У Хелисенты были густые черные кудри и теплые глаза. У Русе тогда встал так же крепко, как и сейчас – когда Рамси бережно закрепил ее палец с почти слезшим розовым лаком в тисках и первый раз провернул ручку. Хелисента закричала не сразу, но закричала, и с каждым ее криком Рамси бросал на отца короткие взгляды. Он промолчал тогда. И промолчал сейчас, когда Русе поднял руку и запустил в его засаленные волосы. Только плечи машинально напряглись, и Рамси косо скользнул взглядом по сухой и твердой отцовской руке.
Русе спокойно вдохнул, с силой притягивая сына за волосы к себе. Толстые губы Рамси дрогнули, и ожегший выдох скользнул за ворот сорочки. В комнате было холодно, дыхание Рамси на лице и шее было теплым. Русе смотрел в бледные, полупрозрачные глаза сына, и отстраненно думал, что когда-то таким же твердым, подтекающим членом выебал его мать.
– Они все хороши, – тихо сказал Русе, с резким щелчком пряжки расстегивая тугой ремень на брюках. – Ты делаешь их такими, – он крепче вплел пальцы в грязные волосы, положив руку Рамси на темя. – И знаешь, что я чувствую по этому поводу?
Взгляд у Рамси был холодным и ожидающим. Он стоял перед отцом, согнувшись, опершись на свои колени, и Русе видел, как ходил напряженным дыханием живот под его распахнутым халатом, как его здоровый член натянул свободные брюки, подрагивая, обтираясь о мягкую ткань крупной головкой и даже отсюда подавая запахом не слитой спермы и потной девичьей промежности. Русе подумал, что если сейчас он не удержит туго натянутый, вибрирующий повод к сыновьей шее, если хватка хоть на секунду ослабнет, то Рамси попросту опрокинет его вместе с креслом и вцепится острыми зубами в лицо, мгновенно разорвав кожу до мяса. И кончит одновременно с этим, спуская сочную сперму прямо через брюки.
– Я горжусь тобой, – почти беззвучно сказал Русе, и у Рамси дернулась левая бровь. Он выглядел удивленным. Но довольным.
Русе улыбнулся самым краем рта и надавил ему на голову, расстегивая молнию и выправляя член из белья.
Маленькая липкая головка, пахнувшая мокрым хлопком, хорошо вошла между приоткрытых, мясистых губ послушно опустившегося на колени Рамси. Его рот был восхитительно девственным: неумелым, горячим и мягким. Русе внимательно изучал лицо Рамси, пока тот усердно сосал, то и дело сглатывая, и машинально поглаживал сына по прыщавой щеке. Он молчал и тихо дышал все время, и только когда по бедрам от напряжения пошла мелкая дрожь, придержал Рамси за ухо и вытащил член из его рта.
– Закрой глаза, – сказал Русе, и его голос был ровным. Он не хотел кончать Рамси в рот по многим причинам, зато больше другого хотел – жгуче и требовательно хотел, не умея отказывать своим желаниям – залить теплым семенем его лицо, его зло сведенные брови и упрямые губы. Рамси и вправду нахмурился и непроизвольно двинул головой, будто пытаясь вывернуться из-под крепко держащей за волосы руки. Он посмотрел отцу в безучастные, бесчувственные глаза, мазнул взглядом по тому, как тот тремя пальцами наглаживал свой маленький мокрый член. И, взрыкнув, опустил веки. Короткие ресницы дрогнули, и рот невольно скривился, когда Русе удобней перехватил его за шею.
Русе внимательно смотрел на Рамси, заканчивая рукой, и вздрогнул раз всем телом, наконец обильно спуская ему на лицо горькой, застоявшейся спермой. Тугие струйки брызнули наискось черных бровей и волос, прозрачные потеки остались поверх полных щек и красных губ, и густая капля потекла по прыщавому носу. Рамси крепко жмурился, и все мышцы на его лице непроизвольно подергивались. Когда он открыл глаза, его зрачки были болезненно расширены, как будто он курил перед всем этим.
Рамси молча высвободился и утерся рукавом халата. Липкие потеки спермы остались на его волосах, но Русе не сказал ему об этом, снова взяв за шею и силой подняв к себе. Рамси оскалился и явно хотел что-то сказать, когда Русе холодно запустил руку под свободный пояс его брюк. И сомкнул пальцы на его всем истекающем смазкой горячем члене.
Рамси жарко выдохнул ему в лицо запахом гнили, сбившись со слов и мысли, и Русе понравился этот запах. И понравилось, когда Рамси резко придвинулся ближе, схватившись за его плечи, и принялся сам жадно толкаться в сжатый кулак, меньше, чем через минуту, густо заливая своей спермой и брюки, и отцовские пальцы. Его сын хрипло рычит, когда кончает, неизвестно к чему запомнил Русе. И довольно хорош, когда жадно курит после, привалившись спиной к стене, с белесыми потеками семени на брюках и волосах.
Кира закончила свою программу и умерла через неделю. Через две Русе купил Рамси еще одного лабрадора.
Рамси вынимает пальцы и снова притискивается ближе, зажимая ладонью ходящий от дыхания впалый живот. Он тихонько шикает, чуть приподнимаясь на носках и придерживая член. Русе стоит неудобно, и Рамси кусает нижнюю губу – его прилично ведет от нетерпения, – царапая отцовскую спину щетинистым подбородком и пытаясь попасть, но только скользя головкой по мыльной промежности. Его шумное дыхание сушит капли на остром плече.
– Не спеши и не тычься, как кобель на первой вязке. Или я рано снял с тебя ошейник? – холодно спрашивает Русе, когда Рамси опускает руку ниже, зажимая его лобок и притягивая задом ближе к себе. Он уверенно потирает открытой головкой скользкий от шампуня, узкий вход и наконец проталкивает член внутрь, благостно выдыхая сквозь зубы.
– Посмотрел бы я, если б тебе пришлось вставлять в такой тугой зад, – шипит Рамси на ухо Русе, входя в него короткими, болезненными рывками. Русе откидывается на его плечо и скашивает глаза.
– Ну как-то же я вставлял твоей матери, – и его маленький член поднимается еще, касаясь липкой головкой волосатого предплечья. Рамси недовольно рычит, но Русе отпускает плиточную стенку и отводит руку назад, крепко хватая сына за волосы, обматывая их вокруг ладони и плотно прижимая его подбородком к своему плечу. Это его выражение согласия, приязни и прощения за несдержанность. Еще один короткий рывок, больно и садняще растянувший и вправду тугой зад, и задвинутый махом по яйца толстый член – это выражение согласия и принятия Рамси. Русе сжимает зубы, когда он двигает бедрами чуток назад – и сразу обратно, глубоко, покручивая жирными бедрами, так что горячо идет по позвоночнику, вспыхнув в шее и разбежавшись ноющим чувством по плечам. Распирает так, будто сын насаживает его на раскаленный, необтесанный кол за содомский грех, и Русе согласно закрывает глаза. Рамси рычаще стонет ему в ухо, заполняя целиком, кажется, до самой горящей поясницы воткнув свой фермерский хер, и снова прижимая к стене.
Ебет Рамси тоже сильными, рваными рывками, новой жгущей болью вбивая член и обтираясь волосатыми грудью и животом, как будто хочет стереть им обоим кожу в кровь, пока та не сойдет мокрыми лоскутами. Русе нравится направление этой мысли. Рамси нравится, как отец слегка прогибает поясницу при каждом толчке.
Холодная вода заливает Рамси спину; он чувствует, как запах пота от мокрых подмышек становится еще приторнее и острее, и быстро шлепается бедрами о маленький крепкий зад. Русе узкий и теплый внутри, нещадно тесно охватывает собой член, жестко и даже больно зажимая его у самого лобка. И Рамси непросто вбиваться в отца: будто каждый раз сызнова насильно вскрывать тугую невинность, будто острым ножом вдоль по члену от тесноты, будто задержишься внутри – и останешься накрепко сцепленным, как собачьим замком. Но Рамси хочет внутрь, обтираясь волосатыми бедрами и лобком до красноты на отцовских ягодицах. Рамси меняет ритм, то почти вытаскивая – он бы хотел видеть, как одна головка осталась внутри, и, задрав шкурку, потереться ей туда-сюда о туго стянутый вход – и глубоким движением обратно внутрь – липко шлепнувшись яйцами о яйца, натянув кожу между ягодиц, с узкой дорожкой черно-седых волос, обвивающих его воткнутый на полную хер – то крепче зажимая колючий лобок и просто натирая членом гладкое, липкое нутро, чувствуя, как то пульсирует и наливается кровью. Русе шипит, едва заметно поддавая бедрами сыну навстречу, и Рамси не испытывает к нему жалости, низко и довольно взрыкивая. Это больно им обоим, но они согласны на эту боль. Взбитый членом Рамси в пену шампунь липко хлюпает в шуме воды. Для того, чтобы это все стало так просто, им тоже пришлось кое-что сделать.
Русе любил сапоги. Это был его простой, даже скучный фетиш, этакое баловство по выходным для офисных клерков. Еще он любил, когда сапоги были грязными, чтобы они оставляли отваливающиеся темные комья на светлом ковре. Вонючке придется не меньше дня чистить этот ковер, когда Рамси выпустит его из подвала. Не сегодня.
Диван был кожаный, скрипучий, Русе уперся в сиденье пяткой и откинулся назад. Не считая сапог, он был обнажен, и Рамси мог видеть вокруг его бледных, твердых от холода сосков темные синяки от гирудотерапии. Они мелкими пятнами шли от груди вниз по животу, к лобку, где в обрамлении длинных черных и седых волосков лежал мягкий, маленький член. Еще пара синяков отливала темнотой у открытых подмышек, из которых тоже негусто торчали волосы. Русе был спокоен, резкий дневной свет не выделял на его лице ни одной морщины, только заостряя черты и углубляя тени на мелких кожных складках на животе.
Рамси смирно сидел перед отцом, раздвинув колени, упираясь ягодицами в ледяные ступни; его прыщавые плечи покрывали мурашки, член слегка приподнялся между толстых бедер, а по шее, прижав волосы, бежала крепкая цепь собачьей удавки.
– Ты должен быть сдержаннее, – тихо и спокойно начал Русе, первым витком наматывая цепь на ладонь, но пока не натягивая.
– Да, – но Рамси кивнул слишком легко, и Русе сразу осадил его:
– Ш-ш. Ты можешь быть сдержаннее, но не хочешь. А я не смогу всегда контролировать тебя, – он помолчал, и второй виток лег вокруг ладони. Рамси невольно качнулся вперед, когда удавка чуток натянулась, но послушно застыл так, слегка приподняв зад. – Тебе неудобно? – равнодушно спросил Русе.
– Нет, – Рамси уверенно качнул головой. Его голос был сухим.
– Если тебе неудобно, холодно или страшно, ты можешь сказать мне, – без всякой заботы отметил Русе.
Рамси промолчал. Ему определенно не было страшно. Было немного холодно, но не настолько, чтобы обращать на это внимание. А неудобно еще не стало. Но если бы и стало, он бы все равно не сказал об этом отцу.
– Хорошо, – согласился с его молчанием Русе. – Я слышал, что ты сделал с Сарой.
Рамси недовольно дернул бровью. Он не думал, что отец собирался говорить о Саре сейчас.
До того, как оказаться в руках Рамси, Сара была упрямой щекастой девахой. После она осталась сильной и почти не изуродованной – не считая вытянутых ногтей и множества длинных шрамов от снятых лоскутами кожи: Рамси учился обходиться минимальными повреждениями, – но ее глаза стали мертвыми. Она закончила свою программу и должна была быть безболезненно убита, как остальные, как две Джейн, как Мод, как Хелисента и Кира. На последнем сеансе Рамси запер двери в свою лабораторию и освежевал ее заживо.
– Я понимаю, почему ты захотел сделать это с ней, – продолжил Русе, – и не осуждаю тебя. Но ты должен быть умнее.
– Ты хотел сказать: осторожней, – без выражения отметил Рамси, но жилка на его шее разок дернулась.
– Я сказал то, что хотел сказать, – спокойно отрезал Русе. – Ты не должен позволять себе любую блажь, что придет в голову. У тебя и так почти полный карт-бланш на распоряжение своими объектами. Но тебе этого мало, ты хочешь еще и свежевать людей наживую. Ты знаешь, что я делаю, когда испытываю такое желание?
– Надеваешь мне на шею собачью удавку? – ядовито спросил Рамси, и его щеки даже покраснели от злости. Русе сжал губы, и Рамси опять качнулся – новым витком цепи. У него начали дрожать бедра.
– Я еду на охоту и там стреляю оленя. Не насмерть, конечно. После я выслеживаю его по крови, пока он не обессилит, обездвиживаю и снимаю шкуру сантиметр за сантиметром, пока его сердце не разорвется. Как ты видишь, я сдерживаю себя, Рамси, и не привлекаю лишнее внимание. Что тебе мешает поступать так же?
– Я уже говорил это раз сто, но для тебя повторю еще раз, – Рамси контролировал глубокое дыхание. – Я занимаюсь не ебаными оленями, а моими девочками. И я всегда отдаю их на усыпление, но хера с этого толку. Зима убивает медленно, и я каждый ебаный раз пишу прошение ввести медленное убийство в программу. Меня уже доебали эти прошения. Почему я должен просить о том, что, и так ясно, давно стоит сделать? Я могу это сделать, и я сделал. Потому что когда наступит Зима, когда Иные будут потрошить наших солдат и вырывать им руки и ноги, они должны будут выполнять приказы, пока не сдохнут. До последнего, мать его, удара сердца. И мне нужно было знать, готова ли к этому Сара. Я срезал с нее кожу, как ты с твоего сраного оленя, часть за частью, только знаешь, что? Она ни разу не рыпнулась и не крикнула. А когда я спрашивал ее, продолжать ли мне, она говорила только одно слово: да, – Рамси посмотрел на отца цепко и зло. – Я снял с нее кожу с ее согласия, и она ни разу не попросила меня остановиться, пока не умерла. И это, оказывается, не результат, – Рамси закончил, шумно выдохнув.
– И ты трахнул ее после, когда она уже была мертва, – холодно заметил Русе.
– Да, здесь я не удержался, – Рамси позволил себе ухмылку краем губ. Русе скривил рот, резко дергая цепь, и Рамси невольно упал на четвереньки.