Третий день пути по голым скалам Дувайн-Голла дался Мерейю особенно трудно. Не только недавние увечья и побои все еще отзывались в натруженном нелегким путешествием теле, но разбитые вдрызг об острый щебень, плохо пригнанные по ноге планкесты, в спешке отданные ему солдатом из отряда рыцаря Гайяра, попросту развалились, а приспособленные в качестве обуви куски кожи, которые Бон срезал с конской упряжи, стирали в кровь ступни и пальцы.
Заночевать решили тут же, только с тропы сошли. Фаркат разложил костер из сухих прошлогодних трав… И к утру на его все еще текущий к небесам тонкий дымок вышел посланный лоном Паламой молодой Рейдент.
— Привет, Кейо! — Бон открыл один глаз. — Так и знал, что это ты. Что нового?
— Мессир очень тобой недово… — начал тот.
— К фейерии в жопу Гийома. Карта у тебя есть? — Фаркат приподнялся на одном локте, запутавшись рукой в одеяле, закрученном вокруг своего тощего тела плотным коконом. — Это пусть рыцари (и то пока!) своими игрушками забавляются. Привыкли, понимаешь: присяга, приказы… старшинство. Кстати, как там отец? — перепрыгнул он вдруг на другую тему.
— Нормально, выехали уже, небось. — Кейо покрутил головой, разминая натруженную шею, сел рядом. — Астар ворона послал.
— Так ты не сразу за мной пошел? — спросил Бон. — Иммер вместе с Браем прибудет? А то он мне еще золотой должен… Ты в небе эту штуку заметил? — Кот снова перескочил, перебивая сам себя.
Его собеседник невозмутимо кивнул:
— Конечно.
Проснувшийся Хедике слушал разговор, который, не таясь, вели, как он понял, приятели, и совершенно ничего не понимал:
— Иммер — это же знаменитый ветеран лон Рейдент, вы о нем говорили? — ошалело пробормотал он, глядя на совсем молодого парня.
— Погоди-погоди, я щас! — Фаркат вдруг взвился как ужаленный и резвым козликом скаканул за уступ скалы…
— Что случилось? — Мерейю тоже вскочил.
— А ты еще не привык? — невозмутимо сказал шпион, доставая из сумки огниво. — Уссался, поди, повелитель наш премудрый… И да, отец это мой. Но ты называй меня как все — Лангин.
— Как же так?! — изумился Хедике. — Лоны же… — он смолк, испугавшись, что может оскорбить хмурого и очень опасного на вид воина. Но не утерпел:
— Или вы с сэйром Боном шутите так? Всем же известно, что у рыцарей детей не бывает!
— Вот и хорошо, что всем. — Вернувшийся со своей… внезапной прогулки Бон улыбался от уха до уха. — Всем, да не всё! — выделил он голосом. — Давайте завтракать, а то совсем живот подвело.
А за его плечом медленно, крадясь из-за лежащего ниже горизонта, вставала, лишь единожды сверкнув, пронзенная, как кинжалом, лучом восходящего солнца зеленая звезда… Нейя Павликана.
Глава опубликована: 25.03.2016
Редактировать текст главы
Показать комментарии (будут показаны последние 10 из 1164 комментариев)
========== В прежние дни ==========
Не запутались ли вы, ребятки, то есть судари и сударыни, благосклонные слушатели моих побасенок? Коли кто еще не заскучал и на боковую не отправился, думаю, историю эту заковыристую да замудренную надо чуточки пояснить. Нечестно, вроде, немного получается — может, не все вы знаете то, что местные наши с малолетства от своих бабок и дедов слышали… хотя наверняка те и сами позабыли чего важного.
Народ ведь как живет — некоторые за суетой своей ежедневной и головы поднять не могут, где уж тут к старинным легендам прислушиваться да в небо смотреть; и дракон пролетит — не заметят. Ну эт я загнул, нету у нас драконов… к сожалению. Зато было, как особо памятливые старожилы бают, кой-что другое…
Легенда о фейери
Как называлась та страна, уже никто и не скажет, ибо давно нет там исконных обитателей, но вот, если старую карту, что от предков дальких мне по наследству досталась, найду — покажу обязательно, где примерно жил с незапамятных времен этот гордый волшебный народ. Приписывают ли им всякие чудеса или взаправду умели они дива дивные и необычности творить, сейчас сказать затруднительно… Но недобрыми их чудеса были, простых людей глайморы (так они сами себя звали) совсем за людей не считали и даже порой устраивали на них охоты самые настоящие, как дичь какую под острые стрелы свои по лесам загоняли. А потехи ради могли и хутор или даже целую деревню магическим огнем спалить!
Правили в их родах только женщины, властительницы грозные, что ни детей, коих-то рождалось немного, ни мужей, из воинов своего же семени выбранных, себе равными не числили; уж очень своими умениями колдовскими и силой кичились (про красоту не скажу — не ведаю). Поэтому ли и еще как, но стало их племя еще на заре наших времен угасать.
Тогда и обратили верховные жрицы глайморов взор свой нечистый на соседние земли — стали девушек молоденьких к себе в воспитанницы заманивать. Да только тех, у кого характер и здоровье крепкие были, чтобы, значит, многолетнее ученичество их нелегкое выдержать могли.
А кому судьба была в волшебных чертогах выжить и в людный мир воротиться, сами начали к рукам человеческие поселения прибирать. Только не у всех то получалось…
Это сейчас на всех наших землях только один барон — смех да и только! — и тот особой властью не владеет. А ранее правили лойды, военные вожди племен — дуктеры, и короли, звали которых мирэ. Сильные были короли, сказывают, но воевали друг с другом, аки лютые звери.
Так вот, а причина-то вражде той была скрытая: девы, воспитанные жрицами племени ведьминского, ворожбою или по приказу наставниц своих, что без жалости на страдания народа холодными глазами смотрели, в жены себя лойдам наладили. Красивые да умелые были первые месмы. В постели супругами своими верховодили; от умения их и ласк ярых, те совсем головы теряли. А бабам лукавым, коварным и того мало — не токмо власти желали, но и богатства земель и уделы меж собой делить взалкали.
Запылали войны по всем концам страны. Сто пятьдесят пять коло (1) бились государи, уже и внуки сынов сменили, и правнуки первых недругов под мечами рождались — никто никого одолеть не мог.
Глайморы злокозненные про учениц своих забыли, только вот дара долгой жизни отнять у тех назад не могли; несчастиям людей радовались, им, фейери, нелюдям нечестивым, самая услада в сражениях да забава блазила, всё стравливали тайно рыцарей друг с другом и на крови пировали!
А где война — там глад и мор. Стал народ роптать, за все беды свои любую мал-мала волшебницу деревенскую, иной раз и бабку-повивальщицу убогую винить. Кто даже без Силы был — в колодцах топили, на площадях огнем жгли… Бедняжек на вилы подымали на глазах дочерей их малых… Совсем обезумел люд от ненависти.
А настоящие месмы — скрываться, уж давненько не до венцов царских им стало, коих их прабабки возжелали.
И случилось, что принес ветер из южной стороны беду новую — болезнь неведомую, чумы страшнее. Полегли в одночасье лойды благородные с чадами и домочадцами. Осиротела земля, так бы народ наш и сгинул, некому бы стало песни слагать, в полях робить, детей родить. Да поднялась юная месма Нейя Павликана и начала в дома моровые входить, полумертвых своей силой лечить. На ноги подымать… Сама же целительница волшебство не от глайморов получила, а рождена была уже с даром, за труд ничего у мирэ тогдашнего Ингбранта не взяла -королевского роду бывши. Только простить-пощадить сестер-месм упросила.
И даровал молодой король на радостях, ибо женою месму Павликанскую в свой дом ввел, замок Оломей с землями, в долине озером окруженный. На своем боевом мече Олуэморе поклявшись в неправе навек над девами теми руку монаршую воздеть!..
Было бы хорошо, да неладно стало. Настоятельницей обители выбрали бывшую верную ученицу фейери — Кублу Монату. Старше всех была месма, хорошо-о-о злую науку бессмертных глаймор познала, потому затаилась на время… Даже восприемницей дитю королевскому стала…
Но притихшая на теплом камушке, солнышком Модениным согретая, змея завсегда к рывку готова, и яду своего не теряет…
Да вы спите никак, любезные мои… Пойду-ка я карту обещанную поищу, чтобы в следующий вечерок конец легенды вам слушать веселей было.
(1) Коловорот двух светил Модены и Морены, обозначает как день, так и год
========== Ищите и обрящете ==========
Утром подгулявших собут… сотрапезниц разбудил колокол, сзывающий месм к утренней службе. Дарнейла с непоняток и глаз продрать не успела, а выспавшаяся на непривычной пуховой постели Крозенца, со стыда головы не поднимая, принесла ей умывальный набор, горячей воды и сразу засуетилась Имнейю кормить да обихаживать.
Не в том дело, что устав обители суров был — молитв или канонов не случалось, а вот наказания водились, и строгие. Каждая сестра свое задание знала, старшие младшим на день обычно учение задавали или работы, коли те еще посвящения не заслужили. По рангам неукоснительно полагали: Дарнейле назначили двух временных послушниц — рыжую престарелую месму Уклюту и смешливую тринадцатилетнюю Рутку. Те одели и причесали важную гостью.
— А погулять мне нельзя ли по замку? — спросила Гейсарнейская владычица, смекнув, что она теперь, вроде как, госпожа. — Или библиотека только у Матери-настоятельницы имеется? Уж больно любопытно на древности какие взглянуть, сказывали, чудес в Обители Дум немерено.
— Да! Знатные у нас аркады для размышлений, ветром теплым там дышать на утре хорошо, — с удовольствием затрещала малолетняя послушница. — Читальня и палаты тихих раздумий. Сады с мостиками для прогулок, залы для лечебной ворожбы и травен — целые пять покоев проходных. Да еще подземные пещеры имеются, запретные... А для ночных наук есть Северная башня. Только вот мне туда ходу нету. — Вздохнула Рутта Монья.
— А что так? — будто небрежно поинтересовалась Килла, пока молчаливая Уклюта ей косы на здешний лад с жемчугами плела.
— Родом не вышла, — вдруг буркнула та, — даже имени не дали, так с урожденным и бегает. Она и летать никогда не сподобится да на серьезное ведоство негодна.
— А сколько ж имен положено? — Месму давно эта неразбериха мучила. Ведь и эфеты разные по званию были.
— Материнское, то есть урожденное; тайное — ежели дар имеется; и владетельное — когда власть наставница добровольно над землей дает, — как по писанному оттарабанила старшая, гордящаяся своим рождением от колдуньи Уклюта Мавей. — Нечто вам сие не ведомо, госпожа?
— Ведомо, это я так. — Кивнула ей в зеркале Дарнейла. — Жалко, что не всем дано…
— А вдруг меня сестра какая в учение возьмет! — Не унывала маленькая гмыженка, одним ухом прислушиваясь к разговору и споро при том на стол накрывая. — Или я, может, еще… Дар, например, у меня откроется, как пророчицы говорить стану из-под земли гулким голосом: «У-у-у!»… Ой! — перепугала дурочка сама себя, и кувшин узорный об пол грякнула.
— Ступай, только полы подтирать и годна, — без гнева отослала ее Уклюта. — Я сама госпожу Гейсарней по Обители провожу.
Так и жилось Дарнейле Килле в замке — несложно и праздно.
Прошло семь коло, когда Мать месм ее снова к себе в комнаты позвала. Да разговор всё, вроде, ни о чем был: по нраву ли еда, как почивается, всего ли довольно, как дочь растет?.. Всё отдохнуть уговаривала, будто немощной или больной месма из Воксхолла была.
— Ну и хорошо, что ладно всё — значит, решила остаться, милая. В ученье сама тебя возьму. Пора тебе, дитя, принимать обет. Нынче же! — Внезапно как из ватного сна услышала Дарнейла строгий голос Анарды Никтогии.
— Не готова я, Повелительница! — покаянно и скромно возразила гейсарнейская гостья — и как очнуться-то ей удалось, так сердце у горла то трепетало, то молотом бухало! — Позвольте еще седьмицу попривыкнуть, красиво у вас и славно, но домом обитель мне еще не стала.
— Разумно. — Оломей повернулась спиной от свету, но на лице ее Дарнейла успела увидать странную волну — будто вода по чертам волшебницы прошла, вид страшного, старческого, древнего и, вроде, даже… неживого лица являя. — Не думай, что я сержусь, — снова ласково сказала настоятельница. Но Килла поняла, что именно так и было — не понравилось Великой месме, что её чары не подействовали.
«Друзей надо тут было искать! Защитники мои далеко, да казармы не пусты! Что ж это я как спала, глупая! Всё гуляла да дивилась на чудеса и прелести здешние! Сего дня и берусь!» — обругала она себя, когда госпожа настоятельница, рукою махнув, отпустила ее. Но даже в мыслях имени Брая Килла не помянула. Крепок получился заговор-то, надежно укрыл все воспоминания зачарованный малахитовый кладенец. И, вроде как, чужую ворожбу (даже сильную таку!) отводил…
Вечерело. Синие сумерки на чужом месмочке юге были хороши и томны. Душистый воздух, полный песнями фонтанных струй и шелестом листвы, будоражил ее чувства и не давал уснуть.
— А кто ж у вас… у нас тут всем ведает, окромя колдовства? Все разумно да умно’ устроено, будто само делается? — Уставшая Дарнейла сидела у окна в удобном кресле. А на полу в парчовых подушках, несмотря на поздний час, резвилась, громко смеясь и кусая свою кроткую няньку, ее доченька. Шалунья!..
Но взгустнулось внезапно Килле. Аж в груди кольнуло — так стиснуло: уж очень девочка показалась ей на любимого похожей, и вообще последние дни были неспокойны. Аки хитрая куна (1), сбросив наведенную мару (2), стала Килла: ластива да осторожна с приветливостью — со многими насельницами задруживалась, а коли не слаживалось со старшими спесивицами, так уважение свое покорное выказывала.
— Что?
Она так задумалась, что и не услышала, как отозвалась Крозенца:
— Ой, да я неумная, нашла кого спрашивать! Вон Рутка твои башмаки от травы очистит — ее пытай. Даром без магии почти, а про всех всё в обители знает!
— Так уж и про всех? — Дарнейла вдруг вскочила, подбежала к няньке, схватила малышку Имнею на руки и закружила по комнате, дунула ей в личико.
— А мы любим мальчиков, ой-ля-люшеньки ля-ля. А не старых дедушек и не дряхлых бабушек — всяких месм неведомых… Да, любимая моя? Сладость сладкая моя! Дочка милая моя! — Замурлыкала, будто себе удивлялась, что молоденька така — а уж и дите своё есть… дети, и… Об остальном думать было нельзя — опасно!
— Пошли ко мне Рутту, да прямо сейчас, раз так. Про’йду эту маленькую-удаленькую, — велела она — вся улыбка, отчудивши и падая на расстеленную кровать. Дочку, в мгновение заснувшую, положила на подушку.
— Ой, погоди-погоди! Пс-с-с! — Дарнейла громко зашептала, руками маша, и снова вскочила. — Я передумала. Это уж потом, завтра, а пока, если спать не хочешь… Вот ты сказывала, что матери завсегда сынов знают. Сядь, расскажи!
— Ну, экая ты памятливая, госпожа-хозяйка. — Нянька с удовольствием от двери вернулась: редко с ней, незаметной молчальницей, в разговоры пускались. — Будто б я такое сболтнула… Ошибилася.
— Я и про Борка твоего помню. — Дарнейла усадила старушку на мягкую скамью. — В Гейсарнее моя власть — быть ему рыцарем, коли хочется тебе.
Крозенца улыбнулась беззубым ртом:
— А что тебе неймётся, любопытница?
— Кто, например, лону Аркаю родительница? Или архонту Тинери? — спросила Дарнейла Килла, слегка закусив губу.
— А, так про этих знаю! Сама роды принимала у властительниц…
— Плюшка, иди сюда! — Поманили из неприметной ниши Монью, натирающую воском паркет в боковом коридоре. Она, узнав голос, радостно бросила щетку и, убирая со лба растрепанные волосы, подскочила:
— Куда сегодня? Не увидел бы кто — день белый.
— Так днем не страшно! Лопай быстрей! Я полы магией закончу — блеску больше. — Килла сунула девчонке в руки ее любимую сырную пурну и, быстро перебирая пальцами, взялась переплетать ей тощенькую светлую коску. — Сама боюсь, но надо — последний флэт остался.
— Сяс! — Жующая Рутка утирала рукавом сочную подливку. — Ты тока сой… свой фонарик, — она икнула, — не забудь! Там лестницы скользкие, камень водой течет. Что-то жуткое раз было, как ходила я туда по осени, а потом, вроде кошка — сливки, память слизало! Вот ничегошеньки не помню, но аж какать хочется как пробую что вспоминать!.. И писать, — добавила, не стесняясь, но морща нос. — Я одна дальше девятого уровня (там еще лестница обрывается), пока Усма не убили — не угодил хозяйке на ложе, так сестры говорили — не ходила; даже когда маленькая была…