Все разошлись. Старались держаться песка, не наткнуться на змею. Одуванчики указали - путник уже не на берегу, а в лугах, на матерой суше. Одуванчики, львиные головки - где яично-желтые, где седые, а местами и облысевшие...
Гебхардт Шванк заметил широкую норку. Шире золотой монеты, но уже блюдца для подношений. Это воронка, а в глубине ее - черный лаз. Шут подождал; когда, по его мнению, ожидание чересчур затянулось, он сорвал стебелек и ткнул его в лаз. Показались челюсти, для маленького существа огромные. И чуть ветвистые. А за ними - противное бурое тельце-мешок. Тельце ушло в норку, а квадратная головка бешено закивала, выбрасывая песок. Шванк подозвал своих.
- Три - есть!
Снова ткнул стебельком. Челюсти послушно показались, неутомимо швыряя песчинки.
- Вот - настоящая мерзость! Это земляная вошь? Или клещ?
- Нет. Она тоже личинка. Я выкапывал их куколки, но сохранить не смог. Не знаю, в кого оно превращается. Сейчас кое-что покажу!
Филипп прочесал одуванчиковую поросль. Личинка спрятала челюсти, и казалось, что норка необитаема, давно обвалилась. Жрец вернулся и сбросил черного мелкого муравья почти на самый край воронки. Муравьишка стал выбираться и, само собою, постепенно сполз вниз. Песчинки посыпались, и одна провалилась в нору. Тогда опять показались челюсти и метнули крошечную горсть песка. Муравей засуетился и поехал по склону еще быстрее. Челюсти, как баллиста, сработали еще раз и еще. Муравей согнулся, выставил жало, его потоком песка уносило прямо в нору. Челюсти ухватили его сзади, сомкнулись и исчезли.
- Вот и все.
Филипп отряхнул руки, будто бы сам съел муравья.
- Теперь будет жрать, примерно как личинка плавунца. Это мы уже видели.
- О-оу!
Пиктор, с растопыренными ушами, вздел руки к облакам, возвел ореховые очи горе и балансировал, держась на одной ножке. Крутнулся, подобно огородному пугалу на ветру, опустил ногу, притопнул и начал неожиданные речи:
- Мы чуем препятствие? Наше внимание уходит, как вода в песок? Ей нужно, чтобы мы оказались бессильными, она это вбирает. Так воспользуемся же препятствием, сделаем его частью пути! Нам скучно, так?
- Так!
- Воспользуемся скукой, поиграем с нею!
- Как танцоры со своими быками!
- Говори же, мастер Пиктор!
- Я решил так: пусть этой твари скармливают по муравью. Но каждого следующего муравья надо приносить из нового муравейника.
- Я согласен. Муравьи - разумный священный народ, охраняют леса. Но, если мы возьмем кого-то одного, ум муравейника этого не заметит.
- Ой-е! Нет! - верещит Шванк, - Я этого не выдержу, не хватит моего терпения!
Шут торопливо вытряхнул то, что было в поясной сумочке.
- Вот обрывки красной пряжи, принесите их в жертву от меня, развесьте на деревьях, где построены муравейники. Вот сладкие крошки, скормите их муравьям. Но отпустите меня!
- Как, мастер Пиктор?
- Отпускаю тебя, мой поросеночек!
- Благодарю Вас, Ваше нетопырейшество!
- Нетопыри курносые, а я - нет!!!
- Я поищу еще кого-нибудь, более быстрого.
Гебхардт Шванк понесся к речке, голые пятки так и сверкали. Веревочных сандалий он упрямо не надевал, а свои деревянные башмаки сегодня решил оставить. По пути он сорвал рубашку, выскочил из штанов и побежал дальше, вертя своим тряпками и слева, и справа; казалось, что его приводят в движение колеса - белое и пестрое. Отбросив одежды на берегу, он побежал по воде, подымая целые пласты брызг - и как он умудрился сделать такое на мелководье? Потом остановился, нырнул у другого, высокого, берега. Вынырнул и уселся на подводную корягу. Запел что-то торжественное из мистерий - а видно было, что голову безобразного Орфея прибило к берегу, и она больше не плывет.
Жрец и раб любовались этим бегом. Поняв, что представление окончено, они подобрали пряжу (Филипп взял красную, Пиктор - остатки луково-желтой) и разошлись ловить муравьев.
А Гебхардт Шванк болтал ножками на своей коряге. Пальцы щекотали, покусывали рыбки, и он отметил это. Иногда сидящий соскальзывал в омуток и плескался там; иногда кувыркался, не поднимая брызг. Но плавать и здесь было совершенно невозможно. Тогда он прилег на другую корягу - это дерево упало в воду не так давно, уже оголилось, но еще не успело изломаться - и уполз почти на середину реки, к мелководью и зеленым заросли. Листья полощутся, зацепляются течением, а стебли остаются на месте. Там, в растительности, похожей на мох, пряталось существо, подобное бескрылой стрекозе, зеленоватое, глазастое и, по сравнению с личинкой жука, длинноногое. Охраняя ее от своей тени, от ряби дыхания, Шванк следил. Следило и существо - вероятно, оно сидело в засаде и охотилось на кого-то, кто приплывет снизу.
Долго-долго смотрел Шванк, но еще дольше могло покоиться насекомое. Никто не попадался ему, и оно, казалось, спало.
Тогда он вернулся на свою первую корягу и стал придумывать новое полезное развлечение. Берега начали отдавать дневное тепло, и рыбки, похоже, проголодались. Проголодались мухи. Ага! Шут стирал с лица зазевавшихся слепней и выбрасывал в воду. Поднимались только черные рты и схватывали угощение. Может быть, сейчас охотилось и бескрылое подобие стрекозы...
Когда тени удлинились, вконец замученные раб и жрец пришли купаться, согнали Шванка в воду и под локти вытащили на берег. Из зависти, только и всего.
- Она зажралась! Одиннадцать муравьев за пять часов! Пришлось брать по два муравья с муравейника.
- Здесь живет личинка стрекозы. А вам не покажу, так-то!
- Так чего же нужно личинке, чтобы стать насекомым?
- Надо подумать. Шванк, ты понесешь бурдюк. Мы устали.
Шут перекувырнул мешок с водой за спину.
- Что-то он слишком мокрый. И холодный. Капает!
- А это мы набрали новую воду в ручье. Ее можно пить просто так, не кипятить! Завтра покажем. Неси и не жалуйся. Сырости он боится, водяной. Погоди-ка, я прихвачу полыни! Филипп, сорви, будь добр, охапку пижмы, вон там!
- А зачем?
- Сыро. Комары налетят. Боюсь, принесут нам болотную лихорадку. Нам ведь ее не надо, так?
- А с травой-то что делать? Пить эту горечь?
- Будем понемногу подкладывать в огонь.
***
Следующим утром Филипп сел со стоном и прикрыл ладонью глаза. Свет кое-где мог пробиться сквозь щели меж кольями, не так-то много его и было, ослепит разве что сову... Остальные вышли по своим делам, вернулись и уселись на прежние, вчерашние, места. Рассвет подступал, а внутренность храма казалась почему-то зеленой, как вода, и такой же глубокой.
Жрец застонал и схватился за виски:
- Ох, голова-а!
Но выпрямился, закинул лицо и опустил отяжелевшие веки.
- Были ли сновидения?
- Да, - тут же ответил Шванк. - Но начни ты, я плохо припоминаю.
- Ладно, - Филипп медленно дышал открытым ртом, речь его смазывалась. Так бывает, когда тебя не слишком сильно ударят в зубы, - Я начинаю. Так вот, мой сон - это совершенная, идиотская комедия. Все было красным, синим и желтым, как бы в языках пламени. Потом мне приснилось, что у меня выросли рога. Сперва они проросли на лбу, как у козла, а потом от темени в стороны, бычьи, очень тяжелые. Я стал ждать. Тогда приехала колесница на огненных колесах, но без коней, вся из чеканного золота. Изображения на ней я позабыл. Из нее вылез варвар в алмазных доспехах, рыжий, как пламя, или горящий, и обвязал мне голову ремнем через лоб и затылок. Потом он сильно затянул ремень и остановил всю кровь в голове. А дальше он достал секиру с двумя лезвиями и стал рубить мои рога. Сначала оба правых, а потом левые. И в конце концов он распустил ремень. Тогда четырьмя потоками хлынула кровь, погасила пламена, и все исчезло.
- Ого! - зашевелился Пиктор, - Так это было видение? Но скажи, в чем его смысл?
- Как бы не так! - прошипел жрец, - Это видение означало всего-навсего, что голова у меня заболела еще во сне, и сильно! Это сновидение позволило мне поспать до утра, вот и все. Спасибо ему.
- Но ты сам сказал, можно толковать лишь чужие сны? - позволил себе вмешаться робкий шут.
- И еще это значит - если что-то не укладывается в уме, значит, расплачиваться за это придется телу, будь оно проклято! Ох, ладно. А кто-то из вас видел сны?
- Наверное, я, - это Гебхардт Шванк, - мне снилось, будто бы я управляю маленькой лодкой. У нее косые, очень подвижные белые паруса: ими правят, орудуя веревками. Я правил к узкому проходу между скал. Я радовался, погода была прекрасная, я вез что-то ценное за водопад. Скорость там такова, как дадут боги. А вот я мог сам направлять паруса и ловить ветер, а они меня слушались, и лодка плыла правильно. Я был счастлив, что просто плыву по ветру, что я могу отдаться ветру и не терять внимания. Но потом хозяйка лодки прогнала меня. Ей, видите ли, вздумалось пешком прогуляться по горам. Она была в каких-то подкованных ботинках, сказала мне это и ушла.
- Как ты поступил?
- Я не помню.
- Что случилось с лодкой?
- Не знаю.
- Жаль! А ты, Пиктор?
- Я плохо помню. Вроде бы так: на дороге, зимой, ночью я встретил свою знакомую. Нет, не совсем так - я встретил девушку и подумал, что это моя знакомая, которая умеет хорошо попрошайничать, даже не выходя из дома. На самом деле это была ее младшая сестра. Она указала на другую сторону дороги - старшая сестра была там. Они смеялись надо мной, и я тоже. А потом они решили пойти ко мне и там напиться. Я знал, что на следующий день меня увидят и накажут, но знал и другое - я обязательно напьюсь вместе с ними до потери памяти, они это умеют.
- Так. Значит, некие женственные силы мешают нам думать, обрывают и спутывают мысли, могут нам приказывать - и у них это получилось. А мне мой варвар не слишком-то помог. Может быть, избавил от удара, и только... Но не от них. Давайте так: я сегодня не смогу заклинать. Идите, готовьтесь, решайте сами. А я кое-что посмотрю. Пикси, кинь мне мою сумочку, будь добр! Она прямо над тобой.
В этой сумочке, а с такими жрецы в пути не расстаются, лежали только нож и книжка. Книжка-то Филиппу и понадобилась. Она одета в черную кожу, потерта, она маленькая и толстая, как раз для того, чтобы прятать в рукаве. Пиктор задумчиво посмотрел на нож. А Филипп раскрыл обложку и показал первый лист. Там было крупно написано: "О неведомых богах и демонах".
- Постой! Отложи книгу. И позволь мне кое-что посмотреть. Сиди, не двигайся. Запрокинь голову. Еще чуть-чуть!
Пиктор расставил пальцы вилочкой и, как показалось Шванку, ткнул Филиппа в глаза. Но рука остановилась , едва коснувшись отечных век.
- Чувствуешь?
- Да. Неприятно.
- Сейчас надавлю, не бойся. Больнее?
- Да! Мозги бьются вместе с сердцем.
- А теперь потерпи. - Пиктор высоко оттянул верхние веки пациента. Тот сморщился и зашипел. А лекарь словно бы и не слышал - округлил свои глазки до предела и вертел головой то так, то этак, прямо как сова или кот на охоте. Он еще и бормотал, совсем по-совиному.
- Ага! Угу! Сосудики как червячки, все извились, но не надулись. В мозгах творится то же самое. Значит, кровопускание не поможет. Сейчас не пугайся! Голову немного опусти - вот так!
Руку он отвел - но потом вонзил большой и указательный пальцы прямо в сонные артерии жреца:
- Не дергайся, я тебя не душу! Так нажимаю - легче?
- Не-ет! Хуже!
- Тогда кровопускания не будет. Покрой голову, сиди в темноте, ладно?
- Нет, нельзя. Есть кой-какие мысли. Нужны глаза!
- Тогда дай подумать. Закрывай-ка глазки!
Филипп судорожно прикрылся ладонью.
Добровольный целитель отворил дверь и вышел. Двинулся он, как обычно, к лугу, навстречу мулу.
Главный певец дышал, двигал диафрагмой, проверял резонаторы. Напевал вполголоса, в четверть голоса. Ночью прошел ветер и отодвинул тучи на восток, как ладонью, но влажность осталась. Роса снова не выпала, а солнце, подымаясь, обещало ослепить и поджарить.
"Бедняга Филипп!" - подумал Шванк. Потом смутился - было в этом какое-то умиротворенное злорадство, ведь мерзавка погода в кои-то веки ударила не по нему... "Лучше не думать о том, что голова легкая - только заметишь, и она тотчас заболит!"...
Певец расшевелился, разогрелся, раздышался и был готов пустить поток воздуха через горло, как статуи пустыни, поющие на заре - а вот Пиктор загулялся где-то. Шванк все помалкивал, копил внутреннее пламя и глядел на восток. Солнце, как пурпурная кошка, плотно залегло в зарослях туч. Тут подошел и неожиданно хмурый Пикси:
- Х-ха! Опять клевер и зверобой?
- Брось! Ничего лучше не нашлось. Ему не говори, что травки слабенькие. Но есть способ еще смешнее, увидишь...
- Что это за болезнь такая?
- Бывает у некоторых певиц, особенно у пугливых. Но чаще - у избалованных. Наш Филипп очень уж умен, а богиня его умнее...
- Вот он и страдает.
- Кончай злословить!
- Начал ты! Это не удар?
- Нет. Боль пройдет, когда его вырвет.
- Филипп! - крикнул Пикси у двери, - Закрой глазки!
Когда они вошли, огонь низко горел, котелок нагревался. А хозяин сидел неподвижно, натянув на голову бурое одеяние Шванка.
- Что ж ты сидишь, радость моя, как невеста под покрывалом? Совсем плохо?
- Угу.
- Тошнит?
- Угу.
- Тогда терпи! Снимай свою тряпку!
Филипп высунулся и тут же схватился за глаза. Пиктор осторожно отвел его ладони. Веки тот судорожно сжал, и из-под них сочились слезы.
- Шванк, оторви полоску от чего-нибудь!
- Какую?
- Тонкую. Быстро!
Шванк оторвал полоску одежд покаяния.
- Ага! Теперь открой бочонок с капустой.
- Что?
- Делай!
- Не надо, парни! Меня вырвет!
Шванк еле отковырнул дно. Пикси принюхался, вытащил два мокрых капустных квадрата и пришлепнул к вискам жреца.
- Привязывай!
Привязали. Филипп укрылся снова, Пикси небрежно вытер руки о задницу, а Шванк бросил травы в подоспевший кипяток. Котел сняли, накрыли и немного подождали. Когда прошла одна шестая часа, бедному Филиппу пришлось - почти насильно - выпить три глотка отвара.
- Скоро все пройдет. Это другая доза, она мочегонная... Вот увидишь.
- Да начинайте вы без меня. Хватит тратить время!
- Хорошо. Мы - за водой.
- Сейчас покажу ручей. Туда!
Мул пасся дальше, в высоких травах.
- Это он нам показал...
Скоро показался и ручей, крошечный, чуть больше ступни в ширину. В нем резвилась маленькая рыбка, и течение не уносило ее в реку раньше времени, позволяло плавать там, где она захочет. Ручеек был довольно глубок, очень холоден, и поверхность его казалась совсем плоской, как хорошее зеркало.
- Смотри, вот ручейники!
- Они нам нужны?
- Нет.
На дне чистый песочек рябью, на нем лежат песчаные же трубочки с черными живыми головками и из глубины земли - из-под песка? - проступают призрачные облака. Отразились две жутковатые головы, и облака исчезли.
- Н-да... Цирковые уродцы...
- Так и есть...
Сравнили отражения и лица, сокрушенно покачали головами, наполнили бурдюк. Как и вчера, Шванк перекинул его за спину.
- Ну и нелепый же - на вид как желудок, весь трясется и лямка всего одна!
- Бурдюк, вид которого достоин своих хозяев.
- Шванк, слуш-шай... Слуш-шай...
- Что слушать?
- Я понял - здесь нет птиц! Это же ельник на кладбище - может, какая сойка залетит, вот и все! Или дятел.
- А на лугу?
- Не слышал. Может быть, дальше?
- Не знаю. Луней на рассвете не видно. А вечером?
- Не знаю.
...
Идут двое, как будто в дремоте, и не замечают ни дремы, ни шагов.