Есть быличка про то, как злая баба из мести превратила крещёного человека в волколака. Такой волколак далеко от людей не может отойти - он не ест сырое мясо, ему нужно подкрепляться человеческой пищей. И эти несчастники могут превращаться в волка и, наоборот, в человека, но не могут снять с себя заклятье. Но ничего плохого они не делают людям, потому что сами люди, а не кровавики. Так что, ребята, и ваш князь видел кое-что, но грех обижать человека, особенно, если он неплохой. Ну, Ясь, ты младший: неси с возка баклажку! Попробуем, крепкую ли горелку делают в славной крепости Речице?
Это о тебе, парень, говорят люди в княжеском обозе.
Ты остался в городе над рекой. Вещее сердце... Ты научен слушать таинственные веления своей души и не раз именно это спасало тебе жизнь.
...Перед местным священником, отцом Никифором, приезжий достал из-за пазухи завёрнутый в лоскут образок греческого письма в дивном золочёном окладе - в дар посадской Вознесенской церкви. Попросился исповедоваться, а после сказал, что ищет старого бортника, везёт ему весточку из далёких краёв.
***
"Теперь ты знаешь тернистый и странный путь мальчика Навнагусора - молодого охотника.
Следуй же дальше, Никита-гость.
Отныне разве тебе преграда для понимания древний язык литвинов? Разве препятствие - череда веков, заполненная бесчисленными поколениями: со своими преданиями, поверьями, радостями, страхами, сомнениями и заблуждениями?
Твоими стали суровые законы, доставшиеся нам от дедичей. Знаю, ты чувствуешь теперь всей кожей, всем существом мрак и холод долгой зимы и зной полесского травного лета.
Это - дым родного очага щекочет тебе ноздри.
А сейчас вздохни полной грудью - дивно пахнет земля твоя в пору цветения.
Ты вкушаешь простую пищу, каждый кусок которой свят и благословенен для тебя.
Ты смотришь в одну сторону с нами, потому что ты - один из нас, Никита!"
***
Парень сказал, что зовут его Бодом, и остался жить у бортника. На диво умело управлялся с пчелиными бортями, и когда пришла пора старику умирать, Бод уже являлся хозяином двухсот бортей. В речицкой судной избе* он получил грамоту, подтверждавшую его право, и исправно платил подати, не доставляя ратушским* никаких хлопот.
Местные о нём вспоминали нечасто, говорили ещё реже. Может быть, потому, что, стоило кому-нибудь завести речь о Боде, тут же на всех присутствующих нападала сонливость, люди начинали зевать, спешили откланяться, а если разговор вели в корчме, то мужчины просто роняли тяжёлую голову на стол рядом с недопитым кухолем.
Бод находил людей сам. Он точно знал, когда и где будет нужен.
Как-то ему пришлось вычитать не одно заклинание перед лисицей, прежде чем рыжехвостая вернулась в пущу, в буреломы, где нашла-разнюхала испуганную девчонку. И согласилась терпеливо трусить перед сероглазой Танюшкой, обречённо таскавшей свою корзинку. И эта малая из посада, с личиком, залитым слезами, высоко собрав в пригоршню подольчик, перелазила через завалы, послушно брела за лисичкой, пока не вышла на край леса. А навстречу из города уже бежали отец девчонки с собакой на сворке и старшие братья; а мать в доме заламывала руки перед иконой...
Случалось Боду спасать людей, тонувших в болотах вокруг города в пору созревания клюквы, заговаривать кровь у порезавшихся косарей, вправлять вывихи ребятам и ставить на место переломанные кости. Старания его всегда были успешны, но, странно, что и это быстро выветривалось из сознания людей.
Бод не женился.
Какая женщина могла понять смысл его действий, странные слова, порой срывавшиеся с его губ, и сны, наполнявшие его новым знанием?
Он уходил и возвращался, когда хотел - зимой пчелиные семьи спали, и Бод был свободен, не считая торговых поездок - вольный мещанин вправе сам сбывать свой товар. Приносил в дом травы, коренья и даже корчи: куски замысловато скрученных древесных корней. Собирал каменья и смолы. Люди редко обращались к нему, и неизвестно, переступал ли кто порог его дома? Зато зимний снег выдавал тайны других ночных посещений: звериный след нередко тянулся до самых весничек*. А навстречу от порога шли следы человека. Похоже, постояв, посмотрев друг на друга (а может, обменявшись тайными знаками?), зверь и человек расходились в разные стороны.
Но этой осенью всё изменилось. То, что можно назвать вихрем, пламенем, - то, что врывается в жизнь человеческую, круто меняя всё, настигло таинственного отшельника.
Её звали Анна, Анна Берёзкова (так и произносили - Анна, на церковный манер, что само по себе было удивительно, потому что имена местных Анн звучали - Ганна). Но она звалась Анной, а не Ганной, уж так повелось. А прозвище Берёзкова добавляли по той причине, что это прозвище как-то странно подходило ей.
Лет, наверное, восемь тому назад её рано отдали замуж в чужие края, и Берёзковым называлось то далёкое, - пять дней пути от Речицы, - место. Она прижила с мужем двух девочек-двойняшек, подобравших лучшее от женщин её рода. А в роду Анны все женщины были хороши собой, недаром из дальней дали к ней приехали сваты, и жених тогда сказал, что без неё не уедет.
Жили они, наверное, дружно. Но однажды, в лихую годину, в то богатое место ворвались конники - яростные, потные, - убивали мужчин и парнишек. Были такие, что пошли ловить молодых женщин. Людские сердца замерли в ужасе...
К Анне в дом ввалился чужак с перекошенным мятым лицом, зловеще оскалился и, схватив Анну за русую косу до пят, накрутил косу на руку, потянул за собой во двор.
Девчоночки заголосили, страшно перекосив ротики, захлёбываясь плачем, а Анна молча, как сноп, упала на пороге: тело её выгнулось дугой, и осталось неподвижным. Вой, увидев, что её разбил паралич, замахнулся кривой саблей над головой, отсёк редкостную косу толщиной в руку и, наколов косу на копьецо, оглянулся, свирепея от крика этих, трясущихся как осиновые листочки и орущих девчонок. Но тут кто-то из оставшихся в живых берёзовских мужчин стремительно налетел, палицей перебил шею обидчику. Втащил неподвижную молодицу в хату, покивал пальцем близняшкам, приказав спрятаться под отцовский кожух, сидеть тихо-тихо, - и ушёл, плотно прикрыв за собой дверь с прибитой на счастье подковой...
...Вдову Анну с детками привезли в Речицу, в дом близкой родни, в многодетную семью, где к ней отнеслись хорошо, выходили, как могли, поставили на ноги. Но после пережитого Анна, ещё свежая, красивая, ясноглазая, стала странной. Она говорила больше с дочками, и те ни на шаг не отходили от мамки.
Какую бы беседу ни пытались завести с ней чужие люди, Анна отмалчивалась: её губы начинали предательски дрожать, и, чувствуя, что молодица сейчас расплачется, от неё отступали.
Она вышивала золотом церковные одеяния. Другой такой мастерицы не было ни в городе, ни в округе. Приработок был очень хороший; с Анной в семью, и без того не бедную, пришёл полный достаток.
Примечания:
*Юнак (стар.бел) - юноша.
*Вицы - ветки вербы в руках великокняжеский гонцов, объезжавших города и усадьбы с призывам выступить на войну. Позднее: письменные уведомления.
*Поплечник - боевой друг, товарищ в деле.
*Место - в XVI веке город
*Вишневецкий Иван Михайлович, князь (? - ок.1542гг.) с 1533 г. был старостой речецким, ейским, воронянским, пропойским и чичерским в Полесье. (Елена Глинская, мать русского царяИвана Грозного - племянница И. М. Вишневецкого)
*Горностай Аникей Горностаевич, князь, староста речицкий с 1555г. Годы жизни Аникея Горностаевича (? - 1565гг.)
*Гать - укреплённая вязанками хвороста и деревом, подсыпанная часть дороги через низкие, топкие болотистые места
*Судная изба (ратуша) - орган самоуправления в городе, получившем магдебургское право.
*Ратушские люди - мещане, участвующие в городском самоуправлении.
*Веснички - лёгкая калитка, сбитая из досок или брусков с большими просветами между ними.
Место
Вдоль городней* крепости над могучей рекой от башни к башне медленно прохаживался Аникей Горностай, староста речицкий. Сильно прихрамывал на искалеченную правую ногу. Скользил взором по стесанным с двух боков, серым от времени брёвнам.
Городни мещане строили тридцать лет назад, при князе Сеньке Феодоровиче Полозовиче*, подновив, подняв перед тем земляной вал, который насыпать начали ещё при Витовте. Затравеневший зелёный вал охватил высоким кольцом внутренний просторный двор крепости. В стародавние времена гора была обжита первыми здешними поселенцами. Дединец - вот как называли тогда это место.
Теперь по краю вала, выше городней, над всей округой возвышаются четыре деревянных рубленых башни. Пятая, - въездная, - у моста. Внутри замка стоят несколько просторных срубов: все на подклетах*, тут же холодильня, тут же конюшня для лошадей стражи. Горностай про себя подумал, что пару срубов пора бы обновить: обветшали, просели - прогнили нижние венцы. Нехорошо! Два лямуса* сухие и прочные, а в срубах, что похуже, в одном ютятся городские стражники, а другой занят под мастерскую Григория Бакуловича: главного над местными пушкарями. Сегодня как раз для речицой крепостцы доставили оружейное железо. Боярин* Бакулович обязан за год изготовить шесть аркебуз* из замкового железа, и две - из своего. А всё, что надо мастеру, чтобы сделать ложе, выдаёт воевода, он в замке главный, его это забота.
"Дельце железное семи пядей, куля яко бы гусиное яйцо..." - в голове наместника крутились, беспокоили слова, что наговаривал писцу, составляя грамоту, в которой указал в точности имевшееся на сей день замковое оружие. Великий князь строг во всём, что касается военного дела.
Писец сидел у входа в лямус* - оружейную, пристроившись за солдатским деревянным щитом, положенным на бочку, записывал старательно, скоро, выводя кругло слово за словом.
А перед князем проносились страшные воспоминания: как эти вот дельца-пушки стреляли по рядам московских полков, наступавших на богатый Полоцк, и мужчины в крепости исповедовались, готовясь умереть: несметные рати бросил царь Иоанн под стены купеческого Полоцка.
Князь, отгоняя тяжкие думы, повёл головой, будто мешал ему жёсткий воротник богатого кафтана.
Только что беседовал с пушкарём. Спрашивал, каковы запасы камня пушечного пороха? Григорий надолго отрываться от работы не пожелал, говорил с наместником почтительно, но без трепета. Сказал, что к Рождеству пороха изготовит с запасом: есть время и есть материал. А потом, словно угадав мысли князя, показал на мокрый угол мастерской, и завёл речь про то, что неплохо бы устроить в замке отводные желоба - спускать воду в ров, чтобы в непогоду не застаивалась она под стенами срубов. Так сделано в мозырском замке, а те подсмотрели у пинского воеводы. После этого разговора пошёл Аникей Горностай осматривать все углы замка. Один пошёл, отослав от себя войта, надувшегося, как тетерев, вниз, на пристань, проследить за разгрузкой оружейных припасов. И старосту отправил туда же. Этот пусть встречает нового священника для посадской церкви. Старенький отец Никифор уже не в силах править службу. Из Черниговской епархии прислали молодого батюшку Феодосия. С купцами прибыл. Вот пусть и встречает попа.
"А срубы подновить! Как упустили? Нехорошо!"
И дальше оглядывал крепостцу. Благо - староста и войт заняты; никто не мешает думам князя, приехавшего осмотреть своё наместничество.
Со стороны города попасть в замок можно только по мосту со взводом: часть моста, которая ближе к воротам, поднимается. Оттого мост без перил, по краям его набиты короткие брёвна - колесоотбои, чтобы не сверзлись вниз, в глубокий ров, всадники или груженый воз. Кружной ров, отделяющий замок от посада*, глубок, на дне его густо растёт бурьян и крапива, да бегают городские мальцы - ищут ужей. По весне во рву стоит вода вздувшегося во время разлива Днепра, и тогда гора эта становится островом.
"Что ж,- подумал Горностай, - случись что - взять с боем старую крепость непросто!
Война пока ходит стороной.
Здесь Днепр-батюшка слишком широк и, уж будет тому два десятка лет, невиданно полноводен, даже летом. Старожилы говорят: такой высокой воды не помнят. Ну, оно и к лучшему! Грозный царь московский пошёл на Княжество смоленской дорогой; задумай он здесь переправиться своим войском - взял бы своё суровый Днепро".
Князь, завершая обход, перешёл на другую сторону замка: оттуда можно видеть пристань и торговое место. Там под горой шумит большая осенняя ярмарка.
По реке приплывали большие и малые челны. Гости, прибывшие первыми, не оставляли лодки на большой воде, вводили их в устье мелкой, заросшей камышами, Речицы, лениво и неспешно вливавшейся в могучее течение Днепра. Вытягивали челны на влажную траву, привязывали к кольям, вбитым в плоский болотистый бережок, и по деревянному настилу, не пачкая ног, через три ступеньки поднимались на крепкую пристань, мощёную расколотыми вдоль брёвнами - дылями.
Вот она, пристань: выдаётся в реку. Под ней качаются на речной зыби большие торговые струги и витины с глубокой посадкой: такие делают в славном городе Полоцке. А рядом - местные широкие лодзяки, байдаки. А ещё тяжкие, неповоротливые, долбленые из целого древесного ствола челны-дубы. Дубы эти, чёрные от времени, служат, кажется, вечно: их передают от отца к сыну, от деда к внуку.
В устье речушки Речицы - стародавнее торжище. Испокон веков к этой пристани везут товары. Тут же их разгружают, сносят в клети и большие склады спихлеры*, налаживают торг. Бойкое место.
Песчаный пологий берег надлежит городским людям содержать в порядке, подсыпая каменьями "дабы не грузло" - чтобы не увязали люди, волы и кони в сыпучем песке.
Вёснами Днепр разливается до горизонта, затапливая противоположный низкий берег. И тогда обманчиво неторопливая холодная вода цвета стали подходит к круче, на которой стоит город. Река гонит, торопит тяжкие набрякшие льдины. Глубоко под водой оказывается пристань и торговое место с коновязями. Из-за полноводных разливов торговый ряд, - целых двенадцать лавок, - устроен повыше на склоне, и там же - длинные спихлеры, мытня*; важница и мерница* - весовые избы, в которых местными мерами взвешивают зерно ли, другой ли какой товар. Стоят два шинка*, и у обоих дурная слава: заходят сюда разве что бедные приезжие селяне, местные грузчики да мужичины-плотовщики, сплавляющие лес по реке.
"И здесь проглядели! - нахмурился князь, обводя дальнозоркими по-стариковски глазами крутой спуск к реке. - Берег возле шинка шляхтича Смиловича подмыло: даже отсюда видно! Колья вбить, лозовой оплёткой укрепить его, и немедля! Сказать старосте, пусть делают. Если надо - свежим дёрном обложат, а не то съедет земля вниз, а над шинком, выше на горе - судная изба*!"
Князь ещё раз окинул взором с высоты замковых стен речицкую судную избу: самый большой дом с множеством затворявшихся ставнями окон. В этом доме внутри просторные сени*, пять камор* с архивом и большая светлица*. В ней собираются радцы на совет и судебные заседания. Место Речица - центр обширных земель волости.
В посаде у начала съезда к реке растянулась длинная приземистая корчма-аустерия*, в средней части своей с заездом, имевшим двое ворот, открывавшихся только в одну сторону: одни ворота для въезда, другие для выезда всадников и повозок. В заезде приезжие люди ставят своих лошадей и тарантасы. К заезду слева пристроена белая изба - просторный, самый большой в городе шинок, а в сенях устроена кухня. С правой же стороны к нему прилепилась чёрная курная изба с хлебной печью. Пекари тут выпекают хлеб, и хлеб этот в корчме и сбывают. Здесь останавливаются на ночлег приехавшие в город простые люди. Наверху, под крышей, держат чистую светлицу - для особых постояльцев. К корчме пристроена и броварня* - вон ходят перед ней работники, разгружают мешки с ячменем.