Но Джон был довольно расслаблен и тактичен, насколько позволяла ситуация; он наконец выровнял дыхание и даже решился потянуться через лежавшую поверх его плеча руку Рамси, осторожно стянуть балаклаву до подбородка и сказать почти совсем беззвучно:
– Думаю, он… оно ушло. И нам тоже лучше не задерживаться.
– Не, – так же почти беззвучно ответил Рамси, не отрывая своих маленьких, придирчивых глаз от Джона. – Если даже он потерял наши следы, то все равно может быть неподалеку, услышать или увидеть нас, когда мы выберемся.
– Ну, кем бы он ни был, но он же не слепой, – Джон скосил глаза на испещренный вмятинами снег. – Так что либо он ждет нас наверху, либо все-таки вернулся к своим, – он помолчал, как-то нервически облизав губы. – И, я не знаю, если он прыгнет сверху, когда мы вылезем, и сразу сломает мне шею… в общем, извини за то, что я тебя ударил. Глупо, но я подумал, что это какой-то упырь вцепился мне в капюшон, – он все отводил взгляд от Рамси, но тут посмотрел на него и улыбнулся вдруг – как-то неловко и болезненно, до мелких морщинок у глаз. Из его друзей на той прогалине, что попала под бомбардировку, можно было два мешка внутренностей собрать, а оставшихся наверняка прикончат, если еще не прикончили, военные, упыри или тварь, но он все равно улыбнулся. Рамси не мог понять этого, раз уж речь шла о Джоне, чью такую улыбку он видел, только когда тот не хотел обидеть несмешно шутившего Тормунда. И так-то можно было делать, но никак нельзя было считаться хорошеньким, если ты только что видал сраную воронку, облепленную кишками тех, кого ты обещал защищать, а теперь берешь и улыбаешься вот так запросто. Рамси это взбесило. Рамси это понравилось. Рамси захотел выбить эту его бессильную улыбку несколькими тяжелыми ударами кулака, как с Ивой. Нет, Рамси захотел сунуть ладонь Джону в рот целиком, схватить за зубы – за его влажные, желтоватые по краям зубы, – и рвануть на себя нижнюю челюсть.
Ш-ш, Рамси! Сожми повод крепче.
– Принято, – он сказал это тоже с дружественной улыбкой, незаметно наваливаясь еще тяжелее, разглядывая лицо Джона. У него шелушилась кожа, и на ней даже не было щетины, только мягкий темный пушок, оплетавший щеки, подбородок и края потрескавшихся от мороза губ. В этих трещинах блестела розовая слюна, и Рамси тяжело, возбужденно выдохнул, обволакивая рот Джона горячим паром. А потом вдруг резко и неумело притиснулся к нему своими толстыми губами.
Это окатило жаром, как в парной, это целомудренное, жесткое, ртом, сухо вжатым в рот. Рамси не закрывал глаз и видел обескураженный взгляд Джона и его огромные зрачки; наверное, если бы он мог продавить затылком мерзлую землю, чтобы отпрянуть, он бы это сделал. Но – скорее всего, от неожиданности – он даже не отворачивался и не ерзал, что говорить о том, чтобы еще раз врезать Рамси по носу. Джон только рефлекторно вцепился куда-то под ребра, когда Рамси крепче зажал локтями его плечи и поцеловал глубже, жадно и очень мокро всовывая язык в рот. Рамси грубо, капая слюной, вылизывал Джона, его шершавые зубы и его небо, и возил языком за щеками, а Джон все напряженно упирался в толстые бока и инстинктивно прогнул поясницу – все-таки попытался отстраниться, но вместо этого еще теснее прижался к твердому члену Рамси животом. Рамси, ясное дело, понравилось и то, и другое. Свободной ладонью он даже мимолетно, одобрительно погладил Джона через капюшон, как собаку, прижав ухо. И тогда Джон наконец укусил Рамси. Само собой.
Это было на вкус как слабый электрический ожог, хочется отдернуться, хочется еще; Рамси моргнул и посмотрел на Джона, упершись носом в его красную щеку, поймал в фокус его обветренные, залитые краской висок, лоб и переносицу, его слезившийся от холода глаз и дрогнувшую нервно бровь. Неожиданно трезво Рамси подумал, что сейчас вывернет Джону челюсть, а сразу после вобьет его сраные зубы в его сраную глотку. Вобьет до самых позвонков. Рамси успел представить это, почувствовать это на костяшках пальцев, а потом Джон разжал зубы и укусил еще его раз. И еще.
Джон впивался зубами яростно, быстро и больно, сдирая и так отходившую от мороза кожу, все хватая руками бока через куртку. Но он не останавливал Рамси на самом деле, и тот даже не мог быть уверен, что сам Джон хотел бы остановиться. Это не было как с Ивой, это были волчьи поцелуи, зубастые, рвавшие губы, сладким перебором через болевой порог. И Рамси ответил на них, рывком кусая Джона за нижнюю губу – и тут же снова подставляя ему свой толстый рот.
Они вгрызались друг в друга алчными, мокрыми укусами, то и дело сталкиваясь зубами, и Рамси машинально терся о живот Джона подтекавшим в теплые флисовые кальсоны членом, ездил толстым бедром у него между ног, тяжело придавливая яйца. Один из укусов пришелся между щекой и треснувшим, кровоточившим краем рта, Рамси вцепился в это место чище отцовской пиявки, и Джон вздрогнул, невольно глубоко вдохнув. Его мягкий член, который Рамси все продолжал натирать бедром, резко стал тверже. Но нравилось ли Джону, когда его лицо сосали до кровоподтеков, или это было просто спонтанной реакцией на разгоряченную возню, на тяжелое тепло чужого тела, Рамси не успел понять – Джон дернул подбородком, выворачиваясь, и снова больно хватил его зубами. Теперь около рта, кровавой изморозью оставляя на коже бороздки от клыков и срывая подсохшую корку расчесанного прыща.
Сочная капля гноя вперемешку с кровью упала Джону на щеку, когда он зло откинул голову, с силой упершись сжатыми кулаками куда-то в подбрюшье, и в ушах у Рамси слегка зашумело. Он нестерпимо захотел слизать эту каплю прямо сейчас. Захотел слизать и ту, что выступила в трещине на губе Джона. Захотел сунуть пальцы Джону в его красный, искривленный, зубастый рот и вырвать зубы, и язык, и губы клочьями до подбородка. Рамси не смог бы сказать, когда поцеловал Джона еще раз, вдавив затылком в снег, и когда Джон ему ответил.
Этот поцелуй отчаянно горчил; мягкие искусанные губы, прокуренный рот, некогда глотать холодную, металлическую слюну. Больше неумелая и первобытно потребная возня сплетенными языками, чем поцелуй. Собачье вылизывание с крепкой хваткой на широкой пояснице и под уязвимой шеей. Рамси то и дело сбивался, сосал губы Джона, слизывая кровь из-под содранных корок, и тот пнул его в подвернутую лодыжку, упираясь твердым и горячим членом в бедро. Прикусил толстую губу и зализал, снова прижался раскрытым ртом, притерся зубами, вкусываясь с языком. Так торопливо и так долго. Рамси не мог бы поверить, что всего они провозились здесь дай боги минуты три. Ему показалось, что прошло не меньше четверти часа, и это вдруг резко щелкнуло в голове. Он отстранился рывком; на его губах повисла толстая, густая нитка розовой слюны. Его глаза были шальными, злыми и такими светлыми на укрытом тенью лице.
– Блядское пекло… – он выдохнул, зная, видя, что даже после всех этих укусов, после этого пиздец странного поцелуя, после того, как он обтерся всем и везде – его слова все равно обожгли Джона. Щеки его стали еще краснее, и он прикрыл глаза, резко отпуская Рамси.
– Я… ох, блядь… тупо, это все… я не знаю, я разозлился и… блядь, – вокруг его потемневшего рта розовели следы от зубов, и Рамси смотрел только на них. Он любил этот цвет.
– Ага, – он согласился, не слушая, и приподнялся на руках. Подобрал пистолет и аккуратно слез с Джона, не касаясь его больше. – О’кей. Я иду первым, – он сказал, чувствуя неприятную, ноющую боль в паху и зная, что Джону тоже придется перестроиться прямо сейчас.
Рамси для удобства отстегнул рюкзак и мягко перекатился на спину, выставив пистолет перед собой. Ледяной ветер жгуче лизнул окровавленную щеку, и белое зимнее небо ослепило его сощуренные глаза. Он лежал на снегу, пока снова не привык к яркому свету, вслушиваясь в тишину, дыхание Джона и его возню с вещами по левую руку. Путь обещал быть долгим, и лодыжка еще ужасно болела, но Рамси сам выбрал все это. Иногда ему казалось, что он выбрал все это еще в тот гребаный день, когда Русе Болтон избил мужа его матери, а ее саму трахнул у задней двери той же забегаловки, прижав к зассаной стене. Выбрал родиться, выжить, убить брата, дать умереть матери, косвенно убить Хеке, трахнуть отца, убить отца – и довести Джона Сноу до этой клятой рощи. Последнее желание на вкус было как кровавый сок чардрева – или просто кровь из содранной губы, – и Рамси катал этот вкус на языке, наступая на больную ногу.
Он всегда делал то, чего хотел. Возможный побочный ущерб не имел значения.
– Кто тебе сказал про Игритт? – бесстрастно спрашивает Джон, выдыхая дым. Он так привык к тому, что всем есть до этого дело, что даже почти не чувствует себя раздраженным. Оглядывайся в первый черед на себя, а не на чужой интерес, всегда говорит он себе, это твоя вина, твоя проблема, твое слабое место. Да и какой ты командир, если тебя можно задеть одним неудобным вопросом? Дерьмо, а не командир.
– Тот пидор, что за тобой таскается, – тем временем отвечает Рамси. – Я заметил, как эта сисястая ведьма на тебя таращится, и спросил его, любовь у вас или че там. Ну типа разговор поддержать. И он мне все вывалил: да вы что, да наш начальник не такой, да он траур носит, не снимая, спит в трауре, ссыт в трауре, ну и слово за слово, ага.
Джон молчит какое-то время, втягивая и выдыхая дым. Слабый огонек сигареты освещает его лицо с каждой затяжкой, но Рамси видит только подрагивающую тень, ползущую по изголовью кровати.
– Я напомню Атласу, чтобы он следил за тем, что и кому говорит, когда мы вернемся, – наконец говорит Джон.
– Мне нравится это твое “когда”, – хмыкнув, вставляет Рамси, и ему действительно нравится, но Джон его игнорирует.
– Но, тем не менее, это не значит, что ты можешь судить о людях по их… давать им такие характеристики. Это касается и Атласа, и Мелисандры. У них есть имена, а ты вроде достаточно умный, чтобы их запомнить.
– А что я сделаю, если этот твой подлизыш как человек – говно? – резонно замечает Рамси. – Пиздеть меньше надо, тогда и люди лучше относиться начнут, так говорят. А что до ведьмы – ну, тут уж как ты скажешь, начальник, мне против нее иметь нечего. Буду думать о ее сиськах, а не говорить, – он ядовито склабится, зная, что Джон услышит его интонацию.
– Думать я тебе запретить, конечно, не могу, – справедливо соглашается Джон. – Но объясни мне, пожалуйста, связь между… предпочтениями Атласа и тем, какой он человек, – его голос тоже становится очень ядовитым. – А то какого умника ни спроси – никто толком объяснить не может. Но ты-то человек ученый, должен знать.
Рамси неторопливо соображает, глядя в темноту.
– Погоди, – его тон спокойный и уточняющий, – он что, взаправду с мужиками спит?
– Не говори, что не знал.
– А откуда бы? – редкий раз честно отвечает Рамси. – Я ж, блядь, не рентген тебе, чтоб все знать. Ну рожа смазливая, так мало ли у кого рожа смазливая. Я, понимаешь, людей по внешности не сужу, я-то ко всем одинаково, по-человечески… Но нет, обязательно, блядь, какой-нибудь педик незаметно нарисуется.
– А это разве вообще важно? – неприязненно спрашивает Джон. – Гомосексуалист человек или нет?
– Конечно, важно, – с возмущением отвечает Рамси. – У вас же все общее, и душ, и сортир, и тарелки с кружками, блядь. Ну, у тебя-то, конечно, все отдельное, ты умный, хорошо устроился, а остальным как? С этой падлой вместе мыться и ссать ходить, пока он там о чужих жопах фантазирует, а то и че похуже?
Тут уже Джон настолько не находит слов, что даже оборачивается. Холод сразу касается его пригретой матрасом щеки.
– Не люблю я пидоров, – угрюмо бросает Рамси, смотря прямо на него в темноте. Глаза у него блестят. – Предубеждение у меня против них. Может, я, конечно, и не прав, но я в деревне вырос, а там с этим нормально. По жизни мужик с бабой, баба с мужиком, вот и все.
– У тебя предубеждение, – даже не спрашивает, констатирует Джон.
– Ага, – кивает Рамси. – А че? Тебе это не нравится?
– Нет, – подумав, Джон качает головой. – Я просто не понимаю.
– А че тут понимать. Вот идешь ты, к примеру, за соком чардрева с нормальным мужиком – и все стабильно. А идешь с пидором – и тут хуй знает, чего от него ждать. Ненадежный он, этот пидор. Вдруг еще западет на тебя и ночью в штаны полезет, а ты его машинально раз – и ножом для колбасы в глотку. И потом под трибунал. Вот тебе и история. А если б он пидором не был – сходили, вернулись, мир спасли, орден тебе на грудь и повышенная пенсия, – говорит Рамси, передергивая плечами от холода. В этой халупе действительно пиздец морозит, думает он, но правила есть правила.
Не ходи по ночам, избегай тумана, следи за небом. Детская игра.
– Это я не знаю, чего от тебя ждать, Рамси, – просто говорит Джон, снова отворачиваясь. Он тщательно затягивается последний раз, тушит сигарету о металлическую ножку кровати и пытается свернуться плотнее, пряча руку у себя под боком. Рамси угрюмо молчит, шмыгнув раз носом. Не похоже на начинающийся насморк, но кто знает. Джон думает об этом с беспокойством, ему бы совсем этого не хотелось. У себя – потому что Рамси определенно бросит его, стоит появиться первым признакам болезни и слабости, таким, как он, не нужен бесполезный груз. И у Рамси – потому что Джон будет вести его за собой или тащить на себе, насколько хватит сил, и это определенно замедлит их, а он хорошо знает, чего может стоить промедление в снегах.
– Я не пидор, если ты об этом думаешь, – помолчав, наконец говорит Рамси. – Но если я объясню тебе, что со мной, Джон Сноу, дальше мы вместе уже не пойдем.
– Я понятия не имею, что с тобой, – на самом деле Джону даже нравится этот медленный разговор, Рамси из тех редких собеседников, которые дают ему спокойно обдумать сказанное. – Но мне кажется, у тебя какие-то искаженные представления об определенных людях. Не думаю, что тебя пугает сам секс или что-то такое, но, возможно, тебя беспокоит общественное отношение. Стереотипы. Какие-то вещи, которые тебе не нравятся. Какие-то вещи, слухи, которые распространяют люди. Ты мог бы поговорить об этом, со мной или даже с Атласом, если бы хотел. Ты не поверишь, но у него в голове тоже было много… предрассудков, хотя я не виню его, конечно. Но если ты не хочешь, – он делает еще одну паузу, подчеркивая, – я не собираюсь тратить время и переубеждать тебя впустую. Просто следи за языком, – он думает, что Рамси обязательно прицепится к последней фразе, но тот неожиданно соглашается:
– Может, ты и прав. Звучит умно, по крайней мере. Вот снег сойдет – и я сразу к психиатру со всем этим, – кровать тяжело скрипит и продавливается, когда Рамси переворачивается на бок. И хотя Джон не глухой и отчетливо слышит иронию в его голосе, ему нравится, как дружественно Рамси сглаживает конфликт. И он старается думать об этом, а не о том дерьме, о котором думал, не о ебаном холоде и совершенно точно не о неуместном желании подвинуться ближе к Рамси, чтобы хотя бы спина не так мерзла.
Рамси тоже прикрывает веки, собираясь хоть немного поспать. Ему действительно нравится, какой Джон удобный. Сам придумывает – сам объясняет. Рамси хотелось бы, чтобы в мире было больше таких людей. Но не слишком много, потому что его нож все-таки не дотянется до всех.
Они довольно долго лежат в темноте, пытаясь хоть немного расслабиться. От холода сводит мышцы, ноют кости и болят глаза.
– Я все еще слышу, как ты думаешь, – говорит Рамси, наверное, через четверть часа: после того, как он просрал отцовские часы в каком-то ебаном сугробе, ему стало крайне сложно следить за временем.
– Извини, – негромко говорит Джон.
– Блядь, да не извиняйся. Это тупо.
– Извини, – снова говорит Джон, и у него невольно срывается смешок. А после в горле становится очень горько. – Ты так и не рассказал мне о том, кто… или что, не знаю, нас преследовало, – он старается отвлечься от все равно лезущих в голову гложущих мыслей и переключиться на актуальную проблему. – Я все еще думаю об этом.
– Ты о твари? – Рамси с очередным скрипом переворачивается. – Ага, я его знаю. Дай-ка сигаретку.
Он с удовольствием прикуривает от зажигалки Джона и крепко затягивается, после неспешно выдыхая тяжелый серый дым, кажущийся белым в темноте.
– Это Вонючка, – говорит он, – один из моих объектов.
– Вонючка?
– Ага. Я как-то запрещал ему мыться, и уже через пару недель рядом с ним только ртом дышать и можно было, – Рамси склабится, глядя в темноту. – Но потом я потерял его, так вышло. Тогда, в лаборатории, после того, как Русе заразился, мне было не до объектов. А когда я уходил, то встретил только Арью, она даже не смогла выбраться, забилась поглубже на одном из складов, ну а я же не зверь, конечно, с собой ее прихватил. Кстати, извини за нее. Я понятия не имел, что твою сестру так же зовут, а там потом на проходной с этим твоим пи… Атласом так все завертелось, некогда было объяснять, – он исправляется нарочно слащаво и опять врет, но Джон только качает головой.