Гарри мрачно кивает.
— Ну хорошо, — вздыхает Риддл. — А как ты представляешь своё служение мне? Вряд ли Светлый Поттер будет марать руки, убивая своих бывших товарищей.
На этот раз Гарри не может подавить тяжёлый вздох.
— Я не убийца, — тихо отвечает он.
— Я вижу это, Гарри. Вижу, что твою душу ещё не повредило подобное преступление. Но мы не поджигаем здания и не срываем переговоры, не саботируем принятие законов. Наши методы более жёсткие, чем те, которыми ты привык действовать. Чем ты можешь быть мне полезен?
— Я сделаю всё, что ты прикажешь, — твёрдо, но тяжело отвечает Гарри, снова перехватывая его взгляд.
— Я не уверен в этом, — спокойно возражает Риддл, облокачивается на стол и складывает пальцы домиком. «Совсем как Дамблдор», — мелькает болезненная мысль. — Видишь ли, себя невозможно изменить за один день. Может, ты и нашёл смелость явиться в моё поместье, но ведь это пока было самое простое. Ты говоришь, что будешь выполнять мои приказы, но ты не готов к этому.
— К убийству? — спрашивает Гарри, удивляясь, как резко прозвучал вопрос.
— Нет, — медленно отвечает Риддл. — К подчинению. И твоя сегодняшняя выходка, — он делает неопределённое движение рукой, указывая на его рубашку, — только подтвердила это.
— Я сожалею, — выдавливает Гарри, потому что не знает, что ещё можно ответить.
— Нет, не сожалеешь, — уверенно возражает Риддл. — В этом-то всё и дело.
— Тогда что я должен делать, чтобы ты остался доволен? — раздражается Гарри.
Риддл начинает тихо посмеиваться.
— Ключевое слово тут «должен», — наконец произносит он, посерьёзнев. — Ты можешь слепо выполнять мои приказы, если поумеришь спесь, я в этом не сомневаюсь. Но доволен я не буду. Видишь ли, ты попал сюда, пытаясь играть роль Гарри Поттера, перешедшего не Тёмную сторону. Но чтобы я был доволен, ты должен не играть, а быть Гарри Поттером, перешедшим на Тёмную сторону. Всё твоё нутро просто кричит о том, что ты не только не хочешь этого делать, но и просто не готов.
— И что же теперь? — нервно усмехается Гарри. — Прогонишь меня?
Риддл тоже усмехается и откидывается на спинку кресла.
— Напротив, — негромко, но азартно произносит он. — Я помогу понять, где на самом деле находится твоё место. — После этих слов Гарри смотрит прямо ему в лицо, хмурясь. — Мне кажется, ты попал сюда не только потому, что тобою двигал долг. Ты оказался с нами, потому что хотел быть здесь. Конечно, ты этого пока не понимаешь. Желание это подсознательное, скрытое где-то в самой глубине твоей нетронутой души. Но ты уверен, что сможешь здесь прижиться. Значит, ты готов к тому, чтобы искалечить душу.
— Ты думаешь, я хочу стать убийцей?
— Нет, я думаю, ты хочешь свободы, — отвечает Риддл с неожиданно мягкой улыбкой. — До одиннадцати лет мерзкие родственники-магглы говорили, что ты должен делать, ещё девять лет тобою помыкал Дамблдор. Но ты никогда не жил для себя.
— Это не так, — упрямо возражает Гарри.
Пальцы начинают подрагивать от ужасающих в своей меткости слов Риддла. Ведь именно об этом он думал в последний год, а особенно в минувшую ночь. Вся его жизнь — борьба, сплошная изматывающая война. Единственным относительно спокойным временем были первые несколько лет обучения в Хогвартсе. А потом юность резко закончилась. Гарри отдал себя Дамблдору целиком, всего. Он так отчаянно хотел победить в этой войне, что пожертвовал всем, что имел, ради общей цели. Единственное, что было у него своим и родным, и чего не коснулась война — это Джинни. Но он оттолкнул от себя и её, оставшись с собственной битвой один на один и больше не подпуская к себе никого ближе, чем требовалось.
— Это так, Гарри, — произносит Риддл снисходительно. — Ты хочешь, чтобы война закончилась, чтобы Пожиратели навсегда исчезли, а я был бы мёртв. Но ты не понимаешь одного. Война — это не вызов лично тебе, это не вендетта. Это всего лишь борьба за власть в стране, в которой ты живёшь. Ты думаешь, что можешь что-то изменить, сражаясь за то, что тебе, в общем-то, не нужно. Это политическая война, которая уже не имеет ничего общего с философским камнем, который ты бросился защищать, или с гибелью этого юного хаффлпаффца, в которой ты, кажется, до сих пор винишь себя.
— Я не понимаю, — обречённо шепчет Гарри, прикрывая глаза.
— Ты лишь символ сопротивления, как флаг или знамя. В бою ты ничуть не лучше какого-нибудь аврора. Но ты по-прежнему принимаешь на себя ненужную ответственность. Но это больше не твоя война. В ней ты только пешка. Ты думаешь, что ситуация может измениться, если ты вмешаешься, если будешь бросаться в гущу сражения или самолично подожжёшь несколько наших складов. Но это ошибка. Поверь, мало что изменится, если ты начнёшь жить, следуя не долгу, а своим желаниям.
— Да, я — рядовой боец, — внезапно разозлившись, вспыхивает Гарри, — да, я ничуть не лучше любого аврора, поэтому я не живу в огромном особняке, сверкая дорогими побрякушками и тряпками.
На лице Риддла появляется озадаченность.
— А что плохого в хорошей жизни? — спокойно интересуется он. — Дамблдор сделал из вас мучеников, заперев в старом тесном маггловском доме. Неудивительно, что после двух лет затворнической жизни ты прибежал к нам. Мои слуги тоже не лучше и не хуже любого аврора. Но я не считаю, что для поднятия боевого духа им нужно ютиться в грязных каморках. Они живут здесь так, как им нравится, и делают то, что хотят. У каждого из них просторная комната, сытная еда, вино, женщины, если нужно, и прочие приятные излишества. В обмен на это я требую лишь подчинения, и они беспрекословно выполняют мои приказы, потому что никто не хочет отказываться от такой жизни. И, разумеется, посылая моих людей на задание довольными и отдохнувшими, я уверен в том, что им без труда удастся одолеть горстку жалких измученных авроров. — Гарри признаёт, что он прав, и потому просто опускает голову. — Я веду к тому, что ты просто хочешь, чтобы тебе было плохо. Ты думаешь, что съев на ужин не кусок вкусного мяса, а постное рагу… — Риддл делает многозначительную паузу, и Гарри краснеет, вспоминая последний ужин в штабе, — ты принесёшь во имя победы великую жертву, но это не так. В этой войне ты уже не играешь значимой роли, а потому вполне можешь жить так, как заслуживаешь, а не так, как тебе позволял Дамблдор.
— Значит, я остаюсь, — подводит мрачный итог Гарри.
— Да, ты остаёшься, — кивает Риддл. — Но в связи с этим я бы хотел обговорить некоторые условия твоего пребывания здесь. Наверное, Марк уже говорил о том, что тебе запрещено покидать комнату без сопровождения.
— Да я и не могу. Комнату запирают.
— Это ненадолго, — небрежно отмахивается Риддл. — Ещё мне хочется, чтобы ты всё-таки следовал правилам и местному распорядку дня. Поскольку все едят вместе в этом зале, ты тоже должен спускаться сюда, в надлежащем виде. Несмотря на то, что мои слуги — Пожиратели, у нас всё-таки есть дамы, которым сегодня за столом ты испортил аппетит, надев свою старую рваную рубашку. Забудь о Дамблдоре, Гарри. Здесь мы не приветствуем напрасного мученичества — оно никому не нужно. Да, и если сегодня ты проигнорировал простую просьбу Марка переодеться, боюсь, с завтрашнего дня следить за соблюдением тобой правил придётся лично мне. Кстати, я специально приставил к тебе именно Марка, как самого нейтрального человека, к которому у тебя нет личной неприязни, как, скажем, к твоим одногодкам. Так что, думаю, у вас не будет проблем в общении. — Гарри лишь монотонно кивает, выслушивая эту речь. — И ещё кое-что. Наверное, ты уже заметил, что хамства мои слуги тоже не любят. Пока ты был в подземельях, я просил их не цепляться к тебе без причины, но неуважение ко мне они расценивают как личное оскорбление. Поэтому я бы хотел, чтобы в присутствии других ты обращался ко мне, как и остальные, без фамильярностей.
Гарри диковато усмехается и поднимает голову, чувствуя в себе неожиданную смелость.
— В присутствии других? — резко переспрашивает он. — Значит, когда мы одни, ты не против, если я буду называть тебя… Томом?
Риддл хищно оскаливается, и по его лицу видно, что он доволен таким ответом.
— Против, — мягко отвечает он. — Но я не могу тебе этого запретить.
— Почему? — невольно вырывается у Гарри.
— Потому что если я буду ставить запреты в рамках нашего с тобой общения, тебе придётся ломать себя, чтобы повиноваться. А это уже будет не тот Гарри Поттер, которого я знал. Это будет лишь бездумная льстивая марионетка. Таких у меня целое поместье, и ещё одна мне не нужна.
Риддл смотрит на него с прищуром, словно ожидая какой-то реакции. И внезапно Гарри понимает, чего именно хочет Риддл. Ему не нужно слепое подчинение, он хочет, чтобы Гарри сам захотел покориться, сам втянулся в эту игру, как и предсказывал Снейп. Впрочем, выбора у него нет — он обязан играть по правилам Риддла. И он не сможет притворяться, что внезапно эти правила принял. Переход на сторону Пожирателей должен выглядеть естественно. Значит, ему предстоит долгий и трудный путь.
Словно в подтверждение его мыслей Риддл негромко и серьёзно произносит:
— Я не собираюсь ломать тебя, заставлять или шантажировать. Меня не привлекают игры в покорного раба и жестокого хозяина. Поэтому правила я тебе объявил, а вот поведение остаётся только на твоё усмотрение. Подумай о том, как ты хочешь здесь жить: постоянно запертым в своей комнате и передвигающимся по поместью под конвоем, или же так, как тебе хочется. Твоя предвзятость, разумеется, будет сильно мешать. Но я лишь хочу, чтобы ты просто… был собой.
Гарри не может сказать в ответ ничего связного, поэтому только тихо бормочет:
— Я понял.
— Вот и славно, — бросает Риддл и резко поднимается из-за стола. — В коридоре ждёт Марк. Он проводит тебя в спальню и расскажет о том, что ты будешь делать завтра.
Гарри молча кивает, встаёт со стула и, не оглядываясь, выходит из зала на деревянных ногах, затылком чувствуя обжигающий взгляд Риддла.
Глава 4. Ты ещё не знаешь…
В коридоре Гарри действительно ждёт Марк. Он стоит, задумчиво глядя в окно и сжимая в руках небольшой бумажный пакет. Увидев его, он кивает, и они медленно идут по коридору в сторону главной лестницы. Гарри молчит, уставившись под ноги и пытаясь осмыслить всё, что сейчас услышал, но Марк, видимо, долго молчать не может.
— Ну, как там?
— Мрачно, — отвечает Гарри первое, что приходит в голову.
— Что сказал наш дражайший?
— Почти то же, что и ты. Переодеваться, подчиняться, не соваться… А ещё он сказал, что специально приставил ко мне именно тебя, — он пристально смотрит на Марка и прищуривается. — Ты знал об этом?
— Знал, — пожимает тот плечами. — Вообще, эфенди, когда ты в подземельях с моим отцом общался, тут из-за тебя чуть не подрались. Лорд сказал нам, ну, молодым то есть, что с тобой первое время нужно походить, порассказывать обо всём. Но так, чтобы тебе было интересно. Значит, для этого нужен какой-то нейтральный человек.
— Он мне именно так и сказал, — кивает Гарри.
— Ну вот, нам тоже. И тут — нет, ты представляешь! — Марк прыскает от хохота и толкает его в плечо, — Драко Малфой выходит вперёд и говорит, что отлично справится с этой обязанностью.
— Вот чёрт, — бормочет он.
— Мы про то же, — усмехается Марк. — Нет, ну Лорд наш, конечно, молодец. Он посмотрел на Драко, как на психа, а потом спросил так печально-печально: «Драко, ты что, совсем рехнулся?» У Малфоя челюсть отпала.
— Так и сказал? — недоверчиво фыркает Гарри.
— Ну, может, не прям так, — хмурится Марк, — но смысл был таким. Если бы это Малфою поручили, ты бы сейчас по поместью, наверное, голышом разгуливал.
— Да, — Гарри вздыхает, — он бы придумал, как надо мной поиздеваться.
— Так что радуйся, — кивает Марк и останавливается у знакомой светлой двери.
На этот раз Гарри сам толкает дверь и, не дожидаясь разрешения, входит в комнату. Марк остаётся в коридоре. Гарри оборачивается и выжидающе сморит на него.
— Волдеморт говорил… — начинает он.
— Эй, эй, тихо, тихо! — немедленно перебивает Марк, втягивая голову в плечи. — Не нужно тут так ругаться, ладно? Больно всё-таки.
— Что? — он морщит лоб и непонимающе смотрит на Марка.
— А ты что думал, — усмехается тот, — мы его имя не произносим, потому что трусливые идиоты? Метка реагирует на простое сочетание букв. Если сам говоришь или слышишь, жжётся, зараза.
— Но в газетах его имя уже давно печатают. Он ведь сам снял запрет на своё… прозвище. И его года два уже произносят и…
— Это всё прекрасно, — снова прерывает Марк, — только нам от этого не легче. Правила для его имени новые, а вот для Метки — прежние. Так что смотри не ляпни при всех, как-нибудь за столом. Такое начнётся… Брякнул тут один умник, года полтора назад. Винсент, придурок здоровенный. Прямо за ужином. У всех вилки на стол посыпались, а Белла, недолго думая, Crucio в него запустила. Смешно, конечно, было, но больно. Так что ты за собой следи.
— Хорошо, ладно, — быстро говорит Гарри. — Извини. Я только хотел спросить, что мне нужно делать завтра. Лорд сказал, ты объяснишь.
— Объясню, конечно. Завтрак в одиннадцать, перед завтраком за тобой придут. Просто будь готов — и всё.
— И всё? — недоверчиво спрашивает Гарри.
— Пока да, — кивает Марк и вдруг протягивает бумажный пакет, который всё это время прижимал к груди. — Это, кстати, тебе. Спокойной ночи.
С этими словами он закрывает дверь, и ярко-голубая вспышка снаружи говорит о том, что комната снова заперта. Какое-то время Гарри растеряно стоит с пакетом в руках, а потом ставит его на тумбочку и с опаской открывает. Тут же на его губах появляется улыбка — внутри лежат спелые фрукты: пара яблок, банан и апельсин. Только сейчас он вспоминает, что ничего не ел уже сутки, и словно в подтверждение его мыслей желудок начинает настойчиво урчать. Гарри достаёт яблоко и с удовольствием откусывает огромный кусок, старательно игнорируя мысль о том, что фрукты могут быть отравлены.
Доев яблоко, он бросает взгляд на часы на каминной полке: уже одиннадцать. Гарри вздыхает и направляется в спальню. Он не думает, что сможет уснуть сегодня, но после всего, что случилось за этот бесконечный напряжённый день, желание прилечь становится практически осязаемым.
Войдя в спальню, он скидывает с себя ботинки и грязную рваную одежду и устало швыряет её на пол. Немного мнётся перед шкафом и наконец решает получше изучить его содержимое. В ящиках он находит длинный серый халат с зелёной отделкой и чёрную шёлковую пижаму. Поколебавшись, он кидает халат на стул и натягивает пижамные брюки и рубашку. Шёлк неприятно липнет к коже, и Гарри невольно передёргивает плечами. Но делать нечего — не ложиться же голым!