«Голос секретаря»: «Потребуются годы и десятилетия усилий, пока Ваш народ сможет полноценно участвовать в мировых общественных процессах. Но и то при условии, что Цивилизация получит возможность беспрепятственно участвовать в таких процессах у Вас».
Министр: «Но есть другой путь, может быть, несколько более долгий, но зато менее болезненный для народа».
«Голос секретаря»: «Если у вас появились новые идеи, то Большой Конгресс к вашим услугам, господин Шенк.
Министр: «Время не ждет, и я буду предельно откровенен. В Нашем обществе наметились опасные тенденции к расколу, а это, в условиях традиционной монолитности, чревато непредсказуемыми последствиями. Дело в том, что на политическую арену Нашей Империи выходят большие слои, чтобы не сказать — целый класс новых и непредсказуемых людей. Есть только один способ их нейтрализовать и выиграть время для качественного переустройства общества».
«Голос секретаря»: «Но, может быть, раскол вашему обществу пойдет только на пользу? Возникнет движение, перспектива…»
Министр: «Господин секретарь, не время шутить нам. Речь идет о возрастании в обществе роли и числа людей с преступными наклонностями. Не будем сейчас обсуждать причины случившегося. Промедление смерти подобно. Надо искать выход из создавшегося положения».
«Голос секретаря»: «Цивилизация всегда к вашим услугам, господин Министр».
Министр: «Товары! Господин секретарь, нужны товары! Как можно больше товаров! Если мы каждому продадим товары, которыми пользуются люди во всем мире — магнитофоны, холодильники, машины — то Мы надолго отвлечем внимание преступного слоя от власти, к которой они так стремятся».
«Голос секретаря»: «Господин Министр, вам должно быть хорошо известно, что преступные кланы везде и всегда стремились к влиянию в политике, а также к самой власти, и мне не совсем понятна ваша тревога».
Министр: «Но у Нас это уже не просто преступный клан, у Нас это уже — массы!»
«Голос секретаря»: «Не могли бы вы пояснить, что такое «массы»? Род занятий, пол, количество извилин, процентное отношение к общему числу извилин в обществе?»
Министр: «Массы, господин секретарь, — это массы, вы должны понимать, о чем идет речь. Мы тут еще не подсчитывали, но по Моим предварительным оценкам, может быть, четверть населения…»
«Голос секретаря»: «Вы предлагаете удовлетворить товарами именно эту часть?»
Министр: «К сожалению, Я так не думаю. К сожалению, Я думаю, что надо насытить всех, иначе, обнаружив преступный слой общества обладателем роскошных товаров, остальные подданные также обратятся в их веру, если можно так выразиться».
«Голос секретаря»: «Почему же — к сожалению? Цивилизация способна всю вашу территорию завалить товарами, ей это ничего не стоит. Но вот что беспокоит. Наверное, преступную часть мужчин и женщин действительно можно таким образом нейтрализовать, но при этом не хотелось бы попутно развратить остальных».
Министр: «Что вы имеете в виду?»
«Голос секретаря»: «Позвольте нам еще подумать, господин Шенк, мы будем советоваться, и с вами тоже. Нет-нет, нам не жаль ничего для вас. До свидания, господин Шенк. До встречи в эфире — так иногда говорят у нас ведущие в телешоу».
ГЛАВА IV
Племянница Прокурора Калиграфка Мария была в том возрасте, когда пора уже выходить замуж. Чтоб отвязались… За ней водилась слава очень заметной девушки — если такие слова еще говорят о чем-нибудь в наше время, когда свободная игра человеческой породы в условиях Цивилизации сделала женщин норовистыми — а кто станет отрицать привлекательность своенравной, породистой лошади? Мария была тем нежным, душистым («только что из ванной») урбанистическим цветком, которого злой рок занес жить среди так называемой дикой природы больших империонов, по колено в глине и черноземе их заснеженных и не паханных так называемых диких полей и лугов, в их мокрых, кишащих слепнями и гнусом, так называемых девственных лесах и «дубравах» и купаться в их коряжистых, илистых, никогда не чищенных так называемых природных водоемах и «реках» вместо ослепительных, стерильных, теплых бассейнов Цивилизации. Среди аборигенов Земли, которых Цивилизация не коснулась еще даже пальцем, Мария была хороша вызывающе, и если бы не дядя ее, Прокурор Калиграфк, то, наверное, судьба этой девочки сложилась бы ужасно в условиях естественного равенства чистой природы. Против такого предположения можно было бы возразить, что породистость Марии, наоборот, не могла пройти незамеченной мимо правительствующего дома — но тогда ее, без сомнения, укрыли бы там, в стенах, как наложницу, для «развлечений» — первичных развлечений больших империонов, у которых секс правит… искусством, по общему представлению (?). Но Пер однажды сказал:
— Когда я вижу Марию, мне кажется, что у всей здешней публики ее внешность может вызывать одно только страдание и пытку, и до сих пор ее не извели здесь и не загубили только по причине еще большего страха перед дядей ее, Калиграфком. В Империи равенство женщин по красивости почитается их священной обязанностью перед Родиной, как равенство мужчин по умности.
Большие империоны ужасно конфузятся того естественного чувства превосходства, с которым горожанин в Большой Империи смотрит на крестьянина, чиновник — на ученого, а среди самих чиновников и ученых обыкновенный — на одаренного; в последнем случае правомерно говорить даже о ненависти. Земные аборигены недолюбливают умственного превосходства у человека, и они этим подтверждают как бы внеземное происхождение человеческого мозга. «Коренной землянин» не любит большого ума, как демократ не любит больших капиталов. Всякий развитый ум абориген на Земле встречает как чужака, инородца, вознамерившегося согнать его с насиженной территории, с которой сам он ни за что бы ни сдвинулся во веки веков. Именно это чувство, без всякого сомнения, испытывали земляне к первым богам, которые приземлились в Атлантиде. Потеснили там первобытную природу и постепенно смешивались с землянами, разбавляя их генетически и духовно. В итоге любовных божественных инъекций аборигенкам мы имеем теперь картину разделения человечества на людей не только одаренных и неодаренных, но и просто больших империонов.
— Пер, сдается мне, что где-то мы это уже проходили, дай бог памяти — расизм? — прервал его Йоцхак Смоленскин.
— Ты, Йоцхак, плохо судишь о веке двадцатом, а по мне так это был золотой век, поделивший окончательно людей на человека и двуногих. По крайней мере, стало понятно, кто есть кто. Это — во-первых. А во-вторых, мы говорим о красавице Марии. Именно желание дикарей, пока еще недоделанных богами, пребывать в равенстве, освященном чувством страха, которое дикарь испытывает перед божественным мозгом, нашло свое продолжение в страхе перед телесным иноподобием человека — женщины. Как и далекий его предок, современный дикарь нутром угадывает в ней — божественное, иноприродное, а ощущение недоступности этой красивой странности только усиливает в нем «танталовы муки» — ведь он догадывается, что обладание богиней — если представится случай — не принесет удовлетворения. Я однажды испытал нечто подобное, — признался Пер. — Я видел дорогую скаковую лошадь, ее вели под уздцы и она гарцевала, голая, и мне казалось, что будь я кентавром, то из моего восхищения этой лошадиной аристократкой могло бы вырасти вполне определенное желание против шестой заповеди. Но вот я представил себе, что добиваюсь ее благосклонности и уже смотрю на красавицу-кобылку удовлетворенным взглядом и вижу, что это — всего лишь лошадь… хотя бы даже и c ногами, во всех отношениях достойная, но — женщина другого вида, которую мне не дано знать. И я уверен, что схожие чувства испытал бы дикарь, изнасиловавший богиню.
— Ты хочешь сказать, Пер, что страх перед мужскими извилинами и страх перед женскими красивостями у аборигенов Земли — одного происхождения? — опять спросил Йоцхак.
— Да. И не будь дяди Калиграфка, Марии бы здесь давно не стало, потому что она затруднительна именно той красотой, которая — отвратительна для дикого мужчины.
— Откуда тебе известно?
— Я сам однажды поймал себя на этой мысли…
— Да она просто нравится Перу, — прервал их Уэлш.
Воспоминание о Марии ему тоже всегда поднимало настроение.
…Как Йоцхак и напророчил голосом Пера в свой диктофон, Мария приехала в Заповедник на следующий день в русских «жигулях» — Прокурор Калиграфк стремился поддерживать престиж своих родственников в глазах партии краймеров, чтобы у партии всегда текла слюна, как хороший признак мотивации.
Мужчина средних лет, с внешностью католика и мефистофельским носом, оказался с ней рядом в машине. Своим появлением он несказанно удивил Персонал: было хорошо известно, что никакие христианские миссии не работали сейчас в этом районе.
Они остановились перед Резиденцией Министра.
— Не делайте пока никаких резких движений, Магнус! — крикнула Мария незнакомцу поверх синей крыши «жигулей», когда они вышли. — С вами сначала познакомится Комендант…
— Какие движения здесь считаются резкими? — спросил, в свою очередь, тот, кого назвали Магнус. — Могу ли я отойти от машины на два шага? — попытался он шутить, но через минуту добавил:
— Да, такое ощущение, что ты на мушке…
— Два шага можно, — сказала Мария равнодушно. — Но не бегите пока собирать землянику в лес. За вами следит снайпер…
Приезжий покосился на крыши Резиденции.
— Как только Комендант осмотрит вас, с вас сразу снимут прицел, — обнадежила его Мария и скрылась в дверях Резиденции.
Строили в Большой Империи безбожно — фантазия у архитекторов, несомненно, была опасной, и только плохие технологи не позволяли им разнуздать ее, как хотелось бы. В результате, крыша у Резиденции напоминала крышку от кастрюли, которую как бы накрыли временно, не зная пока, что еще добавить в суп. Резиденция была той архитектуры, где чересчур близко к сердцу принимают стандарты и равенство: комнаты для гостей правительства помещались в один ряд в три этажа, и поэтому Резиденция больше напоминала пансионат для престарелых, чем Загородный Дом для Начальника Империи.
Приезжий едва успел взять сумку с переднего сиденья, когда выросший неожиданно как из-под земли слуга влез за руль и, ни слова не говоря, загнал «жигули» под навес в глубине леса. Так же неожиданно вырос перед ним другой человек в неинтересной униформе.
— Господин Магнус! — выкрикнул он по-военному. — Хотя вы записаны гостем члена семьи Прокурора Калиграфка, комната вам отведена в Резиденции Министра, но мы рекомендуем не заводить никаких разговоров с обслугой, и тем более — с членами семьи Министра!
Он сделал знак рукой, и Магнус послушно двинулся вслед за ним вверх по лестнице.
Сразу за парадной дверью начинался продолговатый холл с неуютно высоким потолком, который можно было бы «приблизить» к полу «хоть бы большой люстрой, что ли…», — машинально подумал Магнус. Вслед за военным провожатым он свернул в коридор с коротким рядом одинаковых дощатых дверей, одну из которых перед ним открыли.
Магнус переступил порог и оказался в обычном трехзвездочном люксе.
— Надеюсь, вы нам не причините беспокойства, — произнес слуга вместо какой-нибудь стандартной любезности перед тем, как исчезнуть.
Магнус бросил сумку на широкое ложе у стены — обычный жест гостя с дороги, и, следуя привычкам постояльцев всего мира, только что въехавших, вторым своим шагом он приблизился к окну — вместо лесного пейзажа он увидел в окне фигуру с кривым колесом ног и лицом сильно испитым. Существо пристально глядело на него сквозь стекло, потом ткнуло впереди себя палкой с вырезанными, как у пастушка, узорами по коре, требуя, наверное, чтобы ему открыли.
Магнус нащупал шпингалеты и толкнул створки наружу.
— Дайте на вас посмотреть, — сказал испитый, отступая на шаг и как бы прицениваясь к пиджаку Магнуса.
Магнус молчал.
— Так, все в порядке, — произнес минуту спустя Странный. — Я здесь Комендант. Я люблю оценивать приглашенных по одежке. Мне кажется, вас на время можно оставить в покое, временно вы внушаете мне доверие.
— И когда это «временно» закончится? — спросил Магнус.
— Вместе с вашим пребыванием в Заповеднике.
«Вы очень гостеприимны» — хотел поблагодарить Магнус, но кривоногий сбил его с этой хорошей мысли заносчиво:
— Не позднее чем в двадцать четыре часа после окончания лекции, которую вас пригласили сюда прочитать в присутствии дочери Министра и Будущей Матери Наследника, девицы Ольги.
Он вдруг сделал «кругом» и поколесил прочь на своих столь кривых ножках, что даже кавалеристский полк рассмеялся бы ему вслед, но в окне вдруг возникла Мария, и от неожиданности Магнус всего лишь осклабился.
— Сейчас он отдаст команду, и у вас пройдет ощущение, что в вас целятся, вот увидите…
Мария прошлась взад-вперед перед окном. Она отнюдь не улыбалась.
— Ну вот, теперь все, — наконец произнесла она, еще выждав минуту. — Теперь идемте, тут у нас тоже есть иностранцы, я вас познакомлю.
— Я не люблю иностранцев, — буркнул Магнус и вдруг почувствовал, что в него больше не целятся, отчего вылез нечаянно прямо через окно и спрыгнул на землю.
— Правда? У нас тоже соотечественники не любят друг друга, — согласилась с ним Мария.
— У вас это поправимо, у вас это временное помрачение духа, — ответил Магнус, оказавшись с ней рядом, — а вот Цивилизация больна безвозвратно…
Мария равнодушно пожала плечами и пошла вперед.
Персонал Станции воззрился на пришельца с таким выражением лиц, как будто не столько изучал, сколько дивился тому, чего это он здесь делает? Все замерли и некоторое время молчали.
— Магнус, Истома, — наконец представила им своего спутника Мария. — Художник. Путешествует. Читает лекции по новой энергетике. Я правильно выразилась? — спросила она у гостя.
Тот склонил голову в знак согласия.
— Вы сейчас откуда? — спросил Йоцхак.
— Последнее время живу в Москве, — ответил Магнус.
— И давно здесь, в столице? — опять спросил Йоцхак… потому что Пер как воды в рот набрал, а Дермот — тот никогда и не считал своим долгом разговаривать.
— Я наездами здесь уже второй год… А вы служите при посольстве? — в свою очередь спросил Магнус, Истома.
— В Империи сейчас нет посольства, — опять за всех ответил каким-то тоном Йоцхак Смоленскин. — Мы обслуживаем Станцию правительственной связи с Большим Конгрессом. Мария, радость наша, — поменял свой «тон» Йоцхак, которому было в этом не занимать, — главный техник Пер мечтал получить горячий чай из твоих… черт подери, непростительная оговорка… Я хотел сказать — вообще из женских рук.
— Но у нас есть напитки и погорячей, — вставил, наконец, свое слово и Дермот Уэлш. — Надеюсь, мы посидим в Домике, а не на этом треклятом «свежем воздухе», полном комаров.
— Супермен Дермот однажды был прострелен в трех местах сразу, — объяснил Йоцхак, — и даже не вздрогнул, но бледнеет от одного только писка комара.
— Пойдемте, Магнус, я немного поухаживаю за ними, — пригласила Мария всех в Домик Персонала.
Пер пропустил Марию вперед, Художник ревниво поспешил вслед.
— А в чем состоит ваша наука? — спросил Йоцхак Смоленскин, устраиваясь в кресле со стаканчиком виски со льдом, которое всем налил Уэлш.
— Я читаю ряд лекций, которые в двух словах не объяснишь, — сказал Магнус с улыбкой на тонких католических губах.
— Попробуйте, господин Истома, вам надо потренироваться, — поддержала Мария просьбу оператора Станции по связи с Большим Конгрессом.
— Да, господа, дело в том, что я приглашен сюда почитать о духовных тайнах земли самим членам правительства, — ответил Магнус, покосившись в сторону Пера.
— Главное, Магнус, — вовсе не членам. Главное — я привезла вас сюда из-за Ольги.
Мария поставила свой стакан с растаявшим кубиком льда и обратилась к ним своим ровным, твердым, редкостным для аборигенки голосом.
— Вы знаете, господа, девица Ольга, наша бедная девочка, очень набожна и очень несчастна, она так близко к сердцу принимает беды и несчастья нашей очаровательной Империи, что почти не осушает глаз. А тут еще из-за опасного общественного кризиса ее будут торопить стать Матерью Наследника нашей священной власти. Надеюсь, все здесь понимают, что зачинать ребенка в таком состоянии опасно. Ольге требуется скорая духовная помощь, а наши жрецы — это же ни для кого не секрет — под своими одеждами носят только свои вожделения. Если до переворота у наших жрецов еще только и было одно на уме, когда они смотрели на женщину или на мальчика, то сегодня уже никто не может поручиться, есть ли вообще у них теперь что-нибудь на уме.