Как вам такая перспектива, Лонро? Молчите? Вам нечего сказать? …Но я Вас понимаю…
Хоу вышел из базилики, сорвал пучок сухой травы и, подойдя к догорающим светочам, поджёг её. Поочерёдно подойдя к высящимся у ступеней масляным лампам он, не проронив ни слова, развёл в них огонь и, бросив в сторону рассыпавшуюся искрами раскурку, растворился в густом мраке ночи.
Клубок восьмой
Артур Холл умер через восемь дней после визита молодого Лонро. Странный был человек, …странный и притягательный. Семья Джеронимо и всё её окружение клеймило позором имя этого англичанина, что, вне всякого сомнения, только добавляло веса этой неоднозначной персоне в сердце многообещающего отпрыска известного рода иллюминатов[46].
Всё о чём говорил Арти перед смертью, сбылось. И давление на самого Джеронимо со стороны отца, и судебные тяжбы родственников усопшего англичанина, и открытая война между ними за его имущество, всё это имело место. И то, что Киц немало поимел выгоды от этой войны, тоже верно. Рим долго гудел как улей, осуждая кровожадность родственников Хоу, а молодой Лонро тихо посмеивался, понимая, что сложно было ожидать чего-то другого от людей, которые зная о том, что Арти разбогател, бросили всё и немедля перебрались сюда из далёкой Англии.
Не угадал Арти только одного, а именно того, что непреодолимое желание вернуться к расам дожмёт Лонро только через семнадцать лет, в то время, когда он уже будет посвящён в среднюю когорту Храма Времени иллюминатов и в момент, когда чего-чего, а уж этого от него никто не будет ожидать. Его не остановили ни жена, ни двое детей, ни всё то, о чём только может мечтать мужчина в свои сорок девять лет. В один прекрасный день он собрался и уехал, бросив на прощание с порога что-то невнятное оторопевшей супруге.
Злые языки шептали престарелому Луиджи Лонро, что виной побега Джеронимо является молодой тартарский раб Ратиша, которого тот выкупил на рынке, восхитившись его нечеловеческой ловкостью. Чего только не вменяли теперь этому славянину: и колдовство, и даже то, что он, де, является внебрачным сыном самого Джеронимо и какой-то расенки, в общем, мели пустые языки всякую чушь.
Какую-то почву под собой все эти слухи имели, поскольку в сопровождение к себе
Джеронимо взял только этого раба. Разумеется, никто не придавал значения тому, что помимо действительно незаурядной ловкости к талантам Ратиши можно было отнести и его отличное знание италского и, разумеется, расенского языка. К тому же, как и все мужчины Великой Тартарии[47] он весьма искусно владел любым оружием. По крайней мере, никто из отставных легионеров, охраняющих родовое гнездо Луиджи Лонро и нападающих во время испытания на нового раба скопом, не смог причинить ему никакого вреда. Более того, ловко уходя от их атак, он издевательски поочерёдно укладывал их на песок, только обозначая смертельные удары. Оценку его воинского искусства выше той, что была отображена на лицах охраны в виде их безсильного недоумения, трудно себе даже представить, ведь эти воины повидали в своей жизни немало всяких умельцев.
Всё это было как вспышка! Лонро случайно увидел в рыночной толчее, как под весёлый смех толпы этот прикованный к клетке белоголовый раб искусно жонглирует различными предметами, попадающимися ему под руку, и словно очнулся ото сна. Будто кто-то подтолкнул Лонро в спину, и он подошёл ближе. В толпе звучно восхищались ловкости тартарийца, а он лишь криво улыбался, да как-то двусмысленно приговаривал на италском: «смотрите жители Вечного города на моё умение, придёт время и вы ещё оцените все таланты сынов моей Родины».
Это не было похоже на какое-то наваждение, …нет. Джеронимо ясно понимал, что делает. Вскоре он, о чём-то коротко пошептавшись с этим ловкачом-тартарийцем, отсыпал его хозяину столько золота, что этого вполне могло бы хватить и на двоих рабов. На рынке хорошо знали, что никто из Лонро не станет бросать своё золото на ветер, а потому они с нескрываемым сочувствием смотрели вслед весёлому расену, притянувшему столько внимания. И Луиджи Лонро и его родственники покупали много рабов и рабынь, однако в их домах и на их полях народу не особенно-то прибавлялось. Никто не желал вникать в тёмные дела этих семей, впрочем, как и в дела других знатных римлян.
Прошло совсем немного времени, пока Джеронимо вдруг не понял, что совершил дорогую и ненужную покупку. Жалея о случившемся, и каря себя за расточительность, он тут же решил избавиться от «мусора», а заодно и позабавиться, собрав на конном дворе свободных от службы воинов охраны и устроив себе развлечение. Лонро был уверен, тартарийца убьют. Однако, что из всего этого получилось, было сказано выше.
После того, как славянин вышел сухим из непростого испытания Джеронимо смирился с покупкой и, оставив раба в распоряжение управляющего, отправился в бани с твёрдой уверенностью в том, что никогда больше не услышит об этом расене. Но, как видно, судьбе было угодно, чтобы их знакомство продолжилось. Так уж вышло, что его сын Анжело через день едва не погиб на ипподроме, а спас его от смерти тот самый раб-тартариец.
Растроганная произошедшим супруга требовала для спасителя не больше, не меньше свободы. Довелось-таки Джеронимо снова посетить конюшни и снизойти до беседы с рабом. Если бы жена Лонро знала, чем для неё обернётся этот случай, она приказала бы колесовать этого тартарийца, а так: первая беседа раба с хозяином растянулась едва ли не до заката и сменилась другой, уже назавтра. Джеронимо Лонро словно подменили. Так воры уводят ночью со двора коня, так полумёртвые нищие проворно срезают с пояса денежную мошну, так сокол бьёт и тащит за ограду оглушённую курицу.
Как уже говорилось выше, Джеронимо уехал вдруг и всё, что удалось разузнать его расстроенной супруге о его похитителе, так это только то, что тот угодил в рабство, будучи раненным в пределах византийских земель, где долгое время служил наёмником.
Разумеется, никто не мог ей рассказать того, что слово их раба, бывшего штоурмвоя Ратиши, было крепче кремня, а его умение драться с оружием и без него ходило легендами в полуразбойных поисковых отрядах всей Византийской Империи. Лишь странная прихоть Судьбы выбросила его в дальние земли и бросила в пекло, словно в назидание этому сильному человеку, дабы не преступал веления Бога Перуна: «Кто убежит из земли своей на чужбину в поисках жизни лёгкой, тот отступник Рода своего. Да не будет прощения ему, ибо отвернутся от него Боги».
Знал ли Лонро о том, что из себя представляет его попутчик? Конечно знал. Знал без деталей, только в общих чертах, но и того ему было достаточно, поскольку меж ними значился торг. Джеронимо давал Ратише свободу, взамен на то, что тот проведёт его в земли Беловодья и поможет разыскать нужную ему Бабу Йогу Золотую ногу.
Ратиша, покинув границы вечного города, мог хоть сотню раз покончить со своим попутчиком и обрести долгожданную свободу, но. Как уже говорилось, слово его было твёрже кремня, и словами в те времена никто из славян попусту не разбрасывался.
В двадцать третий день месяца жёлтеня лета 6488 от сотворения Мира в Звёздном Храме (15 октября 979 года от Рождества Христова) они добрались-таки до Щучьего. Став на постой, Лонро остался на Дворе, а Ратиша тут же отправился на торг, узнать что-либо из того, что их так интересовало.
К обеду он вернулся. Что и говорить, в умении что-либо разведать славянин был большой мастак. Сведя быструю дружбу с нынешним сельским старостой[48], Ратиша выяснил, что Радимир так и живёт на краю скуфа и что сейчас как раз ушёл куда-то в верховья Ирия[49]. Вообще новостей нужных и пустых бывший наёмник поисковых отрядов Льва Мудрого – Философа[50] принёс столько, что Лонро, честно говоря, никак не рассчитывавший на подобное был просто удивлён:
— Ты так …расторопен, — только и смог выдавить из себя обескураженный Джеронимо, в чьи планы, судя по всему, никак не входила подобная спешка.
— А чего раскачиваться? — удивился Ратиша. — Мне тут особенно ждать нечего. Я же тебе говорил, что не хочу рисковать. Если кто-то из приезжих меня узнает, мне несдобровать. Для родственников я предатель, ПОП[51]. Так что моя задача помочь тебе поскорее и убираться отсюда, на восток, куда подальше.
Теперь, хозяин, к делу. Радимир будет идти через Шуйское становище, другого пути у него нет. И ночевать будет там. Староста говорил, что ждёт его через два дня, значит, отправляться надо немедля. Как у нас говорят: «Ешь кашу, пока горяча». Собирайся. Если постараться, к темени будем на месте…
Расчёты отставного «Дикого гуся»[52] оказались не верны. За сборами да неблизкой дорогой в Шуйское становище добрались только к глубокой ночи. Рисковали, ведь в такое время четники могли и подстрелить того, кто шастает у частокола в непроглядной чаще. Благо Ратиша хорошо знал местные порядки и обычаи, а потому к запертым на ночь воротам приближались с шумом. Привратные долго не решались открыть, но потом, смирив сердце, всё же пустили заблудившихся бедолаг на ночлег.
Напрасно Лонро надеялся, что вступившая в права ночь даст ему возможность всё как следует взвесить. Стараясь побыстрее завершить здесь все свои дела, Ратиша просто рвал из-под себя землю. Не успел Джеронимо опомниться, как его спутник тут же доложил, что Радимир из Щучьего скуфа уже тут и стоит на постое, стоит не один, а с каким-то парнем и молодой жрицей, Йогиней.
У Лонро больно кольнуло сердце, а Ратиша, не говоря ни слова, тут же ушёл к коновязи, где, как ему сказали, только что возился старик Радимир.
Вскоре Джеронимо стало совсем худо. Полежав немного на скрипучем, шатком топчане, то ли во сне, то ли наяву он увидел, как из каких-то расплывчатых цветных кругов перед ним появилось озабоченное лицо Ратиши, за спиной которого маячил тот самый дед из Щучьего скуфа, которого они искали.
Видя, что с латинянином происходит что-то неладное, Ратиша увёл старика в сторону и начал ему разъяснять причину того, что заставило их искать встречи с ним. Выражение лица Щучьевского людина[53] в зависимости от того, что он слышал, менялось от лёгкого недоумения до подозрительной заинтересованности.
Всё шло как надо. Ратиша, даже удивлялся сам себе, как же ловко всё выходило? Ему-то тут и придумывать ничего не надо было, ведь и слепой увидел бы, что расхворавшемуся латинянину нужна помощь. С подобным недугом может справиться только сильная жрица или волхв, знахарь! Вот в Щучьем, де, чужакам и сказали, что касаемо жриц можно поговорить только с Радимиром, поскольку только тот с Йогинями знается. Узнать про то, что дед будет ночевать в Шуйском, было несложно, а поскольку терпеть страдания хворый латинянин уже больше не мог, решили ускорить встречу...
Радимир вдумчиво слушал говорившего. Вглядываясь в испещрённое морщинами лицо старика, Ратиша вдруг испугался. Вместо ожидаемого понимания в остром взгляде щучьевского людина, играли странные искорки то ли ярости, то ли даже злости. Ещё более странным оказалось то, что вынырнув из этих явно недобрых мыслей, Радимир, как ни в чём не бывало, просто с отеческой теплотой в голосе спросил:
— Тебе-то, человече, наверное, объяснять не надо, что трудно выполнить то, о чём ты так просишь? Сама Йогиня выбирает с кем ей говорить, а с кем нет, понимаешь? И с ней тут не поспоришь. Скажу больше, я-то сам вовсе не подпускал бы этих заезжих к межам Беловодья, а уж тем более к нашим жрицам. И что за хитроумный урок дают Боги этим жёнам, ведь, сколько уж таких чужаков приходило с ними повидаться? Ты хоть знаешь, кого именно из Йогинь он ищет?
Ратиша шумно набрал в себя воздух и медленно выдохнул. Только-только улетавшая вдаль птица удачи сделала круг и, вернувшись обратно, снова села прямо над его головой.
— Сейчас, — сдержанно скал он, — я поговорю с ромеем и всё узнаю…
Сказать-то одно, а вот сделать – совсем другое. Оказалось, что имени нужной ему Йогини Лонро попросту не знал.
Латинянин и былой наёмник спешно и сбивчиво что-то обсудили, и тут же пришли к очевидному и досадному выводу – они угодили в тупик.
Как ни странно, но выход из сложившейся ситуации предложил сам дед:
— Скажи ему, — снисходительно кивнул Радимир в сторону чужака, — помогу я горемыке этому. Идём….
Они прошли вглубь постоялого двора, где возле конюшен горел костёр. Вокруг огня собралось немало людей. Лонро почувствовал, как его ноги стали наливаться тяжестью, спиной к ним стояла …Йогиня. Радимир окликнул жрицу и та повернулась…
Та же яркая одежда, те же сапожки, та же гордая и красивая стать, …но это была не та женщина.
Видя, отчаяние в лице латинянина, старик расен что-то сказал поднявшемуся навстречу им молодому парню, и тот тут же исчез где-то в темноте.
— Скажи ему, — обратился Радимир к Ратише, — слышь, северянин? Пусть пока не сдаётся в лапы кручине. Он, как видно, шёл к Радмиле, я вроде его помню, был у нас. Идите почивать. Поутру я пришлю к вам Светозара, он сведёт вас к ней…
Холодный рассвет едва пробивался сквозь плотный занавес серого неба. Мелкая морось висела в мечущемся воздухе, давая понять, что недолгие времена доброго расположения Духа красавицы-осени закончились и сейчас эта своенравная девица явит свой истинный лик.
Лонро плохо спал в эту ночь. Ему не давало покоя расходившееся не на шутку сердце. Едва только мысли латинянина касались предстоящей встречи с Йогиней, онотрепетало и брыкалось, будто беспокойный щенок на мокрой лежанке. К рассвету шум безумствовавшего всю ночь ветра, обрывки неясных сновидений, пляска разыгравшейся крови, да и невыносимый храп Ратиши, спавшего в другом углу отведённой им на ночлег клети, отдавались в голове Джеронимо колокольным звоном.
Поднялись. С завтраком решили не затягивать, кто знает, будет ли потом на это время. До гостевой корчмы, где планировали они откушать, было всего-то шагов сорок, но вот решиться идти туда при эдаких-то порывах ветра, да ещё и по совершенно раскисшей земле было непросто. Первым к харчевой избе, ссутулившись и кутаясь в трепещущие на ветру одежды, зашагал Ратиша.
— Эй! — вдруг тут же окликнул его кто-то и из-за угла появился тот самый молодой человек Светозар, что был вчера у костра с Радимиром. — Северянин, — продолжил он, — здравия тебе. Радмила ждёт. Скажи …этому, хворому, что мне наказано отвести вас к ней….
— Что, что, …что он говорит? — всполошился Джеронимо.
— Здаётся мне, — со вздохом подтягивая поясной ремень, на котором сиротливо болтались пустые петли и лямки оружия, недовольно протянул Ратиша, — не доведётся нам подкрепиться. Ща, паря, — сказал он уже посланцу, — оденемся, как следует, да мечи свои заберём[54]. Жди нас у ворот…
Вглубь леса отправились конными. Ехали молча, не спеша, держась позади своего немногословного провожатого. Ветер присмирел, опасаясь соваться под кроны вековых хвой, и лишь с шипением носился где-то вверху, сбрасывая вниз сухие сучья да шелуху, сорванную с идеально ровных, бронзовых стволов.
Вдруг их молчаливый проводник предостерегающе вскинул вверх руку. Ратиша, следуя правилу боевого порядка, тут же отвернул своего коня в сторону и, привычно ощупав холодный эфес меча, рассеянно глянул на молодого воина. Тот тут же отметил походную выучку северянина и только криво улыбнулся, понимая теперь с кем имеет дело. Однако и тот не мог не заметить в отточенном жесте светловолосого проводника след боевого опыта следопыта-разведчика. В глубине серых глаз молодого расена блеснул огонёк хищника, раскусившего, наконец, запутанные следы добычи, но внешне он не подал и виду, сдержанно сказав:
— Стойте здесь, Радмила найдёт вас на этой тропе. Только не вздумайте никуда съезжать, она скоро будет.
С этими словами он повернул коня и, направил его в прямо в колючие заросли низкорослого, густого ельника. Лонро и Ратиша проводили его взглядами и, дождавшись момента, когда глухие шаги удаляющейся лошади растворятся в шуме стонущего под порывами ветра леса, спешились.