— Конечно, наша очаровательная Империя не первый раз оказывается в этом интересном положении, — продолжала Мария, пригубив вонючего цивилизованного виски, — но Праотцам как-то всегда удавалось верить в свою избранность и особую миссию народа, к которому мы имеем честь все здесь принадлежать, и это вселяло надежду и укрепляло силы. Но вот все устои опять пошатнулись, и даже набожная и глубоко верующая Ольга понемногу стала приходить в сомнение. В душах у нас теперь царят разруха и одичание. Недалек тот день, когда жрецам уже нечего будет сказать о миссии и избранности больших империонов. А этот барин, — Мария указала на Художника, — кажется, так у вас обращаются к мужчине в Москве? — он приехал издалека и как ни в чем не бывало проповедует нам именно о миссии и именно об избранности…
— Но, госпожа Мария, дело не в избранности, да и вообще, все несколько сложнее, — начал возражать Магнус.
— Неважно, — прервала его племянница Калиграфка. — Главное, что этого вполне достаточно. Простым людям нравится. Они толпами валят на лекции барина Истомы, — пояснила Мария для Персонала. — Их это возбуждает, избранность и все такое. И вот я подумала, может быть, ваше слово вселит душевные силы и уверенность Ольге? — обратилась она к Художнику.
— Разве Ольга — из простолюдинов? — спросил вдруг Пер, до сих пор хранивший молчание.
— Нет, но она так же сентиментальна, как простолюдин, — сказала Мария. — И еще говорят, что силы небесные внушили ей мысль, что она должна пострадать за Отчизну, она стала очень набожной, бедная наша девочка…
Но сообщала обо всем этом Мария с такими интонациями в голосе, как будто бы речь шла самое большее о бревне, положенном поперек дороги, и черта эта в ней всегда производила очень сильное впечатление на слушателей. Вначале могло казаться, что она лишь издевается над предметом беседы, но интересное лицо ее при этом всегда оставалось серьезным, не допускавшим никаких возражений.
— А что еще говорит в своих лекциях о вашем народе барин Магнус? — опять спросил Пер, обращаясь почему-то к Марии, а не лично к Художнику.
— Мне не удалось подробно послушать в столице, я слишком привлекаю внимание толпы… Магнус, что же вы молчите, расскажите что-нибудь моим друзьям…
— И братьям по разуму, — добавил скромно Йоцхак.
Магнус с плохо скрытым презрением посмотрел на него.
— Ничего особенного, — сказал он, — все это истины, давно известные миру, и только из-за особого положения Большой Империи ей пока недоступные. Вундеркинд, как правило, вырастает посредственностью, быстро выдохшись, и только из упорных и много переживших детей иногда получаются гении и таланты… в будущем.
— А кто получается из империонов? — спросил Пер Магнуса, и они впервые и как-то странно посмотрели друг другу в глаза: один — с раздражением, другой — с презрением.
— Вот об империонах именно отдельный разговор, господин… техник, — не слишком учтиво обратился к нему Истома. — Если этот принцип — вундеркинд, с одной стороны, и упорно работающий над собой ученик — с другой, приложить к общественному развитию, то мы увидим, насколько затруднительно вообще говорить о будущем рано развившихся стран Большого Конгресса. И наоборот, только такие аскетические империи, как Большая, измученные трудом и несчастьями, добьются в будущем подлинного, именно настоящего успеха. Но здесь были упомянуты конкретно империоны… Леди! — обратился к Марии Магнус, — из всех оставшихся в мире простых народов именно ваша Империя сподобилась благодати ввиду своей исключительности, ее ждет поистине волшебное будущее…
— Хорошо. Достаточно. Это подойдет Ольге, — прервала его Мария в своей бесчувственной манере, словно бы речь шла не больше, чем о женихе, брошенном накануне свадьбы, а вовсе не судьбах мира.
— А нас вы пригласите на лекцию? — обратился Пер к племяннице Калиграфка.
— Вам это неинтересно! — закричал вдруг Магнус, Истома, Художник.
Его католический профиль при этом утратил самоуверенности, и он затараторил быстро, как украинка:
— В развитом обществе не принято посещать лекции. Зачем идти на другой конец города, куда-нибудь в тесный зальчик, а потом еще битый час взаимообмениваться энергией с лектором, если информацию можно получить дома, по телевизору или через компьютер?
— Не всю, — возразил ему Пер, — иногда, например, хочется видеть лица в зале…
— Вот видите! — взмолился Художник перед Марией, — их на самом деле больше интересует реакция империонов, чем сама лекция!
Но Мария сказала на это:
— Это правда? Тогда я тем более должна замолвить словечко у помощника Министра, чтобы вас пропустили, ведь сама я буду занята Ольгой, и кто тогда проследит за другими?
— Я думал, вас интересует именно лекция, — обиженно возразил Художник.
— Меня интересует все — все, что может помочь мне сохранить этот очаровательный уголок…
На этот раз, Пер и Магнус с одинаковым интересом переглянулись.
ГЛАВА V
Девицу Ольгу стерегли как драгоценность. Тем более это казалось странным, что Ольга, собственно, была — на взгляд какого-нибудь «невоспитанного идиота» — двадцатилетним худосочным и умиравшим на вид «сокровищем», не стоившим и ломаного гроша, а теперь еще эта тяжелая, внезапная набожность, которая вдруг поразила ее в высшей степени незаслуженно, поскольку грешить у дочки Министра пока еще не было никакой возможности. Поэтому, что там на самом деле лежало у Ольги на душе, можно было только гадать и обманываться, обманываться и гадать и снова гадать и обманываться на этот счет.
— Вас просили не заговаривать с членами семьи Министра, — напомнила Мария Художнику, когда они выходили из Домика. — Имейте в виду, речь идет именно об Ольге… если она случайно встретится вам на пути. Впрочем, — Мария сделалась насмешливой, — вряд ли вы испытаете желание с ней беседовать. Останьтесь хотя бы внешне «интересующимся», если вдруг она покажется вам «неинтересной». Не отводите скромно глаз — она вам еще может пригодиться.
— Я буду вежливым, — серьезно ответил Магнус.
— А также, постарайтесь войти в ее положение, — опять сказала Мария. — После переворота Двор вынужден скрывать свой быт, чтобы не раздражать подданных лишней роскошью. Придворная жизнь теперь нелепа и вымучена, а проще говоря — мучительна для тех, кому выпало несчастье ею жить. И, разумеется, больше всего страдает Матерь Будущего Наследника… Вот и Ольга живет чуть не в клетке, почти под домашним арестом…
— Будьте уверены, Мария, — заверил Магнус, — я и бровью не поведу… то есть, я хочу сказать, вы это только говорите так, а на самом деле, во всем мире знают, что нигде больше нет таких замечательных девушек, как в Большой Империи. Нигде вы не встретите у женщин такого самопожертвования, как здесь, в ваших женщинах. Вы находитесь под Женским Покровительством — я еще буду говорить об этом в своей лекции, а ваш священный Обряд, о котором ходит столько слухов, просто недоступен для уразумения так называемым цивилизованным умом, но разве этот Обряд случаен? Простое сопоставление некоторых известных исторических фактов, таких, например, как история Онана — с одной стороны, и вашего Обряда Оплодотворения — с другой, вызывает предположение, что этот Обряд вам Ниспослан! Но я скажу больше, — вдохновился Художник. — Методом Новой Энергетики мы у себя рассчитали, что именно в этом году следует ожидать Чуда, что именно Ольге отведена историческая миссия родить в мир Наследника, в правление коего ваш высокодуховный народ своей культурой спасет и возглавит, наконец, черствую человеческую Цивилизацию. В наших Энергетических Сетках и Табличках определенно видна связь между данной дочкой Министра Ольгой и той, исторической Ольгой, супругой погибшего предводителя, которая почитается у вас теперь как святая. Мы видим те же страдания о судьбе своей Отчизны, ту же мучительнейшую веру в избранность своей судьбы… В мире нет сведений о внешности дочки Министра, вы ее скрываете — и правильно! Миром руководит непристойное любопытство! Но из летописей мы знаем, что ваша историческая Ольга была мудра, прекрасна и величава. Женщины Большой Империи и теперь славятся в мире своей дебелой красотой, поэтому дочка Министра — нынешняя Ольга, — должно быть, божественно как хороша, и вы только из своей трогательно национальной скромности…
На этом Художник замолчал вдруг с таким выражением лица, как будто увидел за спиной у Марии, по меньшей мере, змею.
Мария слушала его без интереса и с таким же равнодушным видом наблюдала еще несколько мгновений эту внезапную перемену в нем. Наконец, она обернулась и произнесла:
— Здравствуй, друг мой, тебя выпустили погулять?
Это была сосновая жердь. Длиной около двух метров. С двумя «голыми ветками» вместо рук, с кривым, дышащим «сучком» — вместо носа. Два коричневых глаза смотрели на Магнуса пристально. Волосы на голове у жерди были приглажены, зато девичья коса спускалась сбоку вдоль этой твари почти до самой земли. Истома Магнус обездвижил.
— Это тот самый Художник, о котором я тебе говорила, — обратилась Мария, как ни в чем не бывало, к чудовищу. — Вот, Ольга, полюбуйся минуту, и оставим его, ему еще надо собраться с мыслями перед своей эзотерической лекцией.
И Мария потащила прочь «сосну», которая слабо упиралась и все пятилась, и пятилась задом, не сводя глаз с Магнуса — своих чудовищных, то есть больших, глаз, покуда «обе» женщины не скрылись в кустах.
На первой же лужайке «жердь», которую только что назвали «Ольгой», вырвалась из рук Марии, но как бы передумала и опять сама вцепилась ей на груди в рубашку и стала рыдать с таким воодушевлением, что от содроганий обе они повалились на землю; Марии пришлось еще побарахтаться, прежде чем она смогла отцепить у себя от груди эти длинные пальцы.
— Кончился плач Ярославны? — спросила Мария сердито, когда рыдания стихли до всхлипываний, на земле, с поджатыми ногами, с непременным щипанием капризно травки вокруг себя.
— Какой Ярославны? — всхлипывания.
— Царевна такая была. Много плакала и вот, попала в историю.
— В какую историю?
— Ольга! Что случилось опять! — спросила Мария строго.
— Ничего. Они что-то замышляют. Все что-то замышляют! — Ольга рассердилась — Они мне ничего не рассказывают, а я чувствую — замышляют! Мне страшно быть здесь взаперти. Все говорят загадками, все говорят о моем каком-то долге перед этой жуткой Империей, а мне от этого еще страшней. Я не хочу долга… Я хочу, чтобы меня выпустили. Я хочу ребенка! Вот! А Министр говорит: кто тебя возьмет? Если только последний урод или преступник… А я говорю, пускай хоть преступник или урод, лишь бы — вон из этого проклятого Заповедника! Я боюсь. Я боюсь охраны, боюсь Коменданта, я боюсь… твоего дядьку Калиграфка! Он что-то замышляет…
— Конечно, замышляет, — сказала Мария невозмутимо. — Разве может Калиграфк без чего-нибудь на уме жить хоть минуту? И нет здесь ничего страшного, если конечно знать, что у него там на уме…
Вдалеке ударило охотничье ружье с долгим эхом.
— И тебе это известно? — спросила Ольга с любопытством.
— А еще лучше, самим направлять его алчную башку, — продолжала Мария, не слушая Ольгу, — если туда можно впихнуть что-нибудь положительное в принципе.
— Вот ему бы и внушала на старости лет богу молиться, а не мне тут — изображать набожную дуру по твоей милости!
— Учти, Ольга, — пригрозила Мария, — если не будешь меня слушаться, то все твои страхи могут здесь, в Заповеднике, очень даже материализоваться! Я тебе все расскажу, милая, когда разберусь, а мне самой еще тут не все ясно. Я примерно представляю себе, что замыслил теперь Калиграфк, этот мой славный дядюшка, вообразивший себя крестным отцом… А теперь ему захотелось поиграть в вождя… Но я пока не понимаю, что здесь делают эти славные ребята со своей Станцией…
— Что делают? Иногда соединяют моего папочку по телефону с секретарем Большого Конгресса. Как пришли сюда, так и уйдут.
— Не сомневаюсь, — произнесла Мария, покусывая травинку. — Как пришли, так и уйдут, да только вот, что они здесь после себя оставят?
— Господи, Мария! — взмолилась Ольга. — Еще не хватало пугать меня этими иностранцами!
— А это чтобы ты меня слушалась, моя девочка.
Мария опустилась рядом в траву и нежно обняла Ольгу за тощие плечики.
— Ты должна твердо мне обещать, что поступишь в точности, как я тебя прошу. Ты выслушаешь эту лекцию с самым набожным видом и еще сделаешь все, что я тебе прикажу после… А теперь мы с тобой пойдем искупаемся.
— Я не в купальнике, — уныло отозвалась Ольга.
— Мы пойдем на протоку. Там даже звери не ходят.
— Там вода холодная, — опять уныло воспротивилась Ольга.
— Да пойдем же, господи ты, боже мой! — Мария схватила ее за руку. — Ребеночка она хочет, а в лесу боится голенькой…
…Мария обернулась, с удовлетворением отметила, что за ними тайно следовала мужская фигура, и повлекла Ольгу в чащу.
Протока, куда привели дамы совой хвост в кустах, могла даже водолазу показаться местом для погибели. Внизу, среди ветвей, текла холодная и черная вода шириной в пять гребков, и казалось, если туда ввалишься, зазевавшись, то оттуда уже назад его обитатели не выпустят.
Тот, который устроился тайно — и классически — в кустах, замер обескуражено: неужели Ольга с Марией полезут в омут? Русалочки!
Мария поспешила снять с Ольги сарафан. Он отчего-то застрял повыше худого живота, Ольга подняла вверх руки, повертела нежно бедрами и, наконец, выскользнула из платья. Неожиданно тяжкие груди вдруг выкатились наружу у жердеобразной Ольги. Мария взялась рукой ей за трусики.
— Отвяжись, Мария! Я сама! — вскрикнула красиво Ольга.
— Сама ты будешь еще долго озираться по сторонам! — сказала Мария тоном равнодушной мамы.
Ольга инстинктивно оглянулась, плавно спустила трусики до коленок и выпростала из них одну за другой свои длинные ноги.
Наблюдавший в кустах сразу позабыл о своем первом впечатлении, которое, как известно, самое сильное, и уставился внимательно туда, где недавно еще видел «жердь». Что вначале показалось вешалкой для одежды под сарафаном, было на самом деле тонкими ключицами на аккуратных плечах с необыкновенно плавным рисунком линий. Девичьи позвонки сбегали с изгибом вниз по спине к высоким ягодичкам и превращались дальше в тонкую, розовенькую соразмерность бедер. Ольга сделала шаг к воде, пробираясь через кусты, нависшие над протокой, и от усилий мышц сухожилия на стройных худых ногах напряглись и заиграли, и теперь каждую ямочку под коленками и внизу, у лодыжек, наблюдавший без всякого сомнения не отказался бы покрыть поцелуйчиками прямо здесь и сейчас, на месте, невзирая даже на опасность быть обнаруженным за этим своим школьным занятием.
Убедившись, что Ольга достаточно покрасовалась и, наверное, поменяла уже мнение у того, кто сидел в своем укрытии — если, разумеется, там не мертвец! — Мария сама скинула одежду, отстегнула бюстгальтер, театрально бросила его чепчиком в воздух, но осталась в трусиках, и тоже полезла в воду через кусты. У наблюдавшего был уникальный шанс отгадать, наконец, причину необыкновенной привлекательности Марии, увидеть из своей мальчишеской засады те эротические подробности ее тела, которые вынуждают оборачиваться ей вслед всех без исключения в Империи, но — увы! — Мария чересчур быстро потонула в прибрежной растительности вслед за Ольгой, и наблюдавшему остались одни только странные воспоминания о ее локтях и коленках, о ее возмутительно тесных бедрах спереди…
Протока оказалась на самом деле комфортабельной и вовсе не гибельной для купальщиц. Плотный кустарник подходил к самой воде по берегу, и, не ступая в илистое дно голыми пятками, можно было выбираться обратно, держась только за гибкие кусты. Над водой низко стлались толстые ветви деревьев, давно уже очищенные от коры тлением, голые и гладкие, куда Мария и Ольга выползли и грелись теперь посреди протоки на солнце.
— И как же это ты хочешь ребеночка? — спросила Мария негромко, чтобы следивший за ними наглец не слышал. — Кого бы ты сделала своим мужем?
Ольга сразу приуныла и капризно брызнула ножкой.
— Это… плохо… ужасно… нехорошо, но я… не хочу мужа, — сказала она. — С тех пор, как у нас появились эти заграничные видеомагнитофоны и я увидела, какими красивыми на самом деле бывают люди, я пришла в ужас. Мария, ведь мы все здесь уродливые… Фигуры у нас недоделаны, лица толсторожи… У ребеночка — когда еще это все наружу проступит! А мужа придется ведь сразу взрослым терпеть…