– Вообще-то ещё вопрос, что в ящиках стола. Может, там шары для бильярда. Или гантели. И насчёт твёрдости вороны я не уверена. По-моему, заливаешь ты, серый.
– Ворона умеет летать. И стол полетит, если его выставить за окно третьего этажа. Это два.
– Но ворону-то не надо никуда выставлять! Она и так отлично летает.
– И, наконец, главное. Оба имеют отношение к классической поэзии. Это три.
– Ну, это уж слишком! – возмутилась девочка. – За столом можно, конечно, написать что угодно. Даже и стихи. Но при чём тут ворона?! Там вовсе был ворон! А не ворона твоя облезлая! Это разные птицы вообще! Нам биологиня объясняла.
– Что-то Ваши постоянные возражения утомили меня, – сердито зарычал Волк; звериные инстинкты явно начали одерживать над ним верх, тестостерон ударил в голову. – И знаешь, что я думаю? Девочка-девочка, я тебя, пожалуй, если не возражаешь, съем!
Оглянулась Некрасная Шапочка вокруг. Слева – бурелом, справа – болото, спереди – что-то вроде заброшенного кладбища домашних животных, сзади – вообще ничего интересного. Оттуда она, собственно, и пришла.
Поняла опрометчивая туристка, что помощи ждать неоткуда, вздохнула, открыла большой рот – и съела Злого Волка. Проглотила, практически не жуя. Ничего, через пищевод, разными напитками да бигмаками тренированный, как-то проскочило, а там дальше – желудок. Молодой, здоровый – переварит. Справится..
Вот такая нынче пошла молодёжь – инициативная, самостоятельная, вострая. На ходу подмётки срежут! В хорошем смысле этих слов.
И без всяких там охотников, между прочим, обошлось.
А вы всё: «МЧС, МЧС»…
Сказка о туманном взгляде
Этот взгляд…
Кайл знал за собой такую беду – неадекватную реакцию на столь распространённую – особенно в эпоху косметических модуляторов и торжества пластической хирургии – деталь женского лица, как красивые глаза. Умные или нарочито глупые; закрытые ото всех, как призрачные забрала, или распахнутые в мир, будто створки окна на даче; добрые или ледяные; невинные или опытные, как десять тысяч эдемских змиев… И всё это каждый раз оказывалось одной сплошной ложью, бесцельным, мелким враньём, наигранной позой, многажды тренированной и отшлифованной до самоварного блеска путём обезьяньего кривляния перед зеркалом (простите, безгрешные приматы). Интеллектуалки на поверку представали глубокомысленными дурёхами; глупышки – хладнокровными, расчётливыми базарными бабами; замкнутые – тупицами, малоразговорчивыми лишь ввиду тотального отсутствия мыслей; общительные – такими же дебилками, но болтливыми, как птицы-говоруны; невинные – опытными профурсетками или отмороженными, будто только что покинувшими монастырскую школу, жеманницами; развратные… О, эти и вправду были шлюхами, но скучными и тоскливыми, как блуд домохозяйки с соседом по этажу.
А Кайл всё тонул и тонул в серо-буро-чёрно-голубых болотах – с неизменным дерьмом в итоге. Но особенную слабость он питал к девам с загадочным затуманенным взором. Ради таинственных глубоких глаз, этих чёртовых гляделок с ни гроша ни стоящей поволокой он готов был форсировать реки, прорубаться сквозь реликтовые джунгли и орды голодных каннибалов, сражаться с чудом сохранившимися ветряными мельницами и инопланетными монстрами, преодолевать миллионы парсеков в поисках цветика аленького… И он таки всё это совершал, снова и снова, дабы в очередной раз обнаружить за прекрасным фасадом ту же пустоту, труху, паутину и тараканов за плинтусом.
О этот взор, печально светящийся, как фонарь в тумане, вопрошающий о чём-то, но из чертовской дали, откуда и вопроса-то не услышать, лишь невнятное эхо – или, скорее, тень эха – достигала зачарованного наблюдателя, позволяя догадаться, что вопрос действительно был задан…
Он встретил ЕЁ в кафе-мороженом. Точнее, в не слишком тщательно загримированном под таковое баре, рассчитанном на космических странников, не желающих слишком удаляться от порта ради столь прозаичных вещей, как еда и выпивка. Грубые мужики и омужичившиеся за годы полётов бабы различных рас и самого неожиданного телосложения почти что битком заполоняли зал, и ОНА, спросив разрешения, подсела за столик к нему. Единственной альтернативой был бассейн с царской водкой для альдебаранцев, так что выбирать, думается, было нетрудно. Она казалась человеком – хотя по нынешним временам разве разберёшь? И выглядела на фоне здешней публики настоящим цветочком, этаким аметистом в оправе из колючей проволоки.
И ТОТ САМЫЙ ВЗГЛЯД…
А наш практически прекрасный и относительно молодой принц успел-таки легонько принять на грудь, причём напитки попадались сплошь незнакомые (и честно сказать, было их немало).
– По-моему, нам следует познакомиться, – решительно заявил он, едва соседке принесли заказ: нечто салатного цвета в высоком запотевшем бокале и внушительную порцию мороженого под комбинированным соусом. – Меня зовут Кайл. Когда вообще зовут.
– Хорошо, – ответила ОНА на космолингве же. – А меня – Марена.
– В дороге быстро знакомятся, – сообщил Кайл, отведав очередной из предложенных официантом коктейлей. – Откуда вы, Марена?
Девушка попробовала алый шарик мороженого, одобрила его вкус полукивком и отпила глоток.
– Вы слышали о такой планете – Пыльная Буря? Это моя родина. Там не слишком комфортно, но пегасы прижились лучше, чем где бы то ни было. Однако мне, увы, пришлось покинуть Бурю после одной истории. Дело в том, что как-то весь безветренный сезон на ферме моего отца работал один ковбой. А я была совсем ещё девчонкой. Ну и…
Дослушав до конца, Кайл буквально взвыл от ярости. Типичная история, конечно, но было в ней нечто такое, что глубоко его зацепило. И вообще: обмануть доверие такой девушки, к тому же ещё и подарить кольцо её покойной матери своей новой невесте!.. Да будь здесь этот Хумарио, Кайл бы его!.. Нет, не убил, пожалуй. Сидеть потом ещё из-за всякой мрази. Но нокаутировал – это уж наверняка.
– Значит, Вы хотите, чтобы я сообщила личную информацию о себе? Вам, случайному соседу по столику? – Марена отпила ещё один микроскопический глоток. – А почему бы и нет, в самом деле? Я родилась на семнадцатом спутнике в искусственной системе А239-бис. Меня воспитывали роботы, с другими людьми я встретилась в двенадцать лет, три месяца и шестнадцать дней – по земному календарю. Данное пребывание на населённой планете – первое на моём счету, если игнорировать пребывание в зале ожидания на пункте пересадки. Но его можно не считать, не так ли?..
ОНА доела красный шарик и принялась за тёмно-синий.
– Так что же ты хочешь услышать, Кайл? Я – со второго от звезды камня Беты Паука. Мы, простые работяги, рубим беленит, чтобы расфуфыренные дамочки и женоподобные метросексуалы с прочих миров Вселенной могли менять цвет кожи как им заблагорассудится. Или хитина – у кого уж что имеется…
ОНА рассказывала ещё и ещё, прерываясь лишь затем, чтобы продегустировать очередной катышек мороженого или зелёный напиток. У Кайла голова пошла кругом. Собеседница родилась на десятках планет и ковчегов в различных регионах Космоса (и однажды – за его пределами). ОНА выращивала хищные орхидеи, тонула, сгорала в лесном пожаре, чтобы очнуться в чужом теле в ином месте и времени, оказывалась единственной, кто помнил, как мир был уничтожен в катаклизме и воссоздан заново, неожиданно для себя становилась симбионтом сложной органической конструкции, была персонажем викторианского романа, оживлённым божественной силой...
– …Но давайте договоримся так, Кайл: сначала Вы поведаете мне о себе, а потом уж я. Считайте это женским капризом.
Глаза ЕЁ смотрели сквозь собеседника в неведомые дали. И одновременно парадоксальным образом проникали прямо в естество, в опасную кладовую подсознания, выспрашивая, вытягивая, поощряя…
Этот взгляд, этот чёртов, проклятый, неотвязный туманный взгляд…
Видимо, Кайл таки прилично набрался, раз решился рассказать первой встречной о том, что таил восемь лет, чего не удавалось забыть в разнаикрутейших компаниях и что мягкой тигриной лапой давило на сердце в те немногие вечера, когда ему удавалось заставить себя остаться в одиночестве.
– Ладно, – пробормотал он, лихим шкиперским глотком опорожняя стакан и умудрившись не блевануть прямо на чёртову имитацию паркета. – Эта история началась, когда я в результате аварии челнока оказался на Примуле-5 посреди пустыни Деймос. Безо всяких средств передвижения, если не считать собственные конечности (причём все четыре, ибо до ближайшего посёлка была неделя пути – тут и на карачках поползёшь,, лишь бы выжить. Воды и еды почти не осталось, поскольку НЗ превратился в перемешанную с крошками пластика лепёшку, и в довершение неприятностей разбитый навигатор годился лишь на то, чтобы бросить его заодно с погибшим плавсредством. На четвёртые сутки иссяк коньяк, употребляемый в качестве единственно доступного питья, на пятые я прикончил последнюю лепёшку, на шестые осознал, что заблудился, но продолжал двигаться вперёд, что бы ни сулил этот «перёд». А на седьмые я встретил её…
Кайл уже не мог остановиться. Туманный и будто расслабленный взгляд Марены вёл, понукал, алкал…
– …А когда меня подобрали на периметре жилой зоны – порядком отощавшего, но, сравнительно с трупом, жизнеспособного – всё это приняли за бред, вызванный обезвоживанием в сочетании с перегревом. И действительно – классическая галлюцинация. Приступ шизофрении ли, паранойи ли – что у них там пишут в диагнозах? Только вот всё случилось на самом деле. Хотя никак не могло быть. Во всяком случае, не в той местности и вообще не на пятой Примуле. Не говоря уж об остальном,, но вот, к примеру, откуда там взяться оазисам, озёрам да и голубым небесам, кстати? Однако чувствую – было, было!.. Не бред, не фата-моргана, не сон… И я сам – понимаете, сам – упустил свой главный в жизни, свой единственный шанс!
– Разве шанс бывает единственным? – спросила Марена, вставая. – Впрочем, извините, мне пора.
ОНА пошла к выходу, ловко огибая столы, диваны и резервуары. Кайл попытался броситься за НЕЙ, но нога поехала по скользкому от пролитого коктейля полу, рукав зацепился за фигурный подлокотник… Короче, когда он добрался до дверей, ЕЁ уже не было видно. Он, правда, прошёл до порта, но, понятно, впустую…
Почему же ОНА так спешно ушла? Кажется, он рассказывал ЕЙ что-то… Неужели обидел? А что он говорил-то, кстати?
Между тем на душе было легко, грустно и пустовато, как у человека, излечившегося от давней болезни, с которой он успел сродниться. Но ведь Кайл, слава богу, всегда был отменно здоров…
Шли дни, месяцы, девушки, но образ Марены никак не оставляла его в покое. Он вспомнил почти всё, что услышал тем хмельным вечером. Он понял – или поверил, что понял, – почему то, о чём ОНА говорила, не согласуется одно с другим, и почему историю, которую рассказывал он сам, восстановить в памяти так и не удалось. В лучшем случае, какие-то ошмётки. И всё же: кто ОНА такая? Вселенская пчела, что порхает от собеседника к собеседнику, питаясь нектаром заповедных воспоминаний и одаривая взамен пыльцой забвения? Странствующий от звезды к звезде дятел, выдалбливающий из-под грубой коросты то, что терзает душу? Или же просто вампир, высасывающий из чужого сознания то, что кажется вкусненьким?
Впрочем, Кайл и не желал долго размышлять над этим. Он просто хотел – нет, смертельно жаждал – увидать вновь ЭТИ ГЛАЗА.
Обшарив сверху донизу мирок, на котором они познакомились, и не найдя ЕЁ следов ни в одном журнале отправления, он отправился туда, куда подсказывало чутьё, тренированное пресловутое шестое чувство космического волка. И ошибся, конечно. Тогда он попробовал вновь. И опять. И снова. Иногда для выбора порта прибытия он использует генератор случайных чисел, иногда бросает кости, порой просто, зажмурившись, тычет пальцем куда-то в список. И на каждой планете заходит во все забегаловки, в которых собираются межзвёздные бродяги. ОНА – с её специфическими потребностями – должна посещать именно такие места.
Он точно знает – когда-нибудь вновь увидит ЕЁ. Иное – невозможно. ОНА будет в одиночестве. Если нет – ему придётся с извинениями удалить её спутника. Или без извинений.
Конечно, ОНА не вспомнит его. Неважно. Так или иначе, он подсядет к столику и скажет:
– Я Вас знаю. Вас зовут Марена. А меня – Кайл. И у меня есть для Вас ещё одна история…
Сказка о хладнокровии
Жила-была девочка, которая очень хорошо умела держать себя в руках. Честное слово. Хотя бы в одной. Но постоянно. И очень крепко. Хотя это очень трудно.
А то бы могла натворить таких дел… Таких… Она всегда это чувствовала и потому никогда, ни при каких обстоятельствах не ослабляла хватки.
Однажды Кристинка по прозвищу Крыся всю перемену, а потом весь урок, а затем ещё одну перемену смотрела на девочку противными бурыми глазищами и перешёптывалась с подружками: Жанкой-сплетницей и богачкой Аделиной, отец у которой работает шишкой в банке. Хихикали, противно лыбились. Наверное, обсуждали ожерелье девочки. Так она и знала, что оно безвкусное. На витрине показалось красивым. А ведь и вправду красивое. Но безвкусное. Точно. Придётся маме отдать. Пусть носит, ей всё равно. Или сестрёнке. Пусть подавятся. Сами-то Крыся и Аделя все в золоте, у их родителей денег полно. А Жанка – нет, но это ей до лампочки, лишь бы других оговаривали, не её.
А может, это они девочкину сумку осмеивают? Да, не верх совершенства. Не «Гуччи». Обычная школьная сумка фасона «что в магазине нашлось подешевле». Зато вместительная, а эти коровы вечно дома учебники и тетради «забывают». И ничего им за это не бывает. Подумаешь, в дневник запишут!.. Который они тоже «забыли», но «завтра обязательно принесут».
Или три кобры сарафан обсуждают? Говорила же маме: «Мешок!» А она: «Другого нет, мы уже полгорода обошли, на вторую половину у меня ног не хватит». Зато дочь теперь ходит пугало пугалом, только соломенной шляпы не хватает, а всякие вороны по её поводу сплетничают.
Ух, зла на них не хватает! Хотя – хватает зла. Вот сейчас девочка ка-а-ак моргнёт – и всё! Были три гадюки подколодных, будут три безумно печальных воспоминания.
Но – нет! Девочка напрягла и без того стальную хватку. Аж костяшки пальцев побелели. Не для того она столько лет развивала силу воли, чтобы какие-то тупоголовые трепачки заставили её нарушить собственный зарок.
На третьей перемене Ильдус кинул ей в волосы жвачку. И почти попал. Его счастье, что «почти». Все знают, что из волос жвачка не вычёсывается. И не вымывается. Её приходится ВЫСТРИГАТЬ. И этот дебил точно в курсе. Интересно, как бы ему понравилось в школе для умственно отсталых? Причём пусть волосы его вовсе выпадут и… и… и он будет писаться в штаны! Хотя там он, возможно, не окажется последним учеником в классе. Может, даже первым станет. Самым умным олигофреном. Классная руководительница будет его хвалить, приводить в пример другим детям, отмечать на родительских собраниях. В хорошем смысле, а не как сейчас.