- Они перекроют их совсем?
- Не знаю. Я хочу, чтобы с Амили такого не случилось. Я хочу, чтобы она всегда помнила меня не таким, какой я сейчас. Чем чаще она будет видеть меня таким, тем меньше воспоминания останется у нее обо мне прежнем.
- Вы не будете больше видеться с ней?
- Нет.
- Но вы напишите ответ?
- Нет.
- Это жестоко!
- А что я могу ей написать? Что бы я ни написал ей, это потребует ответа от нее. Она его напишет, и мне снова придется писать ответ. Я не люблю письма, считаю, что в них можно излагать только факты. Амили же хочет духовного, она хочет того, что я не смогу ей дать своим письмом. Она хочет разговора глаза в глаза, она хочет почувствовать меня прежнего. Она так же, как и вы, любит призрак. Мне некоторое время придется выкручиваться, а затем грубо и откровенно разорвать с ней все отношения. Вы хотите, чтобы я написал ей прощальное письмо? - он усмехнулся. - В таком случае я заберу у нее надежду, а я не хочу этого.
- И все же вы его напишете! Потому что сегодняшний день- день моих желаний. Я не прощу себе, если она будет мучиться так же, как и я. Рвать отношения может быть и болезненно, но честно.
Он улыбнулся:
- Хорошо, но день окончен, наступил вечер. Последнее желание, Элизабет. Вы уверены в том, что ваше последнее желание именно такое?
- Да.
- И все же подумайте. Не остался ли какой-либо вопрос из нашего разговора без ответа? Не будет ли он вас мучить после? - Он подошел к ней и его ладони ласково легли на ее лицо, пальцы мягко надавили на виски.
Генрих словно пытался ей что-то сказать, но слова жены не оставили ему возможности сделать это.
- Напишите письмо, Генрих!
- Элизабет...
- Напишите письмо!
Раздался треск, и на вечернем небе показалась еще одна трещина. Кусочки вечерней синевы уже посыпали пеплом плечи Генриха, а Элизабет стояла рядом и по-прежнему ничего не видела. И ей было все равно: почему сегодняшнее утро началось с упоминания о смерти, почему весь день был пропитан ее черным дыханием... Она не поняла его знаков, хотя он трубил ей о своей возможной скорой смерти во все колокола! Ей было его даже не жаль. Ей было жаль себя и Амили... больше никогда он не раскроется ей. Потому что это бесполезно, она не поймет.
И в очередной раз Генрих вспомнил первую надпись, которую он прочитал вновь в недавно найденном дневнике. Когда-то, будучи еще совсем мальчишкой, он написал скачущим подростковым подчерком: "как же иногда бывает нужно повесить замок на дверь, ведущую во внутренний мир, дабы предотвратить разворовывание его ценностей". Еще совсем недавно, прочитав это, он лишь рассмеялся над наивностью того Генриха, которым был когда-то, теперь же он был с ним солидарен, ибо вновь испытал то же самое, что и много лет назад.
- Хорошо... Сегодня же сделаю это.
Генрих направился к дому. Элизабет сначала молча смотрела ему вслед, потом же крикнула:
- Генрих! Что она хотела сказать? На что вы решились? Что вы должны сделать в скором времени?
Он развернулся на мгновение, и его рука прошлась по шевелюре, стряхивая небесную пыль, видимую только ему.
- Солнце село.
***
Хрупкая рука Энж ударила по полотну - раз! И всплыло воспоминание из жизни Генриха - он, маленький мальчик, сидит на коленях у матери и играет с ее волосами. Два! И Энж погрузилась в совсем недавние воспоминания- в один из вечерних разговоров с Элизабет- и ее ненадолго накрыло чувством любви и смеха. Три! Она наносила удары один за другим, стараясь разбить ненавистное полотно, погубившее родного человека, без которого не собиралась жить и с каждым ударом ее хрупкого кулачка она погружалась в мир Генриха. И с каждым ударом любовь к Генриху умоляла ее опустить руки и пожалеть о только что содеянном.
Почему она до сих пор не смогла разбить полотно? Ведь когда-то ей это удалось легко: мягкий, круглый, упругий мяч сделал это с легкостью... Почему же теперь этого не происходит? Почему оно до сих пор не рассыпалось на мелкие кусочки, а она все еще жива, чернота не погубила ее?
Надежда, когда-то светившаяся на груди Себастиана и всегда переходящая к Энж при каждом его поцелуе теперь сверкала, переливалась пуще всех чувств полотна, но теперь же она говорила о другом, о том, что теперь все не будет так, как прежде. Энж уже никогда не увидит Себастиана, не услышит его голос. Ей остается только вспоминать его и учиться жить без него. Составлять полотна, одно за другим, но всегда помнить.
Больше всего не свете ей сейчас хотелось оплакать друга. Но она не могла.
- Себастиан! Что ты наделал! - Восклицала она, а в ответ надежда сверкала ярче и ярче, говоря о непоправимости совершенного им поступка,- Зачем, Себастиан? - Она обхватывала голову руками, царапала лицо длинными пальцами, рвала на голове волосы, а в ответ надежда светилась сильнее прежнего... - Себастиан! Я ведь даже оплакать тебя не смогу! Что ты наделал! Себастиан, Себастиан, Себастиан!
Энж не заметила, как возле ее головы стали кружить бабочки. И чем чаще она повторяла имя друга, тем хаотичнее было их движение.
- Это... это твои воспоминания, Себастиан? Это ты? - Она, наконец, заметила их и, закрыв глаза, подставила лицо мягким лапкам.
Как и случае с воспоминаниями Лиама, Энж почувствовала, как острые зубы вонзились в ее переносицу и упала на холодный мраморный пол Мастерской.
Вокруг проходили Мастера, они не слышали ее вопросов, не слышали ее криков благодаря особенностям мастерского общения. Для них она была лишь одной их тех ненормальных носителей любви, которые при сборе полотна судьбы наделали кучу ошибок и сейчас с трудом переносят худую развязку сотворенного. Они жалели ее, но проходили мимо, потому что знали, что не могут помочь.
А Энж видела сон: она видела Себастиана, видела его грустную улыбку и взгляд зеленых глаз, уверенный и честный.
"Энж, Ужастик. Я не прощаюсь с тобой, я говорю тебе до встречи. Как только ты услышишь мое сообщение, найди полотно моей носительницы, прошу. Не ослушайся, малышка. Ты все поймешь. Я люблю тебя! - Он усмехнулся.- Ты же знаешь, что я сам удивлен тому, что говорю это, но все же. Я люблю тебя..."
Она могла бы слушать этот голос вечно, но очень скоро очнулась и, приподнявшись, села.
- Себастиан,- прошептала она ему в ответ, словно он мог ее слышать,- как я найду полотно твоей носительницы, как я найду полотно Элизабет, одно-единственное полотно среди целого мира полотен... Кто мне подскажет?
Маленькая бабочка, меньше, чем все остальные, спустилась в поле ее зрения откуда-то сверху купола Мастерской и теперь кружилась перед глазами.
Энж поднялась на ноги, а бабочка отлетела на некоторое расстояние. Энж сделала шаг- бабочка отлетела вновь. Она, несомненно, звала ее куда-то...
- Ты хочешь мне подсказать? Ты хочешь мне подсказать, где полотно Элизабет? Себастиан научил тебя? Покажи же! Веди меня!
Через несколько мгновений, босая, в белом одеянии девушка покинула Мастерскую, ведомая маленькой бабочкой: частицей души Себастиана, за которой она могла идти хоть на край света, куда угодно.
Картина происходящего была великолепна. Белая, легкая бабочка и такая же легкая, следовавшая за ней девушка, на которую свалились совсем не детские испытания, но которая в царстве боли и отчаянья нашла свой светлячок, манивший надеждой...
Многие Мастера из присутствующих в мастерской залюбовались происходящим, но лишь на мгновение. А затем вновь принялись за работу.
***
В окна светила луна, отражаясь в настенных зеркалах. Ветер слегка давил на оконные стекла, словно ненастойчиво просил впустить его в теплый дом погреться.
- Тсс, - прошипел Генрих ветру.
Несколько минут назад он зашел в спальню Элизабет и теперь любовался ею спящей. Черные волосы, разметанные по подушке- результат того, что она долго не могла уснуть после тех "страшилок", которые он рассказал ей сегодня о себе. Прижатая подушка к груди- знак того, что ей было страшно и одиноко. Его бедная Элизабет, которая запуталась в самой жизни, не желающая замечать очевидное, до сих пор придающая большее значение словам, нежели поступкам... его любовь, сумевшая затмить для него всех остальных женщин своим появлением, теперь боялась его.
"Была бы ты когда-нибудь моей? Если бы я дождался",- Думал он, - "Когда бы это произошло?" Но сам ответил на свой вопрос: "Мы с тобой словно движемся в разные стороны и просто случайно встретились взглядом- ты когда-нибудь поймешь, кто я, но будет слишком поздно. Я же с самого начала знаю, кто ты, но все равно не могу объяснить тебе это, у меня слишком мало доказательств, в которые ты бы поверила. Говорить о любви я не умею, а духовное- недоказуемо".
Луч лунного света упал на стоящий у окна мольберт с рисунками Элизабет. И Генрих, поддавшись искушению, просматривал их один за другим. Дом де Бурье в окружении зелени, беседка, Ареон, мирно растянувшийся у камина в гостиной... Все было нарисовано в мельчайших деталях.
Элизабет неспокойно задышала, словно чувствуя присутствие в комнате кого-то еще. Молодой человек улыбнулся, представив, как она сейчас откроет глаза и удивится, увидев его. И вот тогда... он наверняка захочет прижать ее к своей груди, взять ее сонную в плен и не выпускать до самого утра..., но снова сдержит свои желания. В который раз. И она снова не будет знать, каких сил это ему стоило.
Но нет: она не проснулась... И он был рад этому.
Вновь рисунки завладели его вниманием: камин в гостиной, за окнами вечер, Ареон мирно растянувшийся прямо перед языками огня, не боясь, что может спалить свою черную шерсть. На столе стоит графин с вином, зажжены свечи... Картинка напомнила Генриху первую ночь Элизабет в его доме. Тогда все было по-другому. Теперь же между ними пропасть непонимания.
Наконец, среди общей кипы рисунков он нашел главный: наглые глаза соперника смотрели на него с усмешкой. Чартер был нарисован так точно, что это не оставляло сомнений в том, что в сердце Элизабет он еще живет. Каждая черта лица, каждая ресница, каждая морщинка: она помнит его всего. Все еще... И воскрешает его образ в памяти, иначе рисунок не был бы таким подробным.
В какой день она могла нарисовать его? Украдкой? Понемножку? От этого еще больнее! Рисунок в его руках задрожал. Нет, он был нарисован не днем, днем Элизабет всегда на виду. Конечно! Ночью! Она рисовала по ночам! Ужинала вместе с мужем, улыбалась, смеялась, а сама хотела запереться в комнате, чтобы перед сном рисовать портрет Чартера.
Ревность в груди прорастала с дикой болью, от которой хотелось кричать.
Не в силах больше ее терпеть, он вышел из спальни Элизабет и впервые за прошедший месяц женитьбы рука сама потянулась к бутылке. Забыть, он должен забыть!
Безысходность билась в висках, заглушая все: шум ветра за окном, треск дров в камине, мирный храп Ареона возле огня... Заглушая собой тишину ночного дома, заглушая весь мир!
Еще вина, еще... С каждым выпитым бокалом шум затихал, мозг приятно затуманивался, все отходило на задний план..., но одна мысль все же не давала ему покоя: никогда Элизабет не полюбит его! И в своих жалких попытках стать ей нужным, он жалок! Он не борется за их счастье! Он мешает ей быть счастливой.
А, значит, должен уйти. Но сначала нужно исправить все ошибки.
***
Энж нашла полотно Элизабет и теперь стояла перед ним в растерянности. В отличие от судьбы Генриха, судьба Элизабет была собрана полностью.
"Найди мое полотно, умоляю, не ослушайся, малышка! Ты все поймешь..." - таковы были последние слова Себастиана, оставленные для нее. Но что она должна понять?
Полотно собрано полностью, значит... Его собрали независимо от полотна Генриха! Себастиан собирал судьбу, следуя за Энж, поторапливал ее, ворчал, что она слишком медлит, а тут... собрал его полностью, опередив ее! Значит, уже не важны страдания Лиама? Но почему?
В голове Энж одна мысль сменяла другую: почему полотно не побелело? Потому что не собрано полотно Лиама, а они связаны? Или где-то ошибка? Себастиан всегда хвастался, что все его полотна белели, потому что всегда были собраны правильно, за это его и ценили как Мастера... Но почему это до сих пор не белое?!
Энж в отчаянии взглянула вверх, бабочки кружились высоко и не собирались спускаться и помогать ей. Видимо, она должна понять все сама... Но у Генриха нет времени, ведь совсем скоро сияющая точка, обозначающая то, на каком чувстве полотна находится носитель, какой участок его он проживает, эта точка скоро окажется совсем рядом с надеждой Себастиана, а ведь после нее ничего уже нет! Генрих пропадет из жизни, тогда гибель Себастиана будет напрасной! А она сейчас находится слишком далеко, чтобы что-то исправить. Она даже дороги к полотну теперь не сможет найти самостоятельно.
- Я должна найти ошибку в судьбе Элизабет, - Энж принялась искать ее,- Себастиан, ты мог мне оставить хотя бы какой-нибудь намек на то, где искать: в будущем или прошлом? - прозвучал от нее упрек в его адрес.
- Всегда есть третий вариант,- раздался вдруг голос Хранителя.
- Это ты ?! Помоги мне! Что я должна сделать?
Ответом послужила тишина.
- Хорошо, третий вариант... Ни в будущем, ни в прошлом. В настоящем? Я должна искать ошибку в настоящем?
В ответ снова лишь тишина.
- Хорошо, настоящее. - Разговаривала сама с собой Энж.- Итак... что у нас в настоящем? Нет! - вскрикнула она вдруг. - Не может быть!
Сверкающая точка на полоне показывала то чувство, которое сейчас переживает Элизабет - страх перед будущим, растерянность и смятение... за ними шел маленький кусочек надежды, а за ним ничего не было! Полотно обрывалось. Эта маленькая прореха, размером в одно чувство средних размеров, грозила обернуться трагедией: пропажей Элизабет из жизни. После шли разные чувства, но между прошлым Элизабет и будущим... была прореха, которую Себастиан видимо, оставил нарочно. Конечно, полотно не побелеет! В нем дыра!
- Нет, нет, нет! Только не это! Ей еще меньше осталось до конца, чем Генриху! Себастиан!- вскрикнула она в отчаянии и вновь взглянула на безмолвных бабочек, кружащих над куполом.
В голове у девушки проявлялась безрадостная картинка: Элизабет пропадает без вести, Генрих умирает... Себастиан погиб зря, стараясь что-то исправить. И виной всему она сама! Потому что не знает, что нужно сделать.
Нужно что-то придумать, найти чувство, чтобы вставить его в полотно! Это разрешило бы многие проблемы: Элизабет прожила бы жизнь полностью, гибель Себастиана была бы не напрасной, а Генрих-Лиам передумал бы умирать..., если бы... Ну, конечно!
Вдруг стало все понятно.
- Я помогу всем, если вставлю свой кулон в полотно Элизабет, ведь так, Себастиан? Если она полюбит Генриха так, как я, то все будут спасены? Верно? Ты оставил место для моего кулона! - Она улыбнулась и посмотрела вверх, словно спрашивая ответа у маленьких белых собеседников.
В этот раз ей показалось, что их полет был более радостен и хаотичен. Или же эта сама душа радовалась разгадке, превращая их танец в более веселый?
Энж сорвала с шеи кулон. Любовь теперь лежала на ее ладони и сверкала всеми гранями. Как же она была прекрасна! И как же она была жестока...
Не так уж был неправ отец, когда говорил, что любовь жестока больше, чем добра. Она несет в себе океан боли и никакие ее маленькие радости не стоят того, чтобы испытывать ее муки. Это теперь знает Лиам. Это теперь знает она.
Энж вынула кулон из его основания и обратилась к полотну Элизабет так, словно оно было живым и могло ее услышать.
- Люби его, люби так же, как и я люблю! Прошу! Люби!
В одно мгновение кусочек чувства был вставлен в полотно, тело Энж превратилось в воздух, не оставив после себя никаких посланий, потому что, в отличие от Себастиана, она не задумывалась о последствиях.
И лишь одна бабочка, маленькая частичка Энж, взвилась под купол, и заметалась там.
Хранитель, стоявший все это время неподалеку и оставшийся незаметным для Энж, не смеющий ей помочь с ответами, подошел к полону и внимательно осмотрел его. Оно дрожало, в тишине Мастерской раздавался слегка слышимый звон.
- Ну же, давай! Решайся!