чтобы шкурку свою, а в частности ласты, от глаз недобрых скрыть. А увидев то, что открывалось выше ворота высокого, я рот раскрыл, да так широко, что мышцы, им командующие, свело, как азотом жидким их обдало. Господи, как она была прелестна! Все эти принцессы, которых по всему миру ежегодно красавицами жирные коты выбирают, как устриц на десерт, все эти от A до Z, одного носика ее не стоили, да что носика! кончика его самого! Такая она была вся чудесная, вся такая одухотворенная, и в то же время естественная, что я даже пожалел об этом, сочтя без вариантов, что к ней один Бог приблизиться может, слава богу, он бесполый. Конечно, это мое впечатление от памяти образовалось, то есть от прежнего вида ее лица, но все равно, ясно было, что жить с такой женщиной без усиленной охраны принципиально оскопленными личностями - то же самое, что в бане париться, чемоданчик с пахучими баксами в раздевалке раскрытым оставив.
Но сказочная принцесса - это сказочная принцесса. У них все сказочное, даже обращение. Подошла она ко мне лебедушкой, поклонилась и говорит с довольной такой женской улыбкой, говорит явно не для моих ушей:
- Здравствуй, милый. Извини, что задержалась - стирки много было.
От ласковости такой и признания реальностей семейной жизни я растаял от азота чуть-чуть и смог-таки рот закрыть, но шага вперед сделать и ручку поцеловать все равно не получилось - от вида ее ближнего дыханье сперло как асфальтовым катком. Но и с этим дефолтом она легко справилась, легко поведя теплыми пальчиками по моей щеке. Ну, я, сразу оклемался вконец, взял ее под теплу руку, и к папане повел.
- Вот, - говорю, - папаня, истинное лицо жены моей. Спасибо вам и сердцем и рукой, за волю вашу отеческую, поставившую меня на порог неизбывного семейного счастья.
Что только на лице царя нашего не перебывало, как на киноэкране, после того, как Вика дочерне ему улыбнулась! Сначала он, лук у меня вырвав, в болото в мыслях завистливых стрелял, потом - в меня из пищали, когда я лягушонку веслом топил, а в конце - ночью, на вором коне мчался счастливый куда-то на юга, с ней, на лошадиной шее плетью повисшей.
Шемахинская царица, естественно, от последней мыслительной картинки с лица спала, кислая стала и сморщилась, как пропащий от продолжительного хранения соленый огурец. Скиснув, стала рядом с папаней и ну щипать его за бок с тонким намеком:
- Ну, сделай что-нибудь с этой красотой! Она же все кругом нарушит, ты что, Кьеркегора не читал?
Папаня Кьеркегора читал, и, зная потому, что стремление к прекрасному гибельно, что прекрасное - это враг добротного среднего, на котором все испокон века держится, обнял ее по супружески, и сказал, на мой взгляд, не вполне откровенно:
- Что ты, дурочка моя, так простонародно нервничаешь? Давай лучше танцы устроим.
Понятно, с Викой ему захотелось в целях рекогносцировки фокстрот медленный совершить, то есть, значит, рукой по талии и прочим попам всласть поводить. Щелкнул он пальцами музыкантам на галерке, те мазурку грянули. Но до попы невесткиной царь не добрался - отказала она ему в таковом контакте.
- Что вы, папа, - сказала, - у меня же везде жабьи бородавки, вы аппетит себе испортите. Потанцуйте лучше с царицей - она же самая лучшая на бале женщина...
Что дальше на балу было, рассказывать не стану, особенно, как княгиня Настенька летку-енку танцевала, дворец сотрясая толчками не менее чем в пять с половиной баллов по Рихтеру, а княгиня Простаквасина к Вике розово до бесстыдности лезла, аж папенька подумал, не назначить ли Васю цесаревичем, тем более, что женушка его точно одних Илья Муромцев рожать будет по десяти килограммов при первом взвешивании...
12.
А вот потом что было... Да, это судьба...
Пешком мы решили домой идти. Луна впереди огромная, красная почему-то зловеще, сверчки чирикают, лягушки квакают, и комаров почти нет. Вика счастливо-молчаливая в платье белом, я - рядом, ну, дурак дураком от полного счастья. И за руку взять хотелось, и за талию, да и просто поцеловать. Но как за талию взять? Почувствуешь бородавки, и все, конец настроению, сплошная зоологическая проза. Ну я придумал, когда мосток проходили, на расстоянии целоваться, чтоб без рук. Она, розовея, согласилась, мы встали в метре друг от друга и губки вперед потянули...
Если бы вы знали, какое это счастье, так по-детски целоваться! Мы так породнились... Потом разговаривали, жизнь планировали до маразма самого, чтобы не скучно было. Все придумали, как жить, как рожать, темы для ссор придумали, и как мириться без холодной войны... Я еще философствовал, что, может, так и надо жить? Стрельнул за околицу и живи, радуйся прямолинейной жизни, проведением вселенским организованной.
- Ты просто хорошо стреляешь! - засмеялась она на это.
- Да, лучше всех, - засмеялся я, - почти уже совсем привыкший к ее сказочному личику.
Под конец она сказала, как неприятно ей будет свой головной убор лягушачий назад надевать и вновь передо мной в прежнем виде являться.
...А дома всему конец пришел - не нашла она своего наголовника. Пятый раз поискав по всему дому и под окнами посмотрев, уселась вся белая, в кресло и сказала, как из могилы:
- Все Ваня, конец любви нашей пришел. Я без этого шлема каждый день на год лицом стареть буду и через несколько месяцев в одни бабушки тебе сгожусь... Представь, что такое женщине жить с таким фактом на сердце.
- Так найдем! Через час я со своей дружиной все вокруг переверну, и дворец тоже, если подобру-поздорову не отдадут! А если сожгли уже, как в сказке, в институт твой нарисуемся, как в Царьград константинопольский. Точно, в институт! Мои орлы до медсестер, ох как, охочи!
- Ладно, милый, утра вечера мудренее. Давай вместе ляжем, а? Что-то мне страшно...
13.
Под утро я проснулся от чувства пустоты, владевшего мною безраздельно, и увидел, что Вики рядом нет. Вскочил, как ошпаренный. И сразу записку увидел. На столе она белела в сумеречном свете. Подошел, взял с трудом оцепеневшей рукой, стал читать:
"Прощай, милый, навеки прощай! И дело не в маске, не совсем в ней. Я знаю, не стоило, наерное, тебе это писать. Не стоило писать, что я люблю тебя, как-то неестественно сильно, что мне кажется - не только любовь сливает мое сердце с твоим, но какие-то еще волшебные силы. Прощай, милый, прощай! Забудь обо мне, женись, роди чудесных деток, я буду молиться за тебя и за них!"
Слезы навернулись мне на глаза, стала тоскливо, как никогда и близко не было. Походив по палатам, к отцу пошел, он в Тайном приказе один сидел, мухомор-мухомором. Подошел, ноги ватные волоча, сказал, что жена ушла. А отец нехорошо так улыбнулся и рукой махнул:
- Ладно, Ваня, не горюй. Стрел у тебя в колчане достаточно.
Я от изумления рот раскрыл:
- Ты что, думаешь, я ее на каку другую поменяю? Она же единственная...Ты что, ее не видел?
- Видел, хороша девица, ничего не скажешь.
- А если бы ты с ней поговорил, если бы пообщался, то...
- Говорил и общался. Только не с ней, а с Гавриилом Григорьевичем о ней. Час всего назад. И он сказал, что лучше бы нам держаться от нее подальше.
Гавриил Григорьевич, генерал известной службы, двадцать лет как был в отставке, но ни связей, ни ума своего (не то, что папаня), не потерял.
- И что он рассказал?
- Он никогда ничего не рассказывает. Он просто посоветовал ее не искать и вообще забыть, потому что так лучше будет. Всем лучше.
Отец посмотрел пристально, тягуче, и я, ревностью пронзенный, вскричал:
- Послушай, а это не ты, старый пердун, ее выкрал?!
Тут кто-то вошел в комнату, я обернулся и увидел в дверях Малюту, стрелецкого голову. За ним стояло пяток стрельцов, самых папане преданных по причине высокой зарплаты и премиальные за хорошее поведение.
- Нет, не я, - ответил отец, когда я посмотрел на него, желая узнать, что сей демарш означает. - Хотя, сам понимаешь, Ваня - тот не мужчина, который, увидев ее, об этом не задумается. И хватит об этом. В порядке соболезнования предоставляю тебе возможность самому выбрать себе невесту. В твоем распоряжении будут сутки, мобильник и все девушки мира.
- Нет уж папаня, хватит измываться! Сыт по горло! - сжал я кулаки. - У меня есть законная супруга, и я ее на краю света найду.
- В башню его, - приказал отец стрельцам, покрутив пальцем у своего виска. На хлеб и воду. Когда образумится - в кандалы и на Кулички из лука по Парашке стрелять.
Стрельцов было много, потом, когда я со зла размахался, еще прибежали...
14.
Башню - Александровский централ - с двойным колюче-проволочным периметром отец построил для убедительности. Какое государство без тюрьмы? Да никакое. И сажал он в нее тоже для убедительности, правда, одних лишь прилипчивых пьяниц и местных революционеров. Они же ее изнутри и расписали - первые углем от кострища, вторые - собственной кровью. Пьяницы, конечно, были авторами изображений чертей и прочих рогатых марсиан, летающих в тарелках. Революционная же кровь тратилась на подновление размашистой надписи "Коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны", произведенной, наверное, потому что в башне было темно, как в дореволюционном крепостническом прошлом.
Башню никто не сторожил и не обходил, ибо вход в нее по обыкновению надежно на присужденный срок закладывался кирпичом с применением быстро каменеющего раствора. Когда же он заканчивался, заключенному сбрасывали из единственного оконца пятикилограммовую кувалду, и тот при желании мог освободиться собственным трудом.
Когда меня заложили, я хорошенько пообедал хлебом-водой, устроился на ворохе свежей соломы и принялся размышлять, и делал это несколько дней кряду. Поначалу ничего путного не получалось: как только перед моим мысленным взором раскрывались декорации и действующие лица моей драмы, так сразу становилось ясным, что действие происходит в сумасшедшем доме с развитой инфраструктурой и тщательно подобранным составом. Нет, все-таки надо иногда залечь в башне на ворохе естественной соломы и хорошенько подумать. Шизик мой папа? Конечно, шизик. Но включите телевизор и в трех из двадцати программ увидите либо Аустерлиц, либо Бородинскую битву, либо Гражданскую войну между Севером и Югом в исполнении программистов, мерчендайзеров, промоутеров и прочих крепостных лиц современности. И папа мой такой же, как они - не дурнее, но богаче, и настолько богаче, что хватило у него денег свой удел частоколом обнести, и от всей дури мировой спрятаться. Или дурь свою от мира спрятать. Хотя дурь его особенная, с гуманистическим смыслом. Вот почему он с хохлами, да галичанами понарошку воюет? Да потому настоящей войны с ними не хочет. Но игры эти мне все равно не нравятся. Почему? Это просто - сейчас ведь они, в основном, в средние века играют, ну и немного попозже Возрождения. А что начнется, когда в Веру Засулич играть начнут, а потом и в братков Ульяновых? И отчего это только? Может быть от обезличивания? Сегодня ведь не пиво делают для людей, а людей для пива. Ведь хороший, самостоятельный человек никогда не захочет быть, ни Джорджем Вашингтоном, ни Лениным, как Березовский, ни даже Владимиром Вольфовичем. Он собой захочет стать, захочет сам для себя и, может быть для других свое что-то эдакое придумать...
А опыты эти? С лягушачьими шкурками? О чем они говорят? Да о том, что человек готов и в болоте жить, лишь бы плодиться и размножаться. Развелось нас, как мышей, вот скоро под чью-нибудь дудочку в море и полезем. А потом куда?.. Понятно, на Луну, там нам место...
А Вика моя ненаглядная? Красавица такая. Покажи ее по телевизору, так ведь все женщины ей поверят и перестанут глупости, может быть, делать со своей фигурой и станут красивее. А она - в науку! А что эта наука даст? Когда сушь великая наступит, папенька мой первым в шкурке в воду полезет, нет, вторым - первым Кощей полезет, Викин папа! Конечно, они - ведь денег у них не меряно. И что он там, в царстве подводном устроит? Понятно что. Войну с саламандрами или еще что похожее. Правда, философы говорят: голова человеку дана, чтобы не думать.
Нет, дурак я все же. Ванька-дурак. Чего-то не понимаю. А когда чего-то не понимают, что делают? Правильно, действуют. Значит, надо отсюда выбираться. Как? Ни окон не дверей. Ковра самолета тоже. И ломика. Остается одно - надеяться, что утра вечера мудренее. Но отцу не поодамся. Никаких Куличек, никакого стреляная в небо. Хотя... Есть ведь судьба на свете? Есть? А если есть, то если я еще разок стрельну, то опять в лягушку попаду... В Вику... Глупости.
Я заснул, и приснился сон. Я - на Куличках. Вокруг папаня, царица Шемахинская, весь двор. Стреляю. Бегу во весь дух. Вот и болото. Смотрю из-под руки напряженно - и, вижу, на той самой кочке Вика сидит. Не зеленая, не в шкурке, а в свадебном платье и личике счастливом... Я к ней шагнул, но тут брат Петя за плечо потряс:
- Вставай, Ваня, просыпайся!
Ну я и проснулся. Вижу - Петя рядом на корточках сидит.
- Ты как здесь?.. - спросонья спрашиваю, зевая, разумеется.
- Подземный ход там, в стене, - махнул рукой брат. - Как цесаревич, я о нем знаю.
- Понятно. Освобождать меня, что ли, пришел?
- Нет, мобильник принес.
- Зачем он мне?
- Да вот нажми на эту кнопку, потом три семерки набери...
- "Три семерки" - это вещь.
- Три семерки набери, и сможешь с девушкой хорошей познакомиться. А вот по этому телефону можно в Америку позвонить, в невест закрома...
- Не буду я никуда звонить, Петя, ты же знаешь.
- Знаю...
- Так зачем тогда время тратить? Давай, лучше пообщаемся.
Петя сел у меня в ногах, по-восточному ноги подогнув. Это его татары в последнем полоне так пытали, и он привык.
- О Вике ничего не слышно? - спросил я, помолчав.
- Нет... Да и откуда? Телевизоров у нас ведь нет, и радио тоже.
- Значит, все по-прежнему?
- Да... Вот только Шемахинская царица все хорошеет и хорошеет. Вчера на вечере даже руку в кармане пришлось держать.
- Я это предполагал, - засмеялся я. - Когда твою княгиню Простоквасину впервые увидел. Поживешь с ней неделек пару, начнешь и на Парашку засматриваться!
- Зря ты так, она вовсе даже неплохая женщина...
- Царица?
- Нет, княгиня... Но царица - это что-то... - вздохнул он. - Чувствую, хлебнем мы через нее горя.