После обряда Фаргал придержал алхимика за руку:
- Подожди, Киприан, об артефакте потолковать надо.
Баглай посмотрел на сына неодобрительно, щека со шрамом дёрнулась. Фаргал съёжился под этим взглядом, заговорил и быстрее, и тише:
- Сабрина, жена моя, понесла, а до того мёртвый родился - ну, помнишь...
- Сильный артефакт нужен, - чародей прикрыл веки, словно искал что-то внутри себя, перебирал, - с эфирным воздействием. Иначе сольются две тени, не будет жизни ребёнку.
- Вот и я про то же... Так когда подойти? Сколько в задаток?
- Завтра приходи, и жену приводи обязательно - слепок сделаю. Тогда и о материале потолкуем, и о цене.
Рута заметила взгляд отца, внизу живота от него неприятно заныло. Не ветер ножом прорезал - плохое предчувствие.
Все они и любили Баглая, и боялись; скучали, когда заступал на вахту, избегали, когда возвращался. Руте отец часто казался ледяным големом: холод снаружи, а сердце горячее. "Он не со зла, - говорила мама Бригитте, когда и той доставалось, - просто вспыльчивый". Бригитта хмурилась, сверкала глазами, но молчала. Она и сейчас молчит, хмурится, а на руках малыш Нин, уже очень большой, и вот он - улыбается. Руте вдруг стало тоскливо, захотелось тоже стать маленькой, не взрослеть. Ведь те ребятишки дальше по берегу, они пусть и грязные, и одеты едва, а счастливей.
[2]
"Кулак" их давно уж распался, сами по себе теперь "пальцы". Началось всё с Ратмы, которого Киприан крепко взял в оборот, и не до забав тому стало. Казарнак всё чаще уходил к старшим ребятам, особенно с Баандаром сдружился, Маклай, наоборот, уходил на починок, и сдружился, что удивительно, с Тарнумом. Хотя мальчишек, их разве же поймёшь? Они и теперь дерутся, но уже не так, как раньше. Раньше между починковскими и поселковыми война была, только детская. Айрис тогда сразу сказала, что с поселковыми и Казарнаком, а Руте хотелось быть и с поселковыми, и с починковскими.
- Так нельзя, - упрекала сестра, - выбирать нужно. Лёд против дерева, понимаешь?
- Не-а, мне и лёд, и дерево одинаково нравятся.
- Значит, не лёд ты и не дерево, а твой любимый лёд для лепки - лепи из тебя, что хочешь!
Рута, конечно, обиделась, но сама мысль ей понравилась. Что, если все люди - фигурки, только не понимают? Или не все? Может, есть такие, с которыми не поиграешь? Она не раз возвращалась к этому образу, тлеющая внутри искорка дара не позволяла забыть, и когда Тарнум поведал свою историю, в Руте будто щёлкнуло что-то, сложилось из кусочков целое. Да, есть такие, с которыми не поиграешь, потому что твёрдые, как камень тороса.
- И ей, и ей расскажи! - горячится Маклай. Они в заброшенном охотничьем домике, устроенном в кроне старого белого дуба. Тарнум нашел это место и дал имя - Гнездо. Открывает только тем, кому доверяет, и если бы не Маклай, Руте бы сюда не попасть.
- А ты смелая, - Тарнум смотрит на неё, изучает. Волосы у него соломенно-светлые, глаза карие, кожа чистая, да и весь он ладный, красивый.
- Всё его носишь? - Рута показывает на осколок артефакта, выглянувший из-под рубахи.
- Ношу, хотя ничего волшебного там уже не осталось, так Ратма сказал.
- Что ещё он сказал? - Рута хмурится, неприятно упоминание Ратмы.
- Что осушила его ты, - на губах Тарнума играет хитренькая такая улыбочка, Руте очень хочется её стереть.
- А если и так, то что?
- Да ничего, ничего, я тебе благодарен.
Рута не стала уточнять, за что именно, ответ пришёл сам собой, увидела как бы со стороны. Киприан крутит в пальцах сердце голема, говорит:
- Артефакты столь высокой силы опасны для тех, у кого нет способностей к волшебству, потому оставить тебе его не могу.
- Там ещё кусочек откололся, можно его? - спрашивает Тарнум. - Мне на память, потому что отец... потому что отца...
- Да, понимаю, - Киприан сдвигает кустистые брови, - кусочек я тебе осушу, подготовлю.
Однако же осушил, как выяснилось, не до конца.
- Всегда пожалуйста! - Рута подмигивает Тарнуму, и уже у неё на губах хитренькая такая улыбочка.
- Расскажи же, - встревает Маклай, - о морозных пауках расскажи!..
- Так ты хочешь услышать о пауках? - в голосе Тарнума что-то меняется, меняется взгляд. - Не люблю об этом рассказывать, очень.
Вопрос задан Руте, Рута не спешит отвечать. С одной стороны, если не любит рассказывать, может и не надо? И пусть Маклай обижается. С другой - любопытно же!
- Да, хочу...
И Тарнум начинает - сухо, скупо, голос то и дело срывается. Но чем дальше, тем с большим жаром он говорит, от жара этого в Руте что-то тает и будто бы звенят колокольчики.
- Далеко отсюда, на юге, есть Чистое озеро. Вода в нём всегда хорошая, даже летом, когда чистую воду не отличишь от волшебной. Мы жили в посёлке Приозёрном, с северной стороны озера, а с южной был посёлок Заозёрный. Вот так, да, незамысловато. Жили богато, чего говорить, и рыбы вдоволь, и пушной птицы, и зверя озёрного, но у Горячей коварный нрав...
Рута слушает, не упускает ни слова - жаль, она больше не прикасается к волшебному льду. Взять бы ком, размягчить, растянуть, и вот они, каверны, проточенные коварной рекой, под озером и под посёлком. Вода в кавернах собирается, собирается, со стенок свисают наросты, похожие на гроздья поганок. Поганку цепляем к поганочке, поганку к поганочке, и получаются похожие на грибы-дождевики яйца, из которых вылупляются пауки. Сначала маленькие, потом всё больше и больше. Каверны кишат пауками, пауки жрут друг друга, но меньше их не становится; Горячая вливает в пауков волшебную силу, прокладывает путь наверх, к людям. Теперь вылепить ночь, звёзды на небе, серебряный глаз Салмы, и как пауки появляются из-под смёрзшейся в камень земли. Как бьют чарами холода в стены домов и стены крошатся осколками льда, как плюются морозом в людей и люди крошатся тоже. Смотрители подняли големов, но их слишком мало, разрывают на части. Люди спасаются кто куда, живущим у пристани повезло больше всех - с ночи на реке баржи. Давку нечего и лепить - она и есть один большой ком. Тарнум там, вместе с братом, матерью и отцом, но двух сестёр и ещё одного брата они потеряли. Пауков Горячая не пускает, мечутся по береговой насыпи, плюют стрелами льда. Баржи отчаливают, посёлок за спинами спасшихся стремительно превращается в морозный узор, сотканный из паутины...
- А что случилось со вторым посёлком? - спрашивает Рута тихо.
- Я же не знаю, - вздыхает Тарнум. - Только то, что говорили люди с заходивших сюда барж. И не мне говорили, а матери...
- Пауки и до Заозёрного добрались, так? - понимает Рута. - И всех убили?
- Почти, - следует ответ, - осталась горстка смотрителей. Торосы рядом с ними где раскололись, где расплавились, а они устояли, дождались подмоги.
- И кто же им помог?
- Из Тёплой Гавани пришел корабль с солдатами и чародеями, пауков сожгли вместе с руинами, каверны чем-то залили. Теперь там новые Заозёрный и Приозёрный, как говорят.
- Вернуться не хочешь?
- Зачем? Теперь мой дом здесь.
[3]
По реке идёт тюремная баржа; на палубе не только големы-стражи, но и огромный снежный медведь - с ошейником, как и арестанты.
- Знаете, кого везут? - спрашивает Баандар, играя ножичком с костяной рукояткой.
- И кого же? - хлопает ресницами Айрис.
- Огненного Снежка банда, - ухмыляется Баандар, - с самого Острова сослали.
- Отец говорил, - спешит добавить Казарнак, - тринадцать посёлков сожгли, покуда их взяли.
- Ещё скажи - тринадцать городов со столицей в придачу! - Баандар смеётся, будто лает.
- Не веришь, не надо, - Казарнак отворачивается, отходит.
Руте Баандар не нравится: лицо острое, будто топор, и сам острый, резкий. Казарнак тоже не нравится, когда пытается к нему подластиться.
- Вот мороки будет, если Снежка этого в нашем остроге оставят, - говорит Айрис. - Он же, наверное, сильный чародей.
- В нашем и оставят, - Баандар шумно отхаркивается, сплёвывает, - в каком же ещё? А против чар ошейник с подавлением, и вся недолга!
От посёлка, если прямо на север, к ледозаготовительному острогу вела просека. Ходить просто так по ней было нельзя, но "кулак" запреты не отпугивали, а привлекали. Летом пошли, без Ратмы уже, три года назад дело было. Маклай наелся по дороге каких-то ягод, живот ему прихватило, Казарнак нашёл для закрепления какую-то травку, чем только усугубил. Нет, до острога они всё равно добрались, только очень не скоро. И стены из заострённых брёвен видели, и две башни с воротами, и большое колесо над рекой. А их увидел острожный патруль, и, в общем, от отца тогда сильно попало.
- Сколько раз говорил, чтобы туда не ходили? - спрашивал он ледяным голосом под свист ремня, - сколько раз говорил, что опасно?
Те же вопросы задавал потом Айрис и она сильно визжала, а Рута все удары приняла молча, потому что знала - за дело. Видела, какая чёрная туча поднимается над колесом, слышала гул, будто бы пчелиный рой. А ещё она поняла, что отца "рой" не трогает, есть у него какая-то защита. Связано это было со шрамом, о котором Баглай не рассказывал никогда, и никто не рассказывал, а у самой Руты расколоть орешек тайны не вышло, оказался не по зубам.
- Отец пришёл, сам не свой, а Фаргал ему под руку... - Айрис встречает у ограды, по щекам катятся горошины слёз. - Говорила же я, много будет мороки: и убил он кого-то, и едва не сбежал...
- Кто не убил? Кто не сбежал? - Рута только что вернулась с починка, ничего не может понять.
- Да Огненный Снежок этот, Снежок!
Рута хочет обнять, успокоить, но чувствует - дома неладное, нужно спешить. Вбежав, замирает, словно сковал мороз. Отец бьёт Фаргала - бух, бух! - Сабрина пытается встать между ними, мать плачет, закрыв лицо руками, Бригитта прячет за спиной Нина. За что же он его так? Не то слово сказал? Не так посмотрел? Тот случай, когда для пожара достаточно искры. "Это из-за меня, - думает Рута, - всё из-за меня..."
На отказ Киприана взять её в ученицы отец крепко обиделся, пусть не показывал вида. После того, как Фаргал попросил артефакт для Сабрины, обиделся и на него. Рута знала, поведали колокольчики.
- Не лезь под руку, слякоть! - получает удар и Сабрина, охает, сгибается пополам.
- Убийца!.. - Рута сама не понимает, как в руках оказывается бадейка с Чистюлей, как выплеснувшаяся вода превращается в кулак, а кулак ударяет отца.
Пусть Рута знала, кто лишил маму ребёнка четыре года назад, она так никому и не рассказала, что знает. Не смогла. Знание смёрзлось ледышкой, и вот ледышка разорвалась, разлетелась осколочками. Если Сабрину не защитить, погибнет ребёночек, а такого допустить она не могла.
- Что ты сказала? - Баглай, пусть с трудом, но поднимается. Из носа бежит кровь, губа лопнула, щека дёргается быстро-быстро.
- Убийца... - говорит Рута, но уже тише, отступает на шаг.
- Не тронь её! - кричит кто-то. Мама? Бригитта? Фаргал?
Пятясь, Рута обо что-то спотыкается, падает, прикрывается бадейкой. Баглай её вырывает, отбрасывает, поднимает дочь за волосы, отвешивает затрещину. В голове Руты звенит, слух куда-то пропал, она хочет подняться, но ноги почему-то не слушаются. Рядом пузырится Чистюля - буль-буль-буль, дайте воды! Глядя, как он расползается, Рута думает: "Это умирает моя волшебная сила, исчезают последние крохи". Приходит холод, за ним темнота, Рута закутывается в них, как в одеяло.
[Год четырнадцатый]
Первая любовь
Хлада, починок Заливной
[1]
Рута пела, Рута собирала цветы - счастливая, такая счастливая! - а вокруг гудели шмели и пчёлы, стрекотали кузнечики, птицы гомонили на все голоса. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак! Пусть короткое, зато жаркое, вспыхивает ярким цветком.
Рута упала в объятья травы - мягкие, нежные, такие же, как у него. Завидуют, пусть все завидуют! Расцвела она рано, быстро набрала сок: тугая коса, тонкая талия, крепкие бёдра, высокая грудь. А взгляд? А движения? А улыбка? Ха! Отбросила букет, сорвала ромашку, принялась обрывать лепестки. Любит, не любит...
Как она танцевала в круге, как же она танцевала! Барабаны стучали, струны звенели, а она танцевала. Всю себя отдавала в том танце, без остатка. Пламя костров обжигало, обжигал его взгляд. Бригитта там тоже была, отвела потом, разгорячённую, в сторону:
- И где же ты всего этого набралась? - спросила с укором.
- У Сабрины, - Рута поправила гирлянду цветов на груди, - а что не так?
- Мала ещё для столь горячих плясок!
- А Сабрина сказала, пора уже...
- Жаль, я не твоя мать...
- Да ладно тебе, - Рута улыбнулась, играя ямочками, - как Нин, как Пилип?
Бригитта покачала головой, усмехнулась:
- Лиса-а...
Из дома Баглая Бригитта ушла год назад - кузнец, овдовев, взял в жёны. Нина она, понятное дело, забрала тоже.
- А у Фаргала с Сабриной долгожданное пополнение, ты же знаешь? Уж на что Миринда красавица, а Фиона ещё красивей! Но орёт, но орёт...
Рута и сама не жила больше с родителями. Уже три года тому, как Фаргал поставил в починке большой бревенчатый дом, забрал к себе. Родителей уговаривать долго пришлось, с Баглаем спор особенно тяжёлым вышел, но и брат уже не тот, и отец. Один год от года крепчает, другой - мягчеет.
- Знаю, конечно. Потому, наверное, за тобой и не следят, что Фиона.
- А зачем за мной следить? Я уже взрослая...
- Нет, я всё же тебя проучу!
Рута выворачивается, бежит от огня, бежит в темноту. Бригитта бросается следом, но куда ей, косолапой медведихе, догнать. И что здесь забыла? Сама к Пилипу ушла, а всё туда же! Нолана, наверное, и не любила вовсе...
- Рута, ты здесь?
Он! Рута прижимается к дереву, замирает. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, голова кругом.
- Я же знаю, ты здесь...
Смеясь, Рута бежит, манит, словно дриада. Останавливается у старого белого дуба, в наплывах и мхе, не верит глазам. Не может этого быть! Поднимает голову: всё верно, Гнездо. Думала, без оглядки бежит, а выходит, что понимала? Выходит, что так. Повесив гирлянду цветов на деревце рядом, Рута находит неприметный уступ на коре, второй, третий - поднимается. Кто и когда наложил на охотничий домик чары? Неведомо, но то был искусный чароплёт. Дерево по-прежнему крепкое, звуки за пределы домика не проникают, и от гнуса защита, и от птиц.
Рута зажигает вечную лучину из волшебного дерева, садится на край топчана, застланного шкурами. Рассказала ли Бригитта Фаргалу, как она танцевала? Будет ли брат искать её ночью, или дождётся утра? Рута об этом сейчас даже не думает, мысли заняты только одним. Есть дуб-великан, охотничий домик, она в нём, а ещё тот, кто поднимается следом, больше ничего и никого.
- Тарнум!..
Скользнув в открытый люк, он появляется почти бесшумно, камешек на груди вспыхивает в свете лучины.
- Танцевала... - говорит, - как же ты танцевала!..
- Для тебя...
Руте страшно, но совсем чуточку, что-то в ней поднимается тёплой волной, просит выхода. Тарнум гасит лучину, делает шаг к топчану. Она ищет губами его губы, находит. Сладкие, такие сладкие! Руки Тарнума немножко дрожат, когда помогает освободиться от платья, Рута, кажется, дрожит вся, и не от холода, от внезапно охватившего жара. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак!
Тарнум входит неумело, поспешно, боль пронзает ледяным кинжалом, но тёплые волны сильнее, растапливают лёд, и Рута отдаёт себя целиком, без остатка. Кажется, сама Горячая влила в неё свои воды, и наполняет, и наполняет. Рута сладко постанывает - сейчас, вот сейчас она переполнится! - и взрыв половодья, и миг исчезновения в нём...