- Да, - неуверенный кивок, - кажется, да.
Рута оборачивается осторожно, смотрит в сторону проксим. Нет, это другая Морпесса, хотя волосы тоже светлые и глаза немножко похожи. Рута и рада, и огорчена, но огорчена, наверное, всё же больше.
- Расскажи о чём-нибудь из прежней жизни, - просит Тай, тронув за руку, - может, и я тогда вспомню.
- Ох, даже не знаю, - Рута ёрзает в кресле, - из меня ещё та рассказчица! Ты же помнишь, что такое цирк?
- Подожди-подожди... - Тай трёт висок, - ага, вспомнил!
- Так вот, ты был циркачом, жонглёром и акробатом, хотя, когда впервые увидела, подумала, что клоун, до того смешные рожицы корчил.
- Рожицы? - недоумённо переспрашивает Тай, ощупывая лицо.
- Да, а я пришла наняться в вашу труппу танцовщицей, потому что освободилось место - прежнюю разорвали гарпии. Ты тогда ещё пошутил, что знаешь какая, самая из них главная. Сначала я ничего не поняла, но потом, глядя на Ядвигу, с трудом получалось удержаться от смеха, так и распирало!
- Точно! - подпрыгивает в кресле Тай, - Флейта, Виола, и эта, как её, с хохолком...
- Лира, - улыбается Рута, по зернистой, как у змеи, коже сбегает слезинка.
- Ага, Лира! Помню, я помню!
Тай так и сияет, так и светится, но вдруг выгибается, хрипит, а из дырочек на коже брызжет кровь.
- Что вы сидите? - кричит Рута проксимам, - у него же приступ!
Лурия с Морпессой на скамье, застыли в одной позе - прямая спина, руки сложены на коленях, лёгкий наклон головы. "Они же как куклы, - думает Рута, - неужели и я была когда-то такой?.." Хочет встать сама, но ничего не получается, сил нет, а кресло вдруг охватывает ремнями, прижимает, откатывается само собой в сторону.
- Ах, ты же, курва, - рычит Рута, - отпусти!..
Проксимы встают, как если бы за спиной покрутили ключик, к Таю не бегут, но шаг быстрый. По экрану катятся белёсые волны, будто там, на реке, разразилась метель, затем ледяной прямоугольник вспыхивает, угасает. Точно так же вспыхивает и угасает Тай.
[3]
Двенадцатый день месяца Стрекозы, день её рождения, начался неожиданно. После смерти Тая Рута в основном и делала, что спала, а тут пробуждение, и Лурия такая серьёзная.
- К тебе посетитель, - сказала проксима, помогая выбраться из камеры сна. От камеры восстановления та отличалась мало, разве что игл и трубочек меньше, да устлана изнутри чем-то мягким и пористым.
- Да, - сонно пролепетала Рута, - хорошо.
Лурия успела облачить в пижаму, усадить в кресло-каталку, прежде чем наконец-то дошло: посетитель? Какой ещё такой посетитель? Нет, они, конечно, бывают, но исключительно у магнатов, которые эвтаназиум себе могут позволить, которые не прекращают дел даже здесь. При таких всегда свита - и проксимы, и големы, и члены семьи. А Рута? Она же совсем из другой категории, в "Ковчеге" только потому и оказалась, что цверги с ней всё никак не расстанутся.
- Кто это? - спросила у проксимы, не на шутку разволновавшись.
- Капитан корабля, - ответила Лурия, вкатывая кресло на телепортационный диск, - до времени попросил себя не называть.
Колёса кресла шелестят по плитам Зелёной аллеи, с деревьев облетают последние листья, Руте не понадобилось много времени, чтобы понять, кто её ждёт. Другое дело, чтобы поверить...
- Тарнум!..
Он отворачивается от ледяного прямоугольника с видом излучины, смотрит на неё, смотрит. "Не смотри, - хочется выкрикнуть Руте, - не смотри на меня такую!" Однако же не выкрикивает и обезображенного лица руками не закрывает. Куртка на Тарнуме со шнуровкой, штаны со вставками из булатика, сапоги с отворотами. Очень похож на капитана Брана, только без усов, без повязки через глаз, но с бритой наголо головой.
- Ну, вот я тебя и нашёл...
Потом он на скамье, она по-прежнему в кресле, друг против друга, глаза в глаза.
- Знала бы ты, что со мной было, когда и тебя Горячая у меня забрала, - рассказывает Тарнум, - обезумел, как есть обезумел!
- Неужели не сплю, - шепчет Рута, - неужели ты и правда не сон?
- А потом и с лесопилкой простился, и с починком, - продолжает он, - на баржу сел. А знаешь, с чем проститься было сложнее всего? С нашим Гнездом.
- Нет нашего Гнезда больше, - тихо говорит Рута, - разрушила я его, уничтожила...
- Ошибаешься, - качает головой Тарнум, - его не разрушить.
- Не знаю, быть может, - голос Руты дрожит, - прости меня, если можешь, за всё прости...
- Глупая, - Тарнум осторожно касается её щеки, - какая же ты у меня глупая...
Молчат, долго молчат, Рута вздыхает:
- Столько вопросов - и о семье, и о том, как искал, что и не знаю, с какого начать.
- О семье много рассказать не получится, - отзывается Тарнум, - ведь за тобой отправился почти сразу же. Знал, что в Тёплой Гавани непременно задержишься, и настиг бы, но вышла с нашей баржей неприятность - напали пираты. Меня, как и ещё нескольких мужчин, взяли живыми, рабами на их треклятое судно. Там и сгнили бы, если бы эти выродки не попали в облаву.
- Банда Лукана, - догадывается Рута, - пираты ничтожные, пантеону противные...
Память послушно переносит на площадь Правосудия: три грязных человека на эшафоте, а к ним направляется смерть в образе палача с ледяной булавой.
- Так ты слышала о той банде? - удивлённо спрашивает Тарнум, - и до сих пор помнишь?
- Да, - смущённо улыбается Рута, - помню. Так что было дальше, когда попал в Тёплую Гавань?
- В столице непросто пришлось, - Тарнум хмурится, потирает заросшую щетиной щёку, - город очень большой. Блуждал, блуждал, пока будто не толкнуло что-то в "Красные сапожки" заглянуть. Там посчастливилось разговориться с Розамундой, она тебя вспомнила.
- Мы с ней дружили, - кивает Рута, - чуточку.
- Хорошая девушка, - говорит Тарнум слегка изменившимся голосом, - она же и о Натале рассказала. Да лучше бы не рассказывала, потому что из-за Наталы и сбился. До Синглии добраться труда не составило, там не составило труда разузнать, куда она отправилась. Я и подумал, что ты тоже с ней...
- Я хотела, - грустно говорит Рута, - мне с Наталой нравилось, но она не взяла.
- И правильно сделала, - заверяет Тарнум. - Если бы знал, что Беллкор собой представляет, тысячу раз подумал бы, стоит ли совать туда нос. Ну, да ладно, не о том речь. За Наталой долго гонялся, догнал, но только для того, чтобы выяснить - гнался за миражом. И всё же она помогла: переговорила с капитаном, чтобы взяли в команду, а собирались они в Играгуд. Даже если сейчас там нашей вертихвосточки нет, сказала, скоро будет, верь мне.
- А где Натала сейчас, не знаешь? - спрашивает, улыбнувшись, Рута.
- После Играгуда собиралась в Хладу - на покой, как говорила, да только сложно такую, как она, в покое представить.
- Это уж точно. Но кто же помог тебе с розысками здесь? Кроме цвергов, никто на ум не приходит...
- Помогло вот это, - Тарнум достаёт из кармана куртки до боли знакомый осколок артефакта, с продетой в дырочку тесёмкой, - в соединении с чарами поиска. Кстати, надень.
- Нет, ты что, - трясёт головой Рута, - я не могу!
- Надень-надень, иначе я сам, - взгляд суровый, решимость в голосе, потому упирается Рута недолго.
- Вообще, мне здесь нравится, - говорит Тарнум. - Пока тебя искал, неожиданно разбогател - и кораблик хватило приобрести, и команду нанять. Жаль, в это ваше волшебное окошко галеру мою не видать, она тебе понравилась бы.
- А как назвал?
- "Стрекозой", по твоему знаку в круге. Ты же не забыла, какой сегодня день? Так подгадать и старался, чтобы сегодня встретились.
- Нет, не забыла, и я счастлива, правда счастлива.
- Всё хорошо будет, слышишь? - Тарнум берёт её за руку, целует. - Как исцелишься, сразу же заберу, и уплывем, и всегда будем вместе.
- Да, - Рута накрывает его руку своей, - так и будет.
Проксима, застывшая на соседней скамье, внимательно слушает, уголки губ приподняла улыбка.
[
Симбиоз, стадия носителя
]
Интерлюдия первая
[1]
О скором начале выброса говорит молочно-белая пелена, заполнившая сферу соединителя-разделителя. Мысли Аваллаха, растянутого на распорках силовых полей, и без того медленные, словно бы тонут в белом, теряются. Края Раны дрожат, и дрожат все миры Определённого - от Сущего до Ментала. Аваллах чувствует линию, по которой прошло Разделение, обрубки нитей, ведущих к высшему телу, взрываются пиковым выбросом боли. Эта боль притягивает другую - боль новорождённой души. Пойманной в сачок бабочкой, та попадает в область действия соединителя-разделителя, к обрубкам кадавра тянутся яркие нити, пробуют соединиться, но соединиться не получается. Тогда нити тянутся к области Сопряжения, к астральным узлам. Вокруг высшего астрального тела Аваллаха формируется венок из семи энергетических шаров: первым рождается оранжевый, затем голубой, затем жёлтый, красный с зелёным, синий, и, наконец, фиолетовый. Руки энергий мнут ком лавы, придают человеческие очертания, шары раскручиваются радужным колесом, разделяют силовой кокон на две части, как если бы по тому прошлась дисковая пила. Последнего Аваллах вынести уже не в силах, проваливается в спасительную пустоту.
Дальнейшее пребывание на базе слияния Аваллах помнил плохо, урывками. Выбираясь на краткий миг из пучины тяжёлых, болезненных снов, он снова в неё погружался. Камера при каждом новом пробуждении была другая, двуликий один и тот же - Ансей.
- Симбиоз прошёл успешно, - сказал при первом пробуждении, - фиксацию пока не снимали, для лучшего сращения.
Аваллах потянулся астральной нитью, чтобы ответить, но нити не слушались - тянулись куда угодно, только не в сторону опекуна.
- Даже не пытайся пока, - сказал Ансей, - ничего не получится. Спи.
И Аваллах спал, и видел сны. Все без исключения были яркими, но рваными, бессвязными. То ли потерял стабильность его эфирный двойник, выведенный из равновесия симбиозом, то ли потерял стабильность сам Эфир, выведенный из равновесия выбросом.
- Да, - подтвердил догадку Ансей, - дело в Эфире. Если мир физический оправляется от последствий выброса довольно быстро, то по миру-отражению волны возмущений прокатываются ещё долго.
Аваллах снова потянулся нитью, на этот раз почти получилось соприкоснуться.
- Осторожней, - предостерёг опекун, - вчера сняли фиксацию, от чрезмерных усилий могут разойтись астральные швы. Спи.
От сна к сну обрывочность уходила, уступая место мозаичности. Всё чётче проступала одна большая картина - жаль, не всех фрагментов хватало.
- Как самочувствие? - спросил Ансей прямо во сне, - не ухудшилось?
- Нет, - ответил Аваллах прежде, чем понял, что слушаются нити безупречно.
- Ты смог ответить не потому, что находишься в Эфире, - упредил его вопрос опекун, - а потому, что моторика полностью восстановилась. Прими мои поздравления.
- А как Аун? - спросил Аваллах, - с ним тоже всё хорошо?
Ответил Ансей не сразу, астральная нить протянулась от другого кокона:
- Не вполне, синдром ложных примесей.
- То есть ему кажется, что душа досталась нечистая, с фрагментами?
- Да, хотя на самом деле никаких примесей нет. Но если бы синдром не был купирован, ложные фрагменты очень скоро перестали быть ложными - Аун сам вдохнул бы в них жизнь. В настоящий момент он вне опасности, пусть процедура слияния и затянется.
- Рад слышать, что угроза миновала, - сказал Аваллах, - надеюсь, дальнейшее слияние пройдёт без осложнений.
- Не сомневайся, - заверил опекун, - и хватит на этом об Ауне. Сейчас, как только проснёшься, отправимся на контроль - в результатах его у меня никаких сомнений. Затем камера сохранения и путешествие до Крюлода, затем эвтаназиум.
- То есть базу покину уже сегодня? - спросил Аваллах, не зная, радоваться или огорчаться.
- Уже сегодня, - подтвердил Ансей. - Скажу честно, такого быстрого слияния, как у тебя, не наблюдал очень давно, а наблюдал я их, как понимаешь, предостаточно.
[2]
Кипит небо, кипит твердь, кипят цилиндры огнекатков, запечатанные с двух сторон, заключённые в яркое до белизны пламя. Боевые машины огненных кадавров катятся валом, навстречу им катится вал простейших. Сшиблись. Аваллах в одном из цилиндров, поддерживает пламя, растёкшееся по внешней его поверхности, не даёт погаснуть. Устремляет огнекаток на исполинского, размером с небольшую башню, червя, тот распахивает увенчанную щупальцами пасть, заглатывает. Внутри твари кольца зубов, раскалённый Аваллахом цилиндр крушит их, выламывает. Червь вздувается, обращаясь подобием скользящего шара, разлетается с громким хлопком на куски. Кончено.
По небу со стороны Раны расползаются трещины, за волной простейших следует волна сторуких. Сторукие - это сферы, состоящие из огромных человеческих рук, соединённых в одной точке - ядре. Сами руки уничтожать бесполезно - будут отрастать снова и снова, пока не уничтожишь ядро. Аваллах и раскаляет, и ускоряет огнекаток до предела, сходится с одной из тварей. Часть рук отлетает, разбрызгивая капли кожи и крови, другие хватают цилиндр, держат, пусть пламя и плавит пальцы, третьи колотят тяжёлыми кулаками. Предельным усилием Аваллах вырывает машину из хватки, катит назад, но от сторукого не уйти - прокатывается сверху, проходится кулаками. Пламя вокруг огнекатка тускнеет, движется он всё медленнее, сторукий хватает, подбрасывает. Другой сбивает цилиндр в полёте, принимается, сдирая ногти, ковырять одну из боковых стенок. В следующий миг его самого сбивает чёрная тень - троглодит. Боевые животные чёрных кадавров, троглодиты напоминают ящериц, закованных в панцирь. Глаз у них нет, зато есть кристальные когти и зубы, усеянный костяными шипами хвост. Хвостом троглодит сторукого и бьёт, добавляет ударом массивного черепа, впивается в середину, будто в диковинный плод. Из ядра хлещет струя белёсого дыма, руки метаются с такой быстротой и силой, словно хотят от него оторваться, наконец обвисают. Кончено.
Сквозь трещины в небе проступают белые волокна, тяжёлыми каплями срывается Ихор. Твердь содрогается, когда недалеко от искорёженного цилиндра Аваллаха садится мантикора - одна из самых крупных тварей Раны. Вырвавшийся из механического скорпионьего хвоста луч отсекает троглодиту переднюю часть тела, задняя вертится на месте, скребя шипами выжженную твердь. В качестве следующей цели мантикора выбирает адамантового паука - боевую машину кристальных кадавров, мечет луч за лучом. По своему строению адамантовый паук схож со сторукими, за той лишь разницей, что к одной точке крепятся не руки, а многосуставчатые ноги. Взмахнув кожистыми крыльями, мантикора поднимается, стреляет на лету, стараясь послать луч в центральную часть голема-гиганта. Брызжет крошка, но паук продолжает движение, молниеносным взмахом задирает одну из ног, выворачивает, отражая внутренней поверхностью струну луча. Мантикора сбита - падает, ревёт. Подошедший паук раздавливает её, затем и огнекаток Аваллаха, на который наступает случайно...
Он проснулся, растёкшееся тело покоилось на диске сна и восстановления. Какое уж тут восстановление, если Эфир переносит в Кровавое время снова и снова, воспроизводит в мельчайших подробностях весь тот ужас. Впрочем, Аваллах понимал: дело не столько в Эфире, сколько в новорождённой душе. Именно ей, всё ещё находящейся в состоянии шока, требовалось созерцание кошмаров кадавра - подобное уравновешивалось подобным. Той же цели служили визиты в верхнюю процедурную, где Аваллах соприкасался со смертельно больными людьми. Ауры их имели то тёмно-жёлтый, то бирюзовый, то синий оттенок, в исключительных случаях - бледно-фиолетовый. Прикасаться к ним было одно удовольствие - ничего резкого, острого, обжигающего. Поражала тяга людей к жизни: знали, что обречены, но в каждом при этом искоркой лучилась надежда. Некое подобие искорки появилось и в его симбионте, время от времени протягивалась тончайшая астральная ниточка, но стоило Аваллаху потянуться навстречу, сразу же исчезала. "Значит, пока ещё рано, - размышлял он, - тем не менее, знак хороший".