Они укрылись за округлым валуном и с естественным облегчением услыхали, как с другой стороны по нему щелкнула пуля. Каменная крошка осыпала им волосы.
- Три минуты можем посидеть спокойно, потом он сменит позицию.
- А где он? - с любопытством спросил Лёва.
Старикашечка показал, и Лёва, присмотревшись, узрел в заданном направлении как бы сгущение тьмы с двумя горящими пронзительно-жёлтыми точками вместо глаз и вполне материальным, хотя и старым ружьём в предполагаемых руках.
- Пора, - Лёвин партнер опрометью кинулся к колонноподобному образованию, Куперовский скакнул за ним.
У щеки пропела пуля.
- Фу, промазал, - выдохнул Лёва.
- Как же, жди, - язвительно усмехнулся старичок. - Стало быть, время твоё не пришло. Снайпер-то, он точно знает, кого ему надо, и тут уж никогда не промахнётся и даже не ранит. Сразу наповал! От него никто не уйдёт!
Чувствовалось, что Снайпером здесь гордились как местной достоприимечательностью.
- Вот, гляди!
Недалеко от них долговязый мужчина в полной униформе британского джентльмена сложился, как ножик, и уткнулся в почву.
- Ну, конец, теперь до следующего раза. Денька через два-три.
Он устало полуприлёг, опершись на локоть.
- А почему же он столько раз стрелял в кого ни попадя, если у него есть точно намеченная жертва? - спросил Лёва.
- Это, милый, для создания атмосферы террора и насилия. У нас иначе нельзя. Без этого мы закоснеем, дорогой ты мой, обленимся, зарастём жирком, и тогда уж от Красной Девицы точно не уйдём. А он нас в здоровом теле держит, Снайпер-то, помогает сохранить форму. Так что мы ему благодарны должны быть, ежели по совести.
- Погодите, - Лёву заинтересовал ещё один момент. - А чего же мы метались, пыль носами рыли, если он всё равно в кого хочет - не промажет?
- Так я ж тебе говорю: на пользу это нам. И вообще - входит в условия. В правила игры. Ты ко мне лучше не приставай, не допытывайся. Ты кого поумнее спроси.
- Майора, что ли?
- Можно и майора. А я человек простой, делаю, как велено, как принято, как все, и живой-здоровый пока, чего и тебе желаю. А меня в покое оставь. Давай насчёт видов на урожай поговорим. У меня на него хорошие виды, хоть и нет его здесь вовсе, урожая-то. Или, если хочешь, про погоду. Как полагаешь, что там, снаружи: дождь или, напротив, вёдро?..
Не дослушав, Лёва пошел куда глаза глядят. Интересно, что во время всех прогулок здесь он ни разу не натыкался на стены. Пространство внутри Свободы представлялось неисчерпаемым.
Навстречу Куперовскому вышла миловидная девушка в чём-то домотканом с узором в виде сцепившихся клювами белоголовых орланов, кое-где дополненных ликами Линкольна, Вашингтона, Джефферсона и других. "Надо же, - подумал он, - а я всегда считал, что национальная американская одежда - это джинсы".
- Послушай, - ласково произнесла незнакомка, - ты морально устойчив? Только честно скажи, а то бушует СПИД, а я девушка неопытная, но благоразумная.
- Да, - убеждённо ответил Куперовский, который в общем и целом и был таковым, порой к явной невыгоде для себя.
- Тогда поцелуй меня, а? Очень нужно.
- А вы что, в прекрасную принцессу обратиться хотите? Но и сейчас вроде не лягушка...
- Ну, в кого я там превращусь, - это уж моё дело. А ты бы просто облобызал, без задних мыслей. Чмокнул бы от души, и вся недолга. Или у тебя проблемы с гетеросексом?
- Нет у меня никаких проблем, - чересчур решительно объявил Лёва.
- Ну тогда действуй. Чего тянуть? Или не нравлюсь? Так я как будто бы вполне апильная по этому делу. Все подтверждают, никто целовать не хочет. Вот и хожу нецелованная... - девушка явно нацелилась всплакнуть. - Значит, не будешь?
- Вы понимаете, - смущенно зарделся Лёвушка, - я так сразу не могу. Мы только несколько минут назад встретились. Мама учила меня не вступать в серьезные отношения с малознакомыми женщинами.
- Тогда пеняй на себя, - резко обрубила разговор девушка.
Её глаза загорелись алым вожделением; рот перекосился и распахнулся до середины обнажившейся груди; зубы зашевелились, выскочили из челюстей и бросились к Лёве, на бегу для устрашения попарно клацая; руки чудовищно удлинились и, извиваясь, аки змеи, принялись отсекать Куперовского по флангам и с тылу. Критическое положение, в которое столь скоропалительно был поставлен наш герой, обличало в девице стратегический талант.
- Ну хорошо, хорошо, - успокоительно сказал Лёва, увёртываясь от загребущих рук, - я поцелую. Но помните - это легкомысленно и может увлечь нас на дурной путь, даже привести к добрачной связи.
- Поздно, - прорычало чудовище. - Раньше надо было думать. А теперь я тебя съем.
Лёва осознал, что эта перспектива вполне реальна. Неожиданно сильный рывок выхватил его из живого кольца верхних конечностей разбушевавшейся девственницы.
- Бежим, - гаркнул ему в ухо майор, и они понеслись что есть мочи. Однако умелые ручки не отставали и, образно выражаясь, дышали Куперовскому в затылок.
- Ну, ничего не поделаешь, - вздохнул майор. - Придётся через четвёртое измерение. Закройте глаза и представьте себе, что вы жаждете спастись.
- Это нетрудно вообразить, - сказал Лёва.
- И держитесь за меня покрепче, - он протянул свою ладонь. - Раз, два, три, старт.
Куперовский открыл глаза. Ни девицы с руками, ни майора не было. В трёх шагах от него на пригорке неистово тосковал до неправдоподобия широкоплечий мужчина лет сорока пяти. Он катался по земле, кидался на камни, душераздирающе рыдал, рвал на себе волосы и остатки костюма. При этом он, однако, не касался блестящего щегольского цилиндра на насильственно лысеющей голове, а когда он раз упал по неосторожности хозяина в пыль, тот мгновенно подхватил его, тщательно почистил и водворил на место.
- Что с вами? - спросил сердобольный Лёва. - Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- О-о, - простонал человек в цилиндре, - кто во всей вселенной в состоянии облегчить мои муки?! У меня была дочь. Хрупкое создание лет трех, пяти, семи, пятнадцати, двадцати и так далее, по мере передвижения наших бессмертных, как принято считать, душ и смертных тел по реке времени в одном, о, только в одном направлении. Где тот герой, тот мощный пловец, кто рискнул бы и сумел повернуть против течения или хотя бы добраться до берега? Не было такого смельчака за всю историю Адамова рода и не отыщется вовек. И лишь я, гордый своей учёностью и полный самодовольства, дерзнул бросить вызов Небесам. Я решился проникнуть в суть хода времени, этого будильника, заведённого Неведомым нам на погибель. Мне казалось, что я уже начинаю понимать законы функционирования чудовищного механизма, я углублялся в самые его недра, дабы... дабы сокрушить его и остановить бег Хроноса! Я сейчас не буду задерживаться на технических подробностях, скажу лишь, что долгие дни и недели я проводил в лаборатории, окружённый причудливыми аппаратами, колбами и ретортами, в которых бурлили и смешивались жидкости фантастических цветов, инкунабулами и фолиантами, в коих ярились, клокотали и в бессилии опадали строки давно истлевших и ныне живущих авторов. И всегда, постоянно рядом со мной была моя дочь, моя нежная, хрупкая... но об этом я уже говорил... моя Папайя. Она помогала ставить кощунственные опыты, она дышала ядовитыми миазмами, она разбирала блеклые строки еретических книг. Она отказывала себе во сне, в отдыхе, в естественных радостях пылкой юности. Впрочем, она никогда и не была пылкой, моя девочка, она даже в детстве не смеялась легко и беззаботно и уже в раннем отрочестве стала такой, каковой пребывала до последнего часа: мечтательной, погружённой в свои думы, грустной, печальной, меланхоличной, унылой, скучной, занудной. И по мере того, как мои труды, мнилось мне, близились к финалу, она теряла силы, сохла, таяла, гасла, как свеча, а я, напротив, креп, свежел, наливался мощью (видите, какие плечи?). Я, как вампир, пил её жизненную энергию и не замечал сего. И настало утро, когда она не проснулась, не встала медленно, как обычно, с кровати, не подняла на отца знакомый мрачный взгляд. Все краски мира разом померкли для меня. Я бросился к ней, я целовал её лоб, щеки, глаза, плечи, грудь, но она была недвижима. Я проклял и забросил свой труд, взорвал лабораторию, сжёг замок, перерезал всех слуг, их малолетних детей съел живыми, а жён и дочерей изнасиловал и сбросил с ближайшей скалы в безбрежный океан. Но это не утешило меня. И я похоронил её, мою Папайю!
- Не могу ли я вам хоть чем-то помочь? - участливо повторил Лёва.
- Можете, можете! Я похоронил дочь, свою Папайю, я заколотил её в гроб, погрузил его в саркофаг, а саркофаг закопал в нашем фамильном склепе на глубине трёх метров. Все это я проделал один, но с тех пор каждую ночь я вижу ужасные сны, я слышу треск и грохот, я впал в тоску и отчаяние. Я чувствую, что похоронил её заживо! Добрый путник, спаси меня от доли хуже смерти! Помоги мне вырыть её или, клянусь Небом и Адом, я убью тебя! Могу ли я, милостивый государь, рассчитывать на вас?
Куперовский, который в подобной ситуации никогда не отказывался помочь ближнему, согласно кивнул и непроизвольно икнул, не найдя подходящих слов.
Над заброшенным сельским кладбищем плыла по небу луна. Порой ветер заволакивал её отчетливо видимыми рваными тучами, но ненадолго, и она вновь вперяла в пустошь круглое красноватое око. Выли волки. В тёмном углу, куда не доставал лунный свет, что-то грызли с причмокиванием. Над могилой шагах в тридцати, полуприкрытое поднимавшимся от земли туманом, покачивалось нечто белое. На горизонте угрожающе и тревожно сгустился лес. Слышалось хлопанье крыльев невидимых птиц. Безутешный отец шел сзади, горестно стеная. Обе лопаты он, не поддавшись на уговоры Лёвы, нёс сам, заявив, что это его долг перед памятью безвременно заживо похороненной дочери.
Склеп вырос тёмной грудой из тумана столь неожиданно, что наш герой набил себе шишку о большого чугунного беркута над дверью.
- Наш фамильный герб, - с гордостью сообщил широкоплечий. - Именно гигантский беркут, согласно легенде, в полночь 13 ноября 1389 года растерзал моего предка, графа Гуго фон Вютцбурга, убийцу и растлителя невинных дев. С тех пор каждые сто лет в то же время он является, чтобы унести в Геенну главного представителя рода.
- Но ведь 1989-й уже вот-вот, - глупо пробормотал Куперовский.
- Жду, - просто ответил его спутник.
Склеп пребывал в запустении, паутине и разбросанных черепах. В углу за прикованным скелетом в обрывках мундира конфедератов выделялся прямоугольник свежевскопанной земли. Граф первым вонзил лопату в почву. Видимо, в прошлый раз им действительно владело нечеловеческое отчаяние, потому что даже вдвоём работать пришлось долго и трудно. Пот заливал Лёве глаза, но упрямство требовало не останавливаться. В какой-то момент он обнаружил, что Вютцбург исчез, однако продолжал труд в одиночку и наконец очистил от земли саркофаг. Неверный свет луны пал на три полосы меди, оковывавшие его. Кто-то заухал за окном, мелькнула летучая мышь, во мгле зажглись мириады желтых глаз. "Мы ждем", - глухим низким голосом произнёс некто. Первый обруч со звоном лопнул. Тяжкий удар сотряс саркофаг изнутри, и второй обруч зазмеился трещинами и распался на куски. Пророкотал гром, и третий обруч рассыпался в пыль. Мелькнувшая молния осветила толстую каменную плиту, перекрывавшую саркофаг, которая сама по себе взвилась в воздух и рухнула к ногам Куперовского, едва не отдавив ему палец. Открылся взгляду прочный дубовый гроб, сделанный на века и с любовью. Вколоченные в него гвозди отлетели один за другим, стенки упали, и из саркофага поднялась, держа крышку гроба в руках, измождённая высокая блондинка в окровавленных клочках савана. Её впалые глаза горели фанатическим огнем. "Где граф? - хриплым полушёпотом произнесла она. - Отец, собирайся, я пришла за тобой". Она перевела взгляд на Куперовского и, безумно захохотав, шагнула из гранитного ложа. "Ну а теперь будешь целовать?" - спросила она, подходя ближе. Лёва, ощутив на лице ледяное дыхание, вышел из столбняка и бросился бежать. Порог склепа оказался слишком высоким, и он кубарем покатился в разверстую могилу, а белёсый призрак склонился над ним. Лёвушка в ужасе зажмурился...
Когда он открыл глаза, уже было утро. Он лежал на земле, заботливо укрытый каким-то тряпьем. "Ну и сон", - поёжился он, привстал и, как ударенный током, отпрыгнул в сторону. Рядом с ним храпел, пуская слюни, отвратительный недомерок. Его веки лишь наполовину прикрывали глаза, и даже во сне он пялился на мир мутными бельмами. Брови и ресницы отсутствовали. Кривой нос свернулся на сторону. Губы изогнулись в кретинической ухмылке, обнажая острые и длинные, но здоровые до безобразия зубы, среди которых не имелось и двух одинаковых. Уши тоже были разной величины и все время шевелились. Руки, оснащёенные шестью неприятно гибкими пальцами, доставали до колен. Ноги, напротив, были короткие, правая к тому же сухая.
- Что за урод? - прошептал Лёва.
- Жертва эксперимента, - ответил бесшумно подошедший майор, опускаясь на пенек рядом с лежбищем Куперовского. - Выводили тип идеального избирателя. Отбирали генетический материал, скрещивали, замораживали, облучали. Кое-что получилось: слышит хорошо, видит только то, что следует, голосует как надо, всегда счастлив. Размножается бюллетенями и через телевизор. Однако никому не нравится. Конгресс его отверг, видимо, будем поставлять на экспорт. А вот, полюбуйтесь, интересный экземпляр.
Недалеко прошел некто гигантского роста, бесформенный, но на двух ногах, облачённый не то в рубище, не то в саван алого цвета, громко крича что-то неразборчиво призывное.
- Призрак коммунизма, прошу любить и жаловать. Давно умер, но оптимистичен и бодр. Вряд ли когда-либо успокоится в бозе, ибо в Бога не верит. Страдает призрачными надеждами на победу в мировом масштабе, но что будет делать потом - не знает. У нас погостил, теперь в Европу направляется. Ну, извините, мне пора, а с вами, кажется, хочет побеседовать этот милый джентльмен.
Лёва оглянулся. Рядом с ним стоял неуловимо знакомый мужчина с обожженным лицом, в широкополой шляпе, кожаном костюме и кожаных же перчатках, правая из которых заканчивалась пятью сверкающими лезвиями. В данный момент он был занят тем, что точил их о кусок колючей проволоки. Увидев, что Куперовский обратил на него внимание, он приосанился, одернул пиджак и вообще попытался придать себе более значительный вид, что ему плохо удалось.
- Не узнаёшь? - с вызовом произнес мужчина.
- Нет, вроде бы, - с сомнением сказал Лёва, - хотя мы явно где-то встречались. Вы, случайно, не учились в К-ском университете?
- А где это? - поинтересовался когтистый.
- В России, - ответил Лёва после тщетной попытки мысленно определить более точное расположение К-ни для человека, который явно считает, что Азия расположена в Австралии.
- Нет, - с сожалением сказал его визави, - я там не учился. Я вообще нигде, по-видимому, не учился. И в России, кажется, не бывал.
- Зря, - сказал Куперовский.
- Я тоже так думаю, - согласился обожженный. Помолчали.
- Ну ладно, - прервал паузу Лёвушка. - Я пошел. Приятно было побеседовать. Заезжайте к нам.
- Не премину. Да, мы же не познакомились. Фредди Крюгер. Садист, маньяк, инфернальная личность. В общем-то - свои ведь люди, чего же скромничать - живой мертвец.
- Лёв Куперовский, турист из России, - и Лёва протянул ладонь для пожатия. Сверкнули выпускаемые на всю длину из перчаток лезвия.
- Дай пять - сделаю десять, - хищно ухмыльнулся Крюгер.
Лёва отдёрнул руку. Фредди разорвал на себе майку с изображением эстрадного тезки. Из его груди, натягивая кожу до опасного предела, лезли, разевая в беззвучном крике рты, маленькие, но явно человеческие головы.
- Видал? - хвастливо заявил Фредди. - Я их уже поглотил. У меня там собственный филиал ада. Как мучаются-то, а? Ах, вы мои хорошие, развратнички вы мои обоеполые, пьянички мои, наркоманчики, нимфоманочки. Особенно нимфоманочек обожаю, - поделился он с Куперовским. - У них такие сочные воспоминания, интимные моменты, сокровенные переживания - ух! Но и для русского путешественника место найдётся. Давай добровольно, а?! Потом побазарим, внутри. Там у меня внутреннее "я" - нежное, ранимое, деликатное. Оно, кстати, вегетарианец и романтик, но с бурными воспоминаниями обо мне, внешнем. Ты с ним найдёшь общий язык, оно тебе порасскажет.