— Ага, а теперь ты у нас большая, степенная дама, — поддразнила хвастушку Дарнейла, скорее, чтобы от страхов отвлечь, чем, чтобы рассмешить. — И толстая! Не бойся, Рутка! Я тебя буду крепко за руку держать, хочешь, даже к поясу привяжу. И у нас нож есть, мне Бра… брат дал, даггер называется. И смотри, что я еще прихватила! — Она подняла с полу лежащий позади себя, легкий на вид мешок.
— Идем, — непочтительно перебила Рутка. — Я тебе и без всего верю. Верю, что с собой меня в Гейсарней твой красивый заберешь. Но я не за выгоду, а просто так, в дружбу. — И решительно засопела.
Рутта Монья, несчастливая дочь рано умершего деревенского музыканта, гмыженка, коей никогда не суждено будет стать месмой, повела Дарнейлу Киллу вниз по потайной лестнице, открывшейся прямо тут, в пустой нише, мимо которой трижды в тень сестры ходили в трапезную… Не зная, что идет она в страшное подземелье замковое последний раз в своей короткой сиротской жизни…
(1)— маленький хищный зверь
(2)— чары погружение во внешнее, бездумье, морок
========== Ядовитые корни ==========
Крепко вцепившись друг в дружку от страху, девули спускались по ступеням, скользким от бегущих то там, то тут ручейкам... странной такой жидкости, остро пахнущей болотом. Дарнейла поддерживала Рутту — все-таки старшая:
— А так всегда бывает, ты под ноги только смотри, и ничего такого. Ну, подумаешь, вонючая водица — не мысли о плохом!
— Ой, да куда ж это мы попёрлися, заколдуют нас, лягушками сделают, — подвывала младшенькая. — И знаки проклятые на стенах так и горят, будто глаза чьи!
Долго шли, всё вниз. Когда лестница вдруг уперлась в сплошную стену, Рутка обрадовалась:
— Ничегошеньки тут нет, значит, врет картинка. Пошли уж назад, сестричка! — И с надеждой потянула Дарнейлу Киллу к перилам. — Сейчас бегом и к обеду враз поспеем!
— Какая картинка? — Та уходить не спешила и даже попробовала мощную кладку. — Где видала, сказывай!
— Да у госпожи Симмерай пыль стирала, а с пюпатры листик пергамотнай цветной (1) и слетел! А там — жути ужасные, кругом нижнего флета — огонь, а посередь… — Девочка ладошками за лицо схватилась и прошептала задышливо: — Гробы! Ладушка Дарнейлушка, пойдем отсель!
— Так, ладно, ты стой тут, полосушка (2), я одна пойду. — Месма заткнула подол за пояс и ощупью двинулась вдоль стены. И пока руками по холодному, как лед, граниту водила, вроде бы почувствовала накат портала.
— Да куда идти-то? Камень впереди, недаром заперто-запечатано! — голосила тихонечко Монья, впрочем, ни на шаг от старшей товарки не отходя. — Пропадем с тобой, и косточек не соберут! Ой, что это?!
— Эх, вот я несмекалиста, чуть не забыла! — Лицо Дарнейлы освещалось золотистым сиянием. — Ну тебе дрожать, полно! Это глазок мой, бабушка, наставница покойная, подарила. Добрый свет, не жмурься! — Потянула она к себе за бретелю бояшку (да кто б и не струсил-то!), обняла — та уж бежать наверх норовила. — Сладится все, гляди — щелочка!
В четыре руки дергали, толкали — ничего; Килла от натуги пот отерла и Рутке держать окару с мешком дала, а сама глаза закрыла, да как крикнет:
— Отворись, силой своей велю! Где я пройду — никто не хаживал! Мне замков нет — я своей властью заклятие снимаю! — Кто слова ей подсказывал, молодая месма не знала, но дрогнула скала и открылся лаз! Только будто ветер сухой обеих окатил, закружилась пыль, и звон тяжелый в уши грянул… Как в набат железом ударило! Прогал узок был, дышал как живой:
— Иди-и-и! Иди-и-и к нам… — голосами жуткими зазвучал. — Ондна кареле Килла, Мать смерти!
— Что-то мне не спится. Или вправду тревожно, или я трушу. — Фаркат, не оборачиваясь, поежился от холода.
— Скажи, зачем мы к Стылому морю идем? Вроде бы, там давно никто не живет, одна пустыня да руины. — Подошедший неслышно следопыт, хоть и был удивлен, что тот его невесомые, как у зверя мелкого, шаги распознал, но виду не подал, просто накинул на плечи юноши меховую опаху.
— Ты догадался, да? — Бон из-за плеча взглянул на младшего Рейдента; промахнулся взглядом — воин был на голову выше, только глаза на худом лице блеснули.
— Слышал. Я карты и старые свитки не для развлечения читал.
— Я все спросить хотел, — Фаркат вздохнул, — тайный квод только архонту присягает, потому как не месмы вас на свет производят? Верно, что власти Настоятельницы над вами нету?
— Правда, — спокойно, будто не о тайне великой они говорили, подтвердил Кейо. — Только за разговор такой мне — казнь, да и тебе знание такое — смерть.
— Смерть, смерть, пуганый уже, — проурчал котом Бон. — Много вы понимаете! Есть вещи пострашней ваших законов… дурацких, сумасшедшими тетками данных. Думают, в замке спрятались со своей ворожбой да книжками, пылью покрытыми? Ой ли?! — И, помолчав, будто не о том говорил, улыбнулся устало и лоб рукою потер. — Нам бы к вечеру завтра добраться, а там уж…
— А что будет там? — Следопыт подошел совсем близко.
— Могилу вскрою, и… Как повезет. — Фаркат посмотрел на небо. — Ты со мной?
— Что, клятву потребуешь? — серьезно спросил Кейо Лангин, сын Рейданта, тайный бон.
— Не ходи! — заорала Рутка и вцепилась Дарнейле в юбку, а ногами в косяк уперлась. — Не пущу на погибель! Ты одна ко мне добрая была. Опомнись, хоть слово скажи-и-и!
А Киллу обезволевшей куклой от земли подняло и в проем яркий повлекло, затянуло… Куда бедной сиротке супротив магии могучей подругу руками слабыми детскими удержать! Как шелковую нитку сносит со стола рукодельницы легким сквознячком, так унесло месму в закрывающуюся на глазах щель, и снова стала стена цельной…
— Горе-е-е горюшко моё! Ладушка, сестрица-а-а! Добренькая моя! — все кричала и кричала в полном мраке Рутта Монья, срывая голос, царапая проклятый камень. — Погубила я тебя… — И зашлась слезами, упала наземь.
Как листочек сухой осенний по дорожке, Мореной на воде нарисованной, что бывает в двусканные ночи дома в Воксхолле, скользила Дарнейла Гейсарнейская по воздуху и не удивлялась ничему. А вокруг все лица кружились, вроде как живые, а может, и скульптуры какие, только-только всмотреться бы, да покойно, и так хорошо, лениво…
«Лениво... Лени-и-иво?! Да госпожа Оренна, когда проснется, за нерадение мне все волосья-то повыдерг…» — Месма очнулась, дернулась в невидимых путах, словно муха в паутине, кулаки упрямо сжала, в себя полную грудь воздуха неживого вдохнула и как крикнула повелительно прямо в муть перламутровую, что ее вперед в подземелье страшное влекла: — Гоулмирэ, гоулмирэ Ингбрандт, туне таэ Олуэмор!*
И тут раздался вой волчьего страшнее, стократно от потолка и стен отдаваясь. Всё усиливаясь и крепчая. Дарнейла прямо на гранитные плиты рухнула… А окара, как живая, из пальцев ее, что крепко судорогой еще у прохода проклятого свело, выскочила и закрутилась на полу волчком… Это она, игрушка пустая, как месмочка дома думала, звуки нестерпимые притушила. Но тихо было недолго — в ярком свете Ореинного колдовского фиала Гейсарнейская месма, недвижной в ужасе став, глядела, как из гробов черных мраморных встают высохшие и страшные, будто труп собаки, на который она еще ребенком в лесу наткнулась, — но живые! — древние глайморы. Ядовитые корни земли Оломей.
(1) — так коверкает Рутта слово "пюпитр", для чтения такие пользовали в обители, да и "пергамент" тоже наврала
(2) — трусишка, ссыкушка в воксхоллском просторечии
========== Матери ==========
Анарда... устала. О, как она устала — боги! если вы слышите, — устала! Проклятая звезда изводила старую месму бессонницей, едва появляясь ночами на небосводе, вытравляла силы, лишала разума и воли. Никтогия Оломейская металась в своих роскошных, но обрыдших до воя покоях, где из каждого угла, мнилось, поднимались тени погубленных душ и сама темнота шептала о совершенных преступлениях... грехах.
— Подавай одеваться.
Приснувшая служанка едва расслышала ее слабый голос и сочувственно спросила:
— Неможется, госпожа, велеть лекарку позвать? Я потихоньку, мышью юркну, никто не проведает.
Волшебница с трудом поднялась из резного кресла и вскинула руку, пресекая ненужные речи преданной Зиры:
— Пустое болтаешь! — Едва устояв на дрогнувших ногах, она уняла запаленное, как от бега, дыхание и вслух продолжила свою мысль, вслед за мелькнувшим образом, даже улыбнулась, как воочию представив могучую, аки медведь, послушницу в серой лохматой шкурке: — Какова ж из тебя мышь… В заботах утомилась я, баро податей меньше слать стали, а Брай с войском в разъездах. Неспокойно… Предчувствую, беда грядет. Или перемена приспела? Да кем — не чувствую! Сердце заходится, Зирка!
— Да вот уж глупости, тока покушать надоть и пахреву (1) теплую пододеть, чтоб лыдки не застудить. И всей-то беды, — заквохтала басовито, совсем не слушая свою госпожу, неотесанная прислужница. — Где жа туточки отто была обнова расшитая, золоченая, та, что сынок из Класты привез?
— Вон пошла, дура! — вдруг осерчала Владычица на суетливую толстуху. — Тиско мне, не видишь?
— А тиско, так и кричать не надо — сосоуд лопнет в голове! Да постельного мальчишку гнать — не молодка вы, матушка, блядецко дело вертеть! А вон — могу, коли правда не надобна! Щас отвару принесу. Сама сварю. — И шваркнула дверью — только петли взвизгнули.
Страшная глаймора заговорила тихо, но на несколько голосов, будто из одной усохшей глотки все слова ее ведьминские, нечистые эхом удесятерялись-умножались:
— Пришла сама, да тело твое негодное, мужем пользованное, чрево нечистое. Отдай нам деву… деву… деву невинную, что привела… Привела-а-а… Привела. Восприемницу молодую, да восстанем в силе сестры! Царствие вечное ею продлим-им-им! — шатался по пещере, откатывался от стен жуткий шепот. И на призыв мертвых явилась Рутта, словно порывом ветра незримого девчонку крутило, да прямо в подножие гробов и кинуло:
— Что деется, сес… сестричка! — Навзрыд заплакала бедняжка, икотой давясь, и к ногам Дарнейлы поползла, волоча за собой мешок:
— Спаси-защити-спаси-защити!!!
Килла кинулась навстречу, Рутку дрожащую за себя дернула, та ее за пояс обняла, насмерть приклеилась, клещом обеими руками вцепилась:
— Не хочу больше месмою быть, отпустили бы только. Коз пойду пастити, хорошей, работящей буду; не выдавай, добренька, добренькая, миленькая… ы-ы-ы! Служить тебе всю жизнь стану, тока не оставляй меня тута.
— Да нету никаких месм-то! — тихо, медленно, даже раздумчиво слова выговаривая, вроде, сама себе сказала Дарнейла. Страху и не стало; повторила громче. На восставшую мертвячку даже не глянула и… засмеялась: — Нету больше глайморьего семени, а кто был — перемерли! Не вселится в тебя никто — смотри, Рутка! Мертвые они! Морок один. — Она наклонилась и с гранитного полу окару взяла, как кроля бегливого хапнула, вверх подняла.
Светом нестерпимым пещера наполнилась.
— Мертвые вы, слышите, уродища! С настоятельницей своей! И никого больше не возьмете, не править вам в миру. Сильнее вас я! — звонко кричала молодая месма и еще что-то… разное, сама не помнила.
Шумом оглушительным всё место наполнилось — треск стоял и вой, земля тряслась под ногами, пока каменья на них не посыпались. Так и орала бы Килла, рукой с окарой потрясая, гоня, стало быть, нечисть назад в могилы, — да Рутта за рукав ее к выходу тянула:
— Давай летим, сестричка, веник твой дергается. Ужо глыбою прибьет!
А Килла как одержимая была, сама хотела узреть, что зло наверное погибнет; уж и стены дрожали, а она так столбом и стояла, да слова какие-то древние все, голос срывая, кричала. Откуда храбрости набралась или с дури, но, видно, враз и понимание пришло: Обитель и есть гнездо ведьм старинных, земель и королевств погубительниц, а те, кого гмыженками кличут, и есть знахарки и ворожеи, лекарки настоящие, а не служанки безропотные… Словами точными, правда, в голове не складывалось. А вот нутром и без них всё поняла Дарнейла Килла Гейсарнейская. Недаром бабушка Оренна вдали от сего вертепа ее, глупую, держала…
— Конец вашему владычеству, фейери, пришел! Имя-то красивое — да дела смрадные. — Замахнулась тут Мать смерти и метнула разными цветами горящий глазок прямо в середину круга гробового.
И стал Огонь Великий стеной, и погибло царство глайморов… Навсегда!
Брая Тинери мутило. То ли солонина прогоркла, то ли… Ну, по чести сказать, выпил он со товарищами славно, хоть чести в том немного… Даже песни орал, чего ране нечасто случалось. Вот говорят, что мужеский пол, дескать, ко всяким там сантиментам, думам и предвидениям не способен. Врут, конечно!
Так вот, посеред ночи (ну к утру, если точнее) и подкинуло спящего прямо на полу вместе с сображниками главного защитника земель нашенских.
— Гийом, Зул? — позвал он тихонько. — Передохли вы, что ли? Где посты, аль не слышите, изверги?
— Вам, нервным юным господам, и не то слышится! Спи, архонт, — буркнул оказавшийся прямо с правого бок… флангу Рейдент. — Лето, — заключил он весомо, — птички поют — не дремлют, эфетам радость несут. — И захрапел, обнимая седло.
— Вот жеж… рыцари называется! — Сам пьяный вусмерть геризого, бранясь и спотыкаясь о конечности своих благородных братьев, кое-как пробрался к брезжущему в углу дверному проему. Справив прямо с крыльца невыносимо острую нужду, Брай потянулся, хрустнув суставами, помотал болезной головой и, прищурившись, посмотрел на занимающийся рассвет:
— Предчувствие, однако! Что за?..
И тут прямо ему на плечо сел черный ворон.
Командору писала мать. Родная... В записке было всего несколько слов; по особому, принятому меж ними коду, Брай понял, что в замке случилось что-то важное и странное — поспешать надобно! — но не беда.
Выехали на рысях, получасу не прошло, да путь был неблизок.
А на другом конце земли, в серой стылой долине у моря, бледный юноша поднял лицо к утреннему небу.
— Месть свершилась! — прошептал он так тихо, что не разбудил лежащих совсем рядом у потухшего костра спутников.
Даже закутавшийся в овечью опаху чуткого сна следопыт — и тот не пошевелился, когда Фаркат встал и отсалютовал гаснущей зеленой звезде мечом:
— Я свободен от слова, осталось только вернуть…
Ветер и шум начинающегося шторма заглушили его последние слова.
(1)— теплые женские штаны, носимые под юбкой и со швов боковых несшитые.
========== Вверх! ==========
— Завалило и этот? — Девочка прижалась к старшей, боясь даже выглянуть из-за ее плеча, а может, и зажмурилась — только поскуливала и квохтала на резких поворотах: — Ой, свалимся с веника, невдобнай он, хлипкай! Сколько ни тыкайся, а выхода нетути! Конец нам!
Дарнейла, напротив, была далека от паники, не то что ее маленькая подружка… да после того, что вместе пережить пришлось, пожалуй уж — сестрёнка.
— Что ты как бабка старая гундишь! Ничего, вспомни лучше, где кухонные камины… трубы, куда выходят, сбоку или через покои на этажах?
Рассекая упругий, точно надутый воловий пузырь, воздух, две отчаянные летуньи уже который час кружили по подземным тоннелям, совсем потерявшись во тьме. Килле даже казалось, что за их спинами вроде как что-то схлопывается, нет — сливается густым киселем… овсяным, в котором ложка не тонет.
«Что это мне всё про еду думается? Или уж и правда с голоду. Ведь мы обед пропустили. Обед! Тут бы самим на заливное не пойти; так сверзнемся, заплутав, и костей не соберешь! Да тощие обе — тока на постный супец сгодимся!» — Но глупости, в голову пришедшие, успокоили месму. Летать ей нравилось… И тут вдруг прямо перед ними — Дарнейла резко задрала метловище веника на себя, Рутка, едва удержась, аж на шее повисла — стена!
— Вертай, вертай! Убьемся, лепешками стане… — закричала прямо в ухо.