Клубок шестой
Лонро шёл к ромавым холмам, что выгибали свои покатые, покрытые сочной зеленью виноградников спины вдали от вечного города. Окунувшись в спасительную тень тутовых деревьев, окаймляющих идущую на восток дорогу, Джеронимо глубоко вздохнул и будто бы разом стряхнул с себя доедавшую его в течение долгого времени душную суету раскалённых каменных стен.
Прохожие встречались редко. В это засушливое лето испепеляющий полуденный зной до самого заката отбивал у людей всякое желание покидать без особой надобности затенённые навесы дворов. Жизнь на дорогах и в окрестных селениях проявлялась только от начала вечерних сумерек до темноты и от первых лучей зари до того часа, когда даже вездесущие базарные мухи не рисковали перелетать от одной палатки к другой.
Рассуждая о неблагосклонности Небес к запросам и чаяниям римского люда, Лонро услышал в придорожных кустах слабое журчание воды и неторопливо спустился к бьющему у подножия холма роднику. Поросшая серым мхом массивная каменная арка, возвышающаяся над этим природным чудом, наверняка ещё хранила в своей бездонной памяти далёкие времена безумства Везувия. В самом центре её свода красовалась позеленевшая от времени голова барана, из разинутой пасти которого в выложенный тесаным камнем бассейн лилась струя холодной, такой желанной в этот час воды.
Лонро снял потерявшие цвет дорогие сандалии и, толкаемый желанием хотя бы частично вернуть им былой лоск, безуспешно попытался стряхнуть с них налёт мелкой дорожной пыли. В конце концов, смирившись с тем, что его обувь испорчена, Джеронимо сунул разрисованные пылевыми оспинами ступни обратно и, застегнув ремешки, преисполненный блаженства шагнул в исток прохладного ручья прямо в обуви.
Омыв измученные дорогой ноги, он не удержался и протянул руки к мраморной бараньей голове. Вода, встретившись с горячим телом, будто играясь, неожиданно брызнула в стороны, заставив усталого путника вскрикнуть и зажмуриться. В испуге он задержал дыхание и вдруг неожиданно для самого себя громко рассмеялся.
Набирая полные ладони чистой, полной земной силы влаги, он стал бросать её себе в лицо, омывать ею шею и волосы, после чего, поднырнув под этот благодатный поток, подставил под него голову и стал жадно пить несущийся на него сверху дар земли и Небес.
Вдоволь натешившись изгоняющей усталость прохладой, Лонро выбрался обратно на плоские камни, устилающие подступы к ручью. Он оглядывался по сторонам, будто нашкодивший в парадном зале ребёнок и продолжал улыбаться то ли простой и божественной радости омовения, то ли нелепым воспоминаниям о недавней попытке вернуть достойный вид собственной обуви.
Что теперь из себя представляли его покрытые аппретурой[36] сандалии едва ли не равные в цене конской сбруе? Или его напитавшееся холодной водой дорогое платье из тончайшего дравидского[37] шёлка? Оно, безобразно прилипнув к продрогшему телу, просвечивалось и свисало, заставляя молодого человека краснеть и стыдиться проявившейся сквозь мокрый шёлк собственной наготы.
Лонро вздрогнул. Он вдруг ясно почувствовал на себе чей-то взгляд. Старательно осмотрев окружающие кусты, Джеронимо не заметил ничего подозрительного. Лёгкий мотылёк тревоги взмахнул своими мягкими крылышками где-то под самым сердцем и молодой человек знатного италского рода выпрямился во весь свой рост, считая неприличным встречать опасность в позе проворовавшегося, загнанного в угол рыночной толпой торговца.
Мир вокруг него по-прежнему хранил умиротворение, и только одинокий пожухлый лист, нарушая эту идиллию, вывалился из густой кроны тутового дерева и устало спорхнул к нему под ноги. Лонро поднял голову. Чуть в стороне от него, взгромоздившись на гибкий стебель дикорастущего, колючего куста сидел огромный ворон. Иссиня-чёрное одеяние снискавшей печальную славу птицы, прикрываемое богатой листвой, сливалось с переплетениями теней. Её присутствие выдавал лишь леденящий душу, внимательный взгляд, бросаемый поверх горбатого, мясистого клюва, придающего этому стражу преисподней вид предвестника неких трагичных событий. Да, пожалуй, это можно было прочесть именно как недобрый знак…
Лонро невольно тряхнул головой и, прогоняя прочь просыпающиеся предчувствия, вдруг вскрикнул: «Кш-ш-ш!!!» Дождавшись, когда тень чёрной птицы исчезнет из виду, расстроенный Джеронимо, сделал несколько шагов к дороге и, почему-то остановился.
Бросив взгляд в сторону оставшегося позади источника, он заметил, что в чистейшей воде ручья, весело убегающей к дальней расщелине по скользким спинам жёлто-оранжевых камней, произошла странная метаморфоза. Казалось, что она отливала бурым, кровавым цветом. Не стой Джеронимо несколько мгновений назад рядом с кольцом бассейна, он с твёрдой уверенностью мог бы утверждать, что там, скрытое от людских глаз лежит чьё-то окровавленное тело. Вздор! Ничего подобного там и быть не могло. Лонро подтянул полы холодной от влаги одежды и спешно зашагал прочь от этого странного места.
Подъём на второй холм был затяжным. Деревья встречались реже, но прожариваемые полуденным зноем небеса щадили одинокого путника, посылая ему с полей лёгкий ветерок.
К тому времени, когда из-за покатой макушки холма стали появляться очертания дома известного всему Риму баловня судьбы Артура Холла, одежда Джеронимо уже высохла. Сейчас, когда солнце снова добралось до него, Лонро пришлось пожалеть о том, что он так быстро покинул живительную тень оставшегося у подножия холма родника.
Вскоре дорога пошла резко вниз, отчего приноровившийся к долгому подъёму путник чуть ли не бегом припустил к нескромно выступающей из густой растительности мраморной колоннаде. Массивные белые столбы колонн, окаймляющих подъезд к дому Холла, совершенно не считаясь с приземлённым умением местных светил архитектурного искусства, не несли никакой практической пользы. Да это и понятно, ведь по слухам хозяин жилища с самого начала ставил перед строившими всё это великолепие заезжими зодчими, имеющими просто императорский размах творческой мысли, задачи, значительно удалённые от рамок понимания зажравшихся местных «каменщиков». Никому из них даже в голову не могло придти, что колонны могут служить не для поддержания некого свода, а вопреки принятой практичности самым наглым образом просто упираться в безкрайнее, голубое небо. А ведь строители времён Романа[38] оставили своим римским потомкам множество подобных примеров воистину великого градостроительства.
Прошло много веков, а древние постройки с непонятными Этрусскими письменами и сейчас поражают человеческое воображение, несмотря на то, что нападавшие на италов и латинян враги отчего-то всегда старались разрушить до самого основания эти древние свидетельства совершенства человеческого разума. Остаётся только гадать, как же велик и прекрасен был Рим во времена самого Романа. Восстановить былое не удавалось никому, а строить добротно новое могли совсем немногие.
Как видно этот Артур Холл был большой оригинал и считал себя умнее других римлян, поскольку оценив достоинства старой архитектурной школы, нашёл возможность нанять для себя тех людей, которые ещё хранили в своих головах науку строительства вечных городов.
Все знали, что он не стеснял себя в средствах. Чего только стоила вымощенная камнем мостовая, что вытягивалась к парадному подъезду поистине императорского особняка Холла? Её идеальное рябое полотно вполне можно было принять за широкий отрез высланной до самого порога ткани. Сам въезд на колесничную площадку дома, не уступающий в ширине и размаху дворцам центра Рима, венчала тонкая, высокая арка. Ах, как же это было хитро! И колоннада, и она будто говорили: «А что мне, Артуру Холлу, стены и потолки, когда мой дом вся земля и всё небо».
Лонро не в силах двигаться дальше, остановился прямо под аркой и, высоко задрав вверх острый подбородок, принялся рассматривать украшавшие её непонятные надписи и лепнину. Вскоре к нему подошёл кто-то из прислуги. Бронзовое лицо этого пожилого, невысокого и очень худого человека отливало болезненной серостью. Он деловито огладил редкие кучерявые локоны смокшихся от пота волос и хрипло спросил:
— Что вам угодно?
Лонро оторвался от созерцания арки и повторно смерил взглядом наглого «садовника». Пусть Джеронимо был и не в выходном платье, однако и в оборванцы его никто сейчас не рискнул бы отрядить - одежда гостя вполне соответствовала его статусу. Похоже было на то, что у зажиревшего Артура Холла слуги были сильно избалованы и уже давно забыли что такое хлыст хозяина.
— Я, — добавляя пинту властной меди в хорошо поставленный голос, произнёс молодой человек, — Джеронимо Лонро ‒ сын Луиджи Лонро из Ливорно. Скажи хозяину, что я здесь. С ним было договорено о встрече. И поторопись, мне и так пришлось изрядно натерпеться сегодня под изнуряющим полуденным солнцем.
Вопреки ожиданиям Лонро «садовник» лишь скорчил кислую гримасу и, судя по всему, не торопясь выполнять его поручение, вяло ответил:
— Мне ещё нужно окопать Азалию[39]. Засуха превратила землю в камень, а я очень люблю эти цветы. Они…
«Садовник» говорил что-то ещё, а изумлённый догадкой Джеронимо слушал его, широко открыв рот. «О, Боги, — выстрелило у него в голове, да ведь это и есть сам Арти Хоу»!
Хозяин особняка, источая умиротворение, рассказывал гостю что-то о своём саде и о том, как же всё-таки сложно ухаживать за ним в такое засушливое лето, а в голове Лонро что-то загудело. В который раз ему приходилось чувствовать себя виновным, не совершая ничего дурного. Эту истощающую нервы тактику общения ему привил ещё новоприставившийся Небесам Ангус Берцо. И вдруг мир в глазах молодого человека снова перевернулся с ног на голову. Он, покачнувшись, побледнел, и словно спиленное дерево рухнул лицом вниз, прямо в ноги перепугавшемуся хозяину...
Очнулся Джеронимо в какой-то крытой тенистой базилике[40], коих, к слову сказать, вокруг особняка Артура Холла было четыре, каждая в честь одного из особо почитаемых хозяином Богов. Как узнал Лонро позже, из центра дома ко всем этим сооружениям храмового назначения выводила отдельная анфилада[41]. И одна базилика вещь роскошная, что уж говорить про четыре? Помнится, отец страшно гордился собой, когда нашёл в себе силы построить подобный древний храм возле их загородного дома. Однако и тут Холл обошёл большинство из местных вельмож. Все его базилики были крытыми, а для прямого общения хозяина с Богами имели в центре потолка большое круглое отверстие.
Джеронимо, оглушённый солнечным ударом у арки колесничного двора, окончательно пришёл в себя только к закату. Сердобольный Холл отрядил к уходу за лишившимся чувств гостем сразу трёх девушек из прислуги и одного …вавилонянина. Что тут поделаешь, уж так тот сам себя называл. Благовонные притирания и прохладные компрессы очень скоро возымели своё действие, и как уже говорилось ранее к закату, порядком напитавшийся от слуг рассказами о «дворце хозяина» молодой Лонро был бодр и весел.
Навестив молодого гостя в базилике Венеры тот, кого раньше звали Арти Хоу, участливо поприветствовал его и внимательно, хоть и не без присущей ему некой отстранённости во взгляде выслушал звучащие в свой адрес речи, полные благородной лести. Приняв похвалу как должное, хозяин особняка приказал подать молодого виноградного вина и завёл со своим гостем пространные беседы о жарком лете, о виноградниках, в общем, обо всём том, что было безынтересно им обоим, но о чём было принято говорить.
В этих долгих и пустых беседах Артур Холл продолжал держаться на расстоянии, не давая молодому Лонро никакой возможности обнажить так донимавшие его вопросы. Конечно, Хоу прекрасно понимал, что потомок известного италского рода, строго соблюдая странную прихоть самого Арти о том, что частные визиты к нему должны совершаться непременно пешком, явился сюда не ради нескольких глотков молодого вина.
Всегда предпочитающий одиночество любой компании Арти планировал расстаться с визитёром, добившимся своей запредельной настырностью его аудиенции, значительно раньше. Зная общеизвестную скандальность и замкнутость хозяина дома можно говорить с полной уверенностью, что только случившийся с Лонро солнечный удар смог оттянуть до заката этот визит.
Время шло. Где-то в отдалении, в тени тихо опустившейся ночи звучно сверлили тёплые небеса крохотные виолы[42] цикад. Нарушая непроизвольно возникшее молчание, Холл с облегчением вздохнул. К его радости весь запас пустых разговоров на сегодня иссяк, и теперь он не без удовольствия ждал того момента, когда можно будет омыться и отправиться ко сну. Его дряблое, измученное болезнями тело требовало отдыха.
Внешне не проявляющий досады по поводу ночлега незапланированного гостя, Холл настоял на том, чтобы тот остался до утра. Заверив Джеронимо в том, что прислуга обустроит ему достойное ложе здесь же, в прохладной базилике Венеры, хозяин двинулся было спать, но! В этот момент, рассыпающийся в словах благодарности Лонро, неосторожно заверил его в том, что предоставленные ему условия даже более чем пригодны для скромного молодого человека, привыкшего в землях рассов к настоящей походной обстановке.
Холл, задержавшись у ступеней базилики, заметно оживился. Несколько уточняющих вопросов и мягкого, болезненного человека словно подменили. Его глаза, всегда подёрнутые кисеёй пренебрежения к чужим суждениям и разговорам, вдруг стали ясными, вспыхнули живым интересом и ударили в гостя с таким вниманием, что тот стал чувствовать себя неуютно на мягких покрывалах хозяйского ложа. Когда же, наконец, выяснилось, кто рассказал молодому Лонро историю Арти Хоу, этот общеизвестный скандалист и самодур моментально впал в состояние, расцениваемое Джеронимо как близкое к безумству.
— Ха-га! — вскричал вдруг Хоу и словно вихрь пронёсся вдоль рядов колоннады. — Масимо Агнелли! Как же, — зло обернулся он к своему гостю и, не меняя позы, вполоборота добавил, — стало быть, и вы, Лонро, попали в его золотую клетку?
— Клетку? — переспросил ошарашенный Джеронимо. — Какую клетку?
— О! — Неловко вскинул к небесам свои худые руки, бесновавшийся Арти. — Несчастный. Вы, конечно же, считаете этого хитреца своим благодетелем, тем, кто открыл перед вами ларцы с расенским золотом? Нет, — ответил тут же вместо Джеронимо сын английских земель, завидно хорошо обосновавшийся на ромовых холмах, — немного не так, мой друг. Вы, наверное, думаете, что Масимо нашёл у рипейских гор столько богатств, что уже вполне может позволить себе сорить сведениями о них направо и налево, ведь так?
Лонро неуверенно пожал плечами.
— Вздор! — Нервно рявкнул Хоу. — Это правда только наполовину, а правда наполовину – это ложь. Да, хитрец и проныра Агнелли на самом деле нащупал золотую жилу. Те подачки, которые он ловко скармливает глупцам вроде Вас и меня, способны обеспечить безбедное существование сразу нескольким поколениям одного такого «везунчика», вынужденного оставить взамен за благосостояние своего рода в древних расенских лесах своё сердце.
Что? Вы округлили глаза? Вот как? Вы наивно полагали, что Ваша тайна, связанная с Йогиней, не известна никому? Мальчишка. Сколько Вам лет?
— Тридцать один…
— Мальчишка, — повторил Холл. — Уж и не знаю, кому из Богов точно известно, скольких конкурентов убрал таким жестоким и хитроумным способом со своего пути Масимо Агнелли? Скажите, вы тоже подались на приманку шитых золотом сапожек, или в этот раз он придумал что-то другое?
Лонро вздохнул и понуро опустил голову:
— Сапожки…
— М-ха-ха-ха! — Не сдержал злого смеха Холл. — Ну и ловкач. Надеюсь, он отмерил вам достаточно откупного? Ваш папаша, как мне кажется, был несказанно рад такой удаче. Вы были один?
— С компаньоном…
— И ему хватило?
— Он погиб.
Хоу заинтересованно вскинул брови.
— М-м-м, — неоднозначно протянул он, — как удобно.
Лонро в отчаянии вскочил:
— Как Вы можете? — Вознегодовал он. — Смерть Ангуса Берцо на его собственной совести. Редкий может остаться целым, выхваляясь тугим кошельком в присутствии полуголодного люда…
Джеронимо поёжился, вспоминая драку, произошедшую в какой-то портовой корчме. Тогда только по счастливой случайности сам Лонро не отправился следом за беднягой Ангусом к праотцам.