Выпытывает она его или это просто женское любопытство? Может, она хочет перевести разговор на другую тему?
Он мгновение подумал и ответил:
— Да.
— Она очень красива?
— Для меня она очень красива, — тихо улыбнулся Крайнев. Ему было приятно говорить о Ганне.
Мэй промолчала. Казалось, ответ Крайнева неприятно поразил ее. Она долго рассматривала свои тщательно на- маникюренные ногти.
— Все, что вы рассказали о вашей стране, очень интересно и красиво, — сказала она наконец, круто обрывая тему разговора. — Я б не отказалась все это увидеть.
Крайнев не ответил. Его мысли были в Киеве. Вероятно, там уже созрели каштаны. Они падают, и от удара об асфальт кожура лопается. Темно-коричневые, глянцевитые каштаны кажутся лакированными. Где-то там по Киеву ходит его Ганна, иногда касаясь носком туфельки блестящего каштана…
Молчание затянулось. Вдруг не о чем стало говорить. Крайнев поднялся с места, простился и вышел. Некоторое время Мэй сидела задумавшись, потом протянула руку и взяла телефонную трубку. Мэй попросила отца немедленно прийти. Да, да, он придет сейчас же, не теряя ни минуты.
Когда он вошел, Мэй сидела на диване в своей обычной позе. Он присел рядом, нежно поцеловал мягкую розовую ладонь. Потом уставился на дочь выжидающе и вопросительно.
— Здесь был Крайнев, — медленно произнесла Мэй, — Мы с ним долго и довольно мило беседовали.
Она помолчала, стараясь увидеть, какой эффект произведет сказанное. Но Дорн выжидающе молчал, и Мэй продолжала:
— Из нашей беседы выяснилось, что у него в Киеве осталась любимая девушка: невеста или жена — этого я не знаю.
Дорн смотрел на дочь с удивлением, не понимая, куда она клонит.
— Какое это имеет отношение ко мне или, скажем, к тебе? — осторожно спросил он.
Мэй весело рассмеялась.
— Боже мой, отец, какой же ты недогадливый. Он ведь ее любит. Понимаешь — любит…
Только тут Дорн понял. Радость блеснула в его глазах. Он смотрел на Мэй восторженно.
— Ты гениальна, Мэй, — тихо сказал он. — Это сильнее, чем месяцы моих уговоров, моей работы.
Выйдя от Mэй, Юрий повернул по коридору налево и вошел в гостиную. Перед аквариумом, освещенным сбоку маленькой лампой, сидел Волох и дразнил жирных рыб. Услышав шаги, он оглянулся и откинулся на спинку кресла.
Юрий сел рядом с ним. Несколько минут прошло в молчании.
— Где Яринка? — спросил Крайнев.
— Пошла спать.
В гостиной снова воцарилась тишина. Легкие шаги послышались у двери, и в комнату вошел Макс Буш. Ни на кого не глядя, он направился прямо к аквариуму.
Минуту-другую он молча любовался золотой рыбкой, которая как бы танцевала в зеленой воде. Потом губы его зашевелились.
— Прошу верить мне, — тихо сказал он, не сводя глаз с золотой рыбки, — верить и ни о чем не спрашивать. Я — коммунист. Все планы вашего побега прошу сообщать мне. Стенслёвский — агент Дорна. Когда будет готов мой план, я вас извещу. В Москве знают, что вы живы.
Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери, мягко ступая по ковру.
Друзья сидели ошеломленные. То, что они услышали, казалось слишком уж неправдоподобным: начальник охраны Дорна — коммунист! Юрий горько усмехнулся:
— Пожалуйста! Вот вам еще один провокатор… Как будто мы сами не знаем, кто такой Стенслёвский.
— А главное — сообщайте ему планы, — поддержал Волох.
— Да, хитро придумано, — рассуждал Юрий, — разоблачить одного гада, чтобы мы поверили другому. Буш и в самом деле неглупый парень. А сколько он насулил нам всего: и план побега, и в Москве знают.
Разговор оборвался. Волох барабанил по стеклу аквариума, и рыбы заметались в воде.
Юрий поднялся и зевнул.
— Пойду спать, — сказал он. — Ложись и ты, друг. Посмотрим, что нового придумает завтра наш господин Дорн.
Он пожал Волоху руку и вышел. В своей комнате зажег маленькую лампу и уселся в кресло перед столом.
Никто не мог сказать, сколько еще придется Юрию Крайневу сидеть в этой тюрьме. От неопределенности, от чувства собственного бессилия можно было сойти с ума. Но вот уже несколько месяцев он здесь, и ни одна позиция не сдана.
Теперь он чувствует себя сильнее и опытнее. В его сердце не нашлось места гнилым чувствам, на которые так рассчитывал Дорн.
Он сидел и мечтал о той минуте, когда, наконец, вырвется из этой тюрьмы. Когда-то он произносил слова «Советский Союз», не выделяя их из общей массы привычных словосочетаний. Сейчас эти два слова наполнились новым, необычайно глубоким содержанием. Они стали его знаменем, они поддерживали его в этой борьбе, в которой было так мало шансов на победу.
Очевидно, его победой будет смерть, гордая смерть, когда человек умирает, зная, что звание гражданина Советского Союза пронес через всю жизнь незапятнанным.
Что ж, он сумеет умереть. До последнего дыхания он будет бороться. Жизнь слишком прекрасна, чтоб отдавать ее без борьбы.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Секретарша приотворила дверь кабинета.
Валенс сидел за столом, углубившись в чтение, и недовольно обернулся на стук двери.
Секретарша подошла и положила перед ним маленький прямоугольник плотной бумаги. Товарищи просили немедленно передать директору это приглашение. Дверь за ней бесшумно затворилась.
Товарища Валенса приглашали прибыть в семь часов в помещение клуба, где молодежь института устраивала вечер.
Директор вышел из-за стола и прошелся по кабинету, держа в руках давно догоревшую до бумаги папиросу и не замечая этого. Он спохватился только тогда, когда едкий дым попал в глаза. Прикурив от окурка новую папиросу, он снова уселся в кресло.
Несколько дней назад ему сообщили, что Юрий Крайнев жив. Возможность побега не исключена, но когда это может произойти — неизвестно. Там, за границей, не должно было быть никаких подозрений.
Обычный дипломатический путь здесь был непригоден. Крайнева сразу уничтожили или упрятали бы так, что найти его стало бы совершенно невозможно.
Каждую минуту можно было ждать, что дверь распахнется и в кабинет войдет Крайнев. Полученное известие потрясло и обрадовало Валенса. Весь день работа валилась из рук. Он обошел весь институт и лично проверил, как выполняется приказ о продолжении работ Юрия Крайнева.
Чтобы избавиться от назойливых мыслей, Валенс сел за стол и принялся за работу. Немецкие институты сообщали о своих сомнительных достижениях в области реактивных двигателей. Крайнев был в Германии, и Валенс понимал — Юрия хотят заставить работать.
А вдруг Крайнев предал?
Эта мысль прорезала сознание, как молния. И сразу же исчезла. Даже в мыслях Валенс не мог допустить чего-либо подобного.
Вечером, как обычно приветливый, спокойный и веселый, он появился в клубе, где был организован комсомольский вечер.
Молодежь института веселилась как никогда. Произносились речи, поднимались тосты, искристое вино то и дело выбивало пробки из бутылок.
Появился оператор кинохроники и долго снимал этот веселый комсомольский праздник.
Ганна, молчаливая и грустная, сидела рядом с инженером Матяшом. Она, казалось, была безразлична ко всему, но в то же время ею владело непонятное внутреннее напряжение.
Порой она взглядывала в лицо Валенса, и тогда ей становилось совсем не по себе.
Вечер затянулся допоздна.
Валенс вышел из клуба, не дождавшись окончания праздника. Только Ганна видела, как он ушел.
А потом случилось то, о чем еще долго говорили в институте стратосферы. Молодой инженер Сергей Король высоко поднял свой бокал и провозгласил:
— А теперь я хочу выпить за здоровье Юрия Крайнева. Он умер, но я пью за его здоровье и желаю, чтобы в нашем институте как можно скорее появились такие инженеры, каким был Крайнев.
Ганна почувствовала, как ее качнуло и пол стал проваливаться под ней. Она вдруг засмеялась, высоко, заливисто, истерично. Все ее тело вздрагивало, будто в конвульсиях.
К ней подбежали, хотели помочь, перепуганный Матяш принес воды, но истерический смех не проходил.
Так оборвался весело начатый вечер. Лежащую без чувств Ганну отвезли домой. Врачи констатировали тяжелое нервное потрясение. Ганна никого не узнавала. Опасались за ее жизнь. На вопрос, когда можно ждать выздоровления, врачи только пожимали плечами: болезнь могла пройти за две недели, могла тянуться всю жизнь…
Когда Валенс узнал о случившемся, он долго неподвижно сидел в своем кресле. Ему было очень жаль девушку, но он не сомневался: если вернется Крайнев — Ганна сразу выздоровеет — иначе не могло быть.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Утром Стенслёвский начал проверять и испытывать крыло. Он стоял в залитой солнцем лаборатории, поглядывая на стрелки приборов и записывая показатели в небольшую тетрадку. Время от времени он недовольно покачивал головой: он испытывал модель крыла на вибрацию, а с этой стороны дело обстояло особенно скверно.
Злейший враг самолетов, особенно скоростных, — вибрация отдельных частей, несущих большую нагрузку. И если в полете от самолета отрывается элерон, рули, целое крыло или весь он неожиданно рассыпается без удара в воздухе, то можно быть уверенным, что тут действовала именно вибрация отдельных частей, не замеченная своевременно конструктором.
Маленькими толчками можно раскачать и опрокинуть огромную каменную глыбу, надо только четко выдерживать ритм раскачивания. Отряды солдат по мосту не ходят в ногу. Ритм ходьбы может раскачать мост до того, что железные фермы не выдержат и сломаются.
Нечто подобное произойдет и с самолетом, если допустить ритмическую и сильную вибрацию его частей.
Стенслёвский злился. Его крыло, его «знаменитое» крыло вибрировало, если верить аппаратам, больше, чем все известные до сих пор крылья. Ни один пилот не согласился бы полететь на машине с подобными крыльями; такой самолет не стоило и строить.
Карьера Стенслёвского могла оборваться, не начавшись. Он нервничал — у него для этого были все основания. Только теперь он осознал неудачу своей конструкции. Свои нововведения он считал вершиной технической смелости, в действительности же они были порождением бессилия и неграмотности.
На первый взгляд созданное им крыло поражало оригинальностью конструкции, но опытный инженер сразу же заметил бы все его недостатки. Одним словом, когда Крайнев и Яринка вошли в лабораторию, Стенслёвский был в плохом настроении. Он попытался встретить их приветливой улыбкой, но ничего, кроме жалкой гримасы, у него не получилось.
Неудача с крылом была слишком явной, чтобы Стенслёвский мог искренне улыбаться.
Однако в следующую минуту он вспомнил все свои другие задания и оживился.
Быть может, профессор Крайнев хочет посмотреть на крыло? Он очень охотно, даже с восторгом примет во внимание все его замечания.
Юрий посмотрел на него слегка насмешливо. Потом повернулся к Яринке и остановился, полный удивления.
Широко раскрытыми глазами девушка впилась в стрелки, дрожавшие на циферблатах.
— Я боюсь этого крыла, — сказала она сдавленным шепотом, — только умалишенный мог выдумать что-нибудь подобное.
Юрий засмеялся. Действительно, судя по показателям приборов, крыло было очень плохое.
Стенслёвский стоял, стиснув зубы. На его красивое лицо неприятно было смотреть. Одна щека пылала жарким румянцем, под лимонно-желтой кожей другой не проступало ни кровинки.
Отстранив инженера, Юрий подошел к аппаратам. Он снял модель крыла и перенес ее на стол. Прикосновение к головкам винтов, которые пришлось отпустить, обрушило на него ливень воспоминаний. Эти образы были слишком яркими, чтобы можно было пройти мимо, не заметив.
Однако в эту минуту Юрий без труда мог отогнать шумливый рой воспоминаний. Перед ним лежало толстое крыло обтекаемой формы. Сверху оно имело вид двух параллелограммов, сведенных под очень тупым углом.
Долго, с любопытством рассматривал Юрий модель. Его губы искривила презрительная усмешка. Он взглянул на Стенслёвского, — тот стоял, будто в ожидании приговора. Юрий снова перевел взгляд на крыло, нарочно выдерживая такую длинную паузу.
— Та-ак, — сказал он, не глядя на Стенслёвского, — за такие крылья я своим студентам никогда больше двойки не ставил. Оно сломается здесь, здесь и вот здесь.
И Крайнев провел пальцем три линии на поверхности крыла.
— Вы ошибаетесь, — надменно ответил Стенслёвский. — Измерения показали абсолютную безукоризненность этого крыла.
— А ну-ка, покажите, — Крайнев протянул руку к тетрадке с записями, — я ведь тоже могу ошибаться.
Но Стенслёвский быстро выхватил тетрадку из-под руки Юрия и спрятал в карман. Юрий неловко усмехнулся, поглядел на Яринку, — она улыбалась ему в ответ — и хотел выйти из лаборатории, как тут в разговор вмешался Волох. Он вошел, когда Крайнев рассматривал крыло, и слышал его выводы.
— Выходит, неважное крылышко придумал, — сочувственно сказал он.
— Прекрасное крыло, — мрачно процедил Стенслёвский. От волнения и другая щека у него побелела до прозрачности.
Волох продолжал проявлять сочувствие к инженеру. Он близко подошел к нему и обнял за талию. Крайнев и Яринка с удивлением наблюдали за этой сценой. Огромный Волох обнимал тонкого Стенслёвского по-отцовски нежно.
И вдруг всю нежность как рукой сняло. Лицо Волоха перекосилось. Он схватил Стенслёвского левой рукой за грудь, словно собирался его ударить.
Юрий шагнул вперед, но Волох коротко и строго предупредил:
— Не подходи. Сам справлюсь… Так для чего ж это… — он взглянул налитыми кровью глазами на Стенслёвского. — Для чего ж это вы, несчастная жертва фашизма, носите в кармане браунинг?
Юрий понял, что Волох нащупал в кармане Стенслёвского револьвер. Остановить пилота было уже невозможно.
— Что вы выдумываете! — фальцетом выкрикнул Стенслёвский.
— Спокойнее, Волох, — сказал Юрий и сразу же почувствовал бесполезность своих слов. Остановить Волоха было уже невозможно. Он приблизил свое лицо к лицу инженера и увидел, как смертельный страх исказил его черты.
— Ага, струсил! — прохрипел пилот. — Струсил, гадина!
Стенслёвский барахтался в цепких руках, но вырваться не мог. Животный, панический ужас сжал его сердце. Уже мало соображая, что делает, Стенслёвский ударил Волоха по лицу.
Пилот растерялся от неожиданности и отскочил, но только для того, чтобы в следующее мгновение с новой силой наброситься на инженера. Что-то блеснуло в руке Стенслёвского, Юрий с размаху ударил по ней, но опоздал на какую-то долю секунды.
Раздался сухой короткий выстрел. Волох медленно и тяжело, словно сгибаясь в земном поклоне, сник и осел на паркет.
От удара Крайнева револьвер выпал из руки Стенслёвского и отлетел в сторону. Из ствола еще тянулся едва заметный синеватый дымок.
Все стояли неподвижно, ошеломленные происшедшим. Из груди Волоха тонкой струйкой проступала кровь.
Первым опомнился Стенслёвский. Он перепрыгнул через распростертого Волоха и выбежал из лаборатории. Грохот его шагов по коридору повторялся многократным эхом, инженеру казалось, что Крайнев гонится за ним, чтобы разорвать его на части.
Подлый животный страх гнал его все дальше и дальше от лаборатории. Он почувствовал себя в безопасности только тогда, когда проскочил в дверь. И тут он вспомнил о револьвере. Первым движением его было вернуться, но потом он махнул рукой. Рассказывая Дорну о происшествии в лаборатории, он даже не упомянул о револьвере.
Друзья склонились над лежащим Волохом. Бессильные помочь ему, они были в отчаянии. В глазах у Яринки стояли слезы. Юрий тоже плакал.
Волох умирал. Смерть заполняла его грудь, сдавливала дыхание, леденила горячее сердце. И когда она уже готова была навеки сомкнуть Волоху глаза, сознание ка несколько минут вернулось к нему. В эти минуты мысли были четкими и ясными.
Губы Волоха зашевелились, и друзья склонились ниже. Он хотел что-то сказать, но коснеющий язык не слушался его. Появилось странное ощущение невесомости. В эти последние минуты ему надо было многое обдумать и многое сказать своим друзьям.