Подумав об этом, Ника улыбнулась, и тут-же услышала возмущенное:
— Ах, она ещё и смеётся надо мной. Нет, это дикий бред! Ты развелась, но зачем тебе этот ребёнок? Без него ты легко устроишь свою жизнь. Хоть завтра я познакомлю тебя с прекрасным парнем. Но сейчас! Извини меня, но ты сейчас никому не нужна!
— Я нужна своему ребёнку! — тихо промолвила Ника, но Лена, не обратив на эти слова никакого внимания, что-то решала, задумавшись.
— Хочешь, я завтра всё устрою, и тебе вызовут преждевременные роды. Только скажи, да!
— Нет! — вставая с дивана, проговорила Ника. — Я хочу этого ребенка, и он будет у меня!
— Тогда сойдись с мужем, и живи как все!
— Нет! — гневно сверкнули черные глаза девушки. — Теперь я буду сама решать свою судьбу! Для этого я уже достаточно взрослая!
Хлопнув дверью, Ника выскочила на лестницу, и стала быстро спускаться вниз. В подъезде пахло краской и новой доской. В недавно выстроенный дом жильцы въехали
лишь месяц назад. У Ленуси квартира на пятом этаже, и Ника ещё довольно лихо взби-рается по лестнице в квартиру сестры. Но скоро, довольно скоро она будет медленно запол-зать на этот этаж. Будет ползти как черепаха, отдуваясь и хватаясь за поясницу на каж-дом пролёте этажа.
Девушка рассмеялась. Но это ещё всё впереди! И не стоит заранее волноваться. Она мо-лодая, крепкая и у неё должно хватить сил на всё. На всё!
Жизнь Ники шла своим чередом, как и у всех женщин, которые ждут ребенка. Придя после работы в свою маленькую квартирку, она топила печь, с которой вскоре научилась легко справляться. Варила что-то несложное, чтобы покушать, и заваливалась спать, или читать. А иногда, она садилась на койку по-турецки, и вязала маленький, словно игру-шечный свитерок. Только недавно она научилась вязать, и у неё это неплохо получалось. Ленуся нашла выкройки в своих старых журналах, и теперь Ника полностью погрузилась в схему вязки свитера для малыша, ярко-голубого цвета, с весёлым солнышком на груди, белым облаком на голубом небе, и веселым зайцем на зеленой лужайке-резинке. Целыми вечерами Ника что-то высчитывала, складывала, делила, умножала, а затем вывязывала узор. Ленуся поглядывала с недоумением на младшую сестру и пожимала удивленно плечами.
— В жизни не подумала бы, что из этого сорванца-девчонки могла получиться нор-мальная женщина. — говорила она тёте Фани, приезжая изредка её проведать.
Тётя согласно кивала головой и вздыхала:
— Жаль, что у Ники с Игорем всё так получилось. И, кто из них прав, кто виноват, кто знает?
Ника несколько раз приезжала вместе с Ленусей, и эти разговоры были совершенно неуместны в её присутствии. Напившись душистого травяного чаю с вареньем, Ника помогала Ленусе убирать посуду со стола, а затем сестра садилась на старинный пуза-тый диван и они долго болтали с тётей о всяких пустяках, да о своих знакомых, кто же-нился, кто развелся, кто уехал из Керкена и куда, или наоборот, вернулся в село.
Ника не участвовала в этих разговорах. Она уехала отсюда, когда ей было всего десять лет, или одиннадцать. Поэтому она мало кого помнит, да и знать она хочет только об од-ном человеке. Но это запретная тема, и лучше не спрашивать ни о чем, чтобы не трево-жить свою душу, и не страдать напрасно. Поэтому и сейчас, взяв с тумбочки книгу, она направилась в зал, и уже входя, услышала, как тётя сказала:
— А ты слышала Ленусенька о Володе Зоринском?
Ника замерла, её обдало жаром, а сердце гулко забилось в груди, словно собираясь выс-кочить наружу. Девушка прижала к груди книгу, и, сдерживая дыхание, прислушалась.
— Нет! Ничего не слышала! А что такое с ним? — спросила Лена, гремя блюдцами, кото-рые ставила в шкаф.
— Да прекрати же ты греметь! — мысленно взмолилась Ника, и сестра словно послу-шавшись, захлопнула, наконец, дверцу шкафа и присела рядом с тётей на диван.
— Ты представляешь, мы все думали, что он женился, а оказывается, нет, всего лишь собирался. И вдруг летом исчез, как испарился…
— Ну и что тут удивительного? — раздался равнодушный голос Ленуси.
— А то, что Тося сейчас слезами обливается. Каждый день со страхом почту ждёт. Гово-рит, её Володька в Афганистане теперь воюет! А может, и не воюет! — в раздумье прогово-
рила тетя Фаня, и, махнув рукой, добавила:
— А! От этой Тоси сейчас толком ничего не добьешься. После смерти Степана совсем
сдала, одно с другим путает. Так и с сыном. То говорит, служит, а на деле оказывается, воюет. И об этом никто не знает. Это большой секрет! — понизив голос до шепота, произ-несла тётя Фаня. Но женский скепсис видимо всё равно взял верх, потому-что усмехнув-шись, тётя продолжила:
— А недавно говорила, что Володька у неё разведчик, а не лётчик. Ну, вот и пойми её! Ох, Тося, Тося! Не доведёт до добра её страсть к виноградному вину, ох не доведёт!
И тётя Фаня, вздохнув возмущенно, стала что-то доказывать Ленусе. А Ника, кое-как переступая ногами, дошла до софы, и, опустившись на неё, зарылась лицом в подушку и слёзы потоком хлынули из её глаз. Но это были слёзы счастья, так как душа девушки пела в унисон её сердцу:
— Он не женился, он мой! Он не женился, он мой!
Она так и уснула в зале, на софе, уткнувшись лицом в сырую от слёз подушку. Тётя Фаня, укрыв девушку тонким одеялом, погладила её по голове и прошептала:
— Бедная, несчастная наша девочка!
Но она глубоко ошибалась. В эту ночь, в эту тихую январскую ночь, не было более счаст-ливого человека, чем эта девушка, свернувшаяся калачиком на старой скрипучей софе. Если бы кто знал меру этого счастья, он бы поразился. Ибо оно было необъятно, и можно разве что сравнить его с самим небом или Вселенной! Но оно было ощутимо даже во сне, когда, казалось бы, всё спит, словно умирая во времени, а эта девушка улыбалась, и её улыбка была залогом этого счастья!
— Ника, ты словно цветок, с каждым днём расцветаешь и становишься всё краше и краше! — говорили пожилые медсёстры, с улыбкой поглядывая на девушку, которая вошла в гардеробную, и теперь переодевалась, снимая свое широкое платье, пошитое из нежной розовой тонкой шерсти.
Платье сшила Ленуся по выкройке из зарубежного журнала, затрепанного и прошедшего не одни руки. Платье получилось премиленькое, и даже самой Нике оно очень нрави-лось Но видимо, " не только платье красит человека". Ника знает воочию, что если душа поёт от счастья, если сердце млеет от восторга и умиления, от радости встречи каждого нового дня, то ты и будешь самой красивой, независимо ни от чего. О счастье, перепол-нявшем тебя, расскажут твои глаза, твоя улыбка, твоё тело, которое источает эти тончай-шие флюиды…
Скорее всего, " излучают счастье" все беременные женщины, вольно или невольно, и это так понятно, что можно бы не обращать внимания на восхищенные взгляды, и даже за-вистливые, со стороны женщин, и даже мужчин.
Нет, Ника ещё не привыкла к столь откровенному любованию её округлившейся фигу-рой, И ей хочется поскорее уйти из гардеробной, но сегодня пятница — санитарный день, спешить некуда, и ей ничего не остается, как застенчиво улыбнуться этим женщинам, прожившим уже добрую половину жизни, и сказать:
— Не знаю, вам виднее, какая я стала…
— Нам то виднее, что материнство тебе только на пользу пошло, только толку от того мало! Другому, это надо видеть! — горестно вздохнула одна из пожилых медсестёр, и от этого вздоха, сердце Ники почему- то тихо заныло в груди.
— Пошли детка, пора смену принимать! — её напарница, медсестра со второго поста, На-талья Кирилловна, без пяти минут пенсионерка, подхватила девушку под руку, и легонь-ко подтолкнула к двери, при этом, умудрившись прогнуться назад грузным телом, и су-рово глянув на праздно сидящих медсестёр, осуждающе произнести:
— Ох, бабоньки и языки у вас! А ещё медсёстры! Нашли время кому душу травить!
И обратившись к молоденькой девушке идущей впереди неё по коридору, добавила шут-ливо:
— А ты, на всякую похвальбу про себя думай, "кукиш тебе в глаз, кукиш". Ишь, пе-речницы старые, все глаза обмозолили, как будто сами пузастыми не ходили, да с мужи-ками своими не ругались. Будет дочка и на твоей улице праздник. Я сколько лет аку-шеркой проработала, всего насмотрелась, и любовь и разводы, и опять любовь. Если бы не пенсия, так бы и работала…
Она ещё что-то рассказывала Нике, но та почти не слушала её. Ника думала о том, как быстро прошли несколько месяцев работы, и как жалко ей уходить из этого коллектива.
Оказывается, она даже полюбила своё суматошное ЛОР-отделение. Но сегодня послед-ний день её работы, а с завтрашнего дня она уходит в декрет.
Завтра будет первое марта! Первый день весны, и день рождения мамы! Ника уже ото-слала поздравительную телеграмму, в которой кроме поздравления она сообщила Марии, что скоро приедет погостить к ней. Всего на недельку, не больше! Ведь с ребенком она навряд ли уже куда выберется. И если мама будет оставлять её у себя, она всё равно вернётся сюда. Она будет ждать Его! Володю!
Он приедет! Он скоро должен её найти. Она знает и чувствует это. Скоро, совсем скоро он придет в эту маленькую комнатку и заберёт её отсюда. Это обязательно будет. Ведь он дол-жен знать, должен чувствовать, как она любит его, как ждёт. И не только она, а даже тот малыш, что растёт под её сердцем, и чьи маленькие ножки острыми пяточками выпирают так часто в её животе. Ребёнок опять стукнул в бок пяткой, и Ника, положив ладонь на бугорок, улыбнулась:
— Ишь, как хулиганит! Слышишь любимый, малыш тоже думает о тебе!
— Ника, ты как девочку назовёшь? — эти слова ворвались в её сознание так неожиданно быстро, что Ника вздрогнула и чуть не выронила из рук шприц с новокаином, которым разводила пенициллин.
— Да что с тобой творится всё последнее время? — прикрикнула шутливо Наталья Кирил-ловна. — Боишься уже что-то спрашивать. Уж не влюбилась ли в кого из больных?
— Ну что вы говорите! Кому я сейчас нужна, такая! — в тон ей отозвалась Ника, но тут- же обратившись к пожилой женщине вновь, с любопытством спросила:
— А почему вы говорите о девочке? Может это будет мальчик!
— Я точно знаю, у тебя будет девочка! — Наталья Кирилловна словно приподняла над маленькими бледно — голубыми глазами черные, густо накрашенные усьмой брови, и хитро посмотрела на Нику. — Поверь старой опытной акушерке! Я же двадцать лет в роддо-ме проработала, всего насмотрелась. И как скажу, так оно и будет! Так как ты девочку назовёшь?
— Герой!
— Что? Герой?
Глянув на круглые удивленные глаза напарницы над сползшими на нос очками, на её черные густые брови, которые кажется, отдельно висели теперь на самой белой шапоч-ке, на удивленно полуоткрытый, ярко накрашенный рот пожилой женщины, Ника не выдержала, и рассмеялась громко, весело.
— Это что же за имя такое, диковинное? — наконец пришла в себя Наталья Кирилловна, опять принимаясь за флаконы с пенициллином.
— Геролина! Или Гера! Ещё в древней Греции богиня такая была! — терпеливо объяс-няла Ника, смущенно улыбаясь. — Помните, мифы про золотое руно…
— Ну, ты даёшь дорогая…Ну, а вдруг родится парень?
— Мальчика назову Володей!
— В чью честь?
— Моего деда звали Володей, и… мужа! — тихо закончила Ника и опустила голову.
ГЛАВА 11.
— Тётя Фаня, принимай гостей! — закричала Ленуся в приоткрытые двери дома.
Пока она ставила сумки, её дети — восьмилетняя Настенька и шестилетний Димка, ски-нув сапожки, промчались через коридор в комнату и уже с визгом обнимали бабушку Фа-ню. А вскоре, на пороге появилась и она сама. Тётя прижимала к себе детей, и хитро поблескивая глазами, чуть покачивая головой, приговаривала охая:
— Ну-у, гостей у меня сегодня полный дом! Наконец дождалась….
— Поздравляем с праздником! С международным женским днём…
Лена поцеловала тётю, и пока та принимала поздравления от Ники, сестра, ловким дви-жением фокусника, выудила из необъятных размеров сумки большой цветастый платок, и накинула его на плечи тёти Фани. Пожилая женщина зарделась, смущаясь, словно де-вушка:
— Ну, зачем же! Поди, дорогой…
— Носи, и радуйся, нашему с Никой подарку! — строгим голосом ответила Лена и тё-
тушка, прослезившись, вновь расцеловала племянниц.
— Вероника, ты в декрете?
— Да! Уже больше недели.
Ника раздевалась в прихожей, вешая плащ на вешалку, которую помнила ещё с детст-ва, и которая навевала всегда приятные воспоминания о былом, когда жива была ещё бабушка Мотя, которую любили все дети за её словоохотливость и добрый нрав. Сколько вечеров Ника провела в этом доме девочкой, прибегая, в гости с ночевкой. Она до сих пор помнит мягкую перину на широкой бабушкиной койке, и даже приятное тепло мягкого роскошного тела дородной украинкой женщины, её бабушки. Кровать, все так-же стоит на своём месте, с той же самой периной. У стены стоит диван, с которого Ника не раз падала по ночам. В углу, на своем почетном месте обосновался такой же долго-житель, посудный шкаф, из которого Ника в детстве таскала конфеты. Да, многое в этом старинном уютном доме до сих пор напоминает о детстве, как и эта занавеска, за кото-рой всё также висит старый бабушкин макинтош.
— Надеюсь, теперь ты у меня поживешь с недельку-две. И тебе разнообразие, и мне не скучно! — тётя Фаня с удовольствием отмечала, как похорошела Ника, и как не вяжется к её умиротворенному облику образ отвергнутой жены, или будущей матери-одиночки.
— Ну что, составишь мне компанию?
— Нет, тётя! Сначала я поеду в гости к маме, а потом уже к вам.
— А я думала наоборот, поедешь рожать домой, туда, к Марии поближе…
Наверное, что-то в интонации пожилой женщины было необычное, но Ника сделала вид, что не замечает той тайной радости, что так явно ощущается в словах и во всём об-лике этой милой и такой одинокой сейчас женщины.
— Я хотела бы родить своего ребенка здесь. Там, где родилась я, и где прошло моё детство! — грустно закончила Ника и отвернулась.
На глаза, сразу набежали слёзы, но Ника упрямо тряхнула головой, и черные блестя-щие волосы, уже отросшие, всколыхнулись темной волной и опять упали ей на плечи.
Что-то сентиментальная она стала в последнее время, а чем ближе к родам, тем всё бес-покойнее у неё на душе.
— Ну и правильно делаешь! — довольная тётя подошла к Нике и погладила её по пле-чу. — Тут и надо рожать. На этой земле появилась ты, пусть и твоё дитё здесь тоже народит-ся. И даст Бог, всё уладится в твоей жизни! Дай — то Бог!
Ника подозрительно глянула на тётю Фаню, но та уже отвернувшись, разговаривала с Леной. Настенька с Димкой помчались во двор смотреть коз, но вскоре они ворвались в дом с криками:
— Ура! Тётя Люся приехала с Олежкой и дядей Геной.
— Ну вот! И ещё гости прибыли! — смеясь, говорила тётя Фаня, подставляя для по-целуя морщинистое, но всё ещё красивое лицо. — Теперь можно и праздник справлять.
Праздничный стол, накрытый в большой светлой столовой, получился на славу. По настоящему весенним и красивым. Тетя Фаня не пожалела свой дорогой хрусталь, и те-перь великолепные, ажурные фужеры и рюмки переливались разноцветными огоньками посреди стола, рядом с изящным графином, в котором ярким алым цветом сияло прошло-годнее виноградное вино. Строго и чинно выглядели вазы с традиционным винегретом, со-леными крохотными огурчиками, и вальяжно развалившимися поверху них, алыми ма-ринованными помидорами. А рядом, с элегантными заграничными вазами, которые тетя доставала всегда "по случаю", примостились пучки свежесорваного зеленого лука, на перышках которого крупными бриллиантами переливались капли колодезной воды.
Тётя Фаня сажала лук " под зиму", как говорила она, шутя, высаживая в начале фев-раля маленькие головки репчатого лука в длинный узкий ящик, на окно. Первый уро-жай снимался всегда на весенние праздники и дружно съедался под всеобщее подхвали-вание. Тётя, с румяными щеками толи от вина, толи от похвал, с превеликим удовольст-вием начинала делиться своими агрономическими секретами и познаниями.