Как из-под земли вдруг вырос перед ними солдат, вооруженный штыком в ножнах на поясе. Солдат загородил им дорогу.
Мария молча уставилась на него, и Магнус почувствовал и узнал в ней тот нараставший экстерьер взбешенной фурии, в котором она утром уже представала его глазам на крыльце Резиденции.
Солдат стал мелко вздрагивать, но не сдвинулся с места. Можно было подумать, что его сковал ужас, но он собрался с духом и произнес:
— Дальше нельзя. Это приказ Министра… Нам передали только что…
— Разве ты меня не узнал?
Врагу бы не пожелал Магнус в эту минуту видеть лицо Марии.
— Я… узнал… госпожа… Мария, — с трудом выговорил солдат. — Но… не велено пускать… именно… вас, госпожа Мария.
— А как тебя зовут? — вдруг спросила Мария ласково.
На ласку солдат как-то быстро сдался и просиял отзывчиво, как младенец. Он назвал ей свое имя с готовностью.
Но еще не стихли колебания воздуха от звука его голоса, а Мария уже обратилась опять в ледяную статую.
— Итак, — произнесла Мария со своим патологическим бесчувствием в голосе, — ты обязан исполнять приказ Министра и ты его, конечно, волен исполнить, но там, — Мария даже не шелохнулась, чтобы показать рукой или кивком головы, где это «там», — в Империи, вне Заповедника, любой, не задумываясь, исполнит мой приказ.
Мария выждала несколько ужасных секунд и произнесла вовсе уже несообразное, как показалось Магнусу:
— И я уверена, что там у тебя остались родные и близкие, а может быть, еще и девушка…
Как бы ни был потрясен Магнус услышанным, но еще больше поразился он реакции самого солдата. Вместо того чтобы немедленно арестовать и сдать Марию полиции, тот вдруг проговорил несколько раз:
— Нет… нет… нет… — бросился в кусты и пропал, словно его и не было.
Мария проводила его сразу потеплевшим взглядом.
— Что это с вами, Магнус?! — вежливо испугалась она, обратившись к потрясенному своему экскурсанту. — Успокойтесь, ничего с его родными и близкими не случится. Я только использовала родовой инстинкт… У нас ведь тут все еще родовой строй и общинные отношения, — добавила она.
— Вы этим не отличаетесь, — сказал Магнус, немного нервничая. — Такие ценности, как семья, — исконно человеческие и настолько земные, что прижились даже в техногенной Цивилизации…
— Разница только в том, что не всюду может прийти кому в голову шантажировать ими человека, — прервала его Мария нетерпеливо. — Наверное, за что-либо подобное в Большом Конгрессе можно здорово влипнуть. Но здесь, при родовых отношениях, это отличные когти, чтобы в них держать подданных, но… вернемся к нашему делу, — сказала Мария. — Мы уже на подходе. Готовьтесь же, Магнус, увидеть самою святыню Большой Империи! Вы должны ее оценить по достоинству, во-первых, как художник, а во-вторых… Впрочем, это вы скоро узнаете, многое будет зависеть от вашей впечатлительности…
И в эту минуту чудесные развалины предстали глазам Магнуса!
В глубине идеальной поляны, зеленой и ровной, словно ворсистый коврик, по которому просто невозможно было бы отказать себе в удовольствии пробежаться босиком (если конечно, в мире остались еще особи дикие достаточно, чтобы касаться голой, незащищенной ступней мать сырой земли без брезгливости), вырастало из земли строение, наверное, этажа в два, настолько ветхое, что, казалось, сложено оно было не из бревен или кирпича, а из многолетнего мха, который сплошь покрывал нежной зеленью всего этого монстра сверху донизу. Заповедный лес, в котором не ступала нога человека — да и не могла ступить без того, чтобы не сломать ее тотчас в его невообразимом валежнике — начинался сразу позади этого архитектурного динозавра, и оба они словно вросли друг в друга на веки вечные, один — своими стенами, а другой — стволами, в прошлом могучими, а теперь такими же мшистыми и зелеными, как и сам этот древний, наверное, первенец строительного искусства местного народа.
Выждав, пока Магнус напитается достаточно зрелищем, Мария шагнула на поляну и поманила его, но Магнус словно прирос.
— Что случилось, Магнус? — удивилась она. — Вас там что, парализовало?
Он, и правда, напоминал столб. Мария проследила за его взглядом и только теперь заметила фигуры в маскировочных нарядах, словно выросшие из-под земли и нацелившие на Магнуса отвратительные стволы крупнокалиберных пулеметов.
— Магнус! — рассердилась племянница Прокурора. — Я вас пригласила сюда, чтобы показать Усадьбу, а не охрану на ее территории. Что вы на них уставились? Пускай целятся — пока вы со мной, они вам ничего не сделают. Я забыла предупредить вас, Магнус, что здесь живет мой дядюшка, Калиграфк. Его домик во-о-он в том углу, — показала рукой Мария, — а эти — из его псарни, — кивнула она в сторону опасных фигур с оружием.
Магнус бросил настороженный взгляд в дальний угол поляны и, действительно, нашел там квадратный сарай из толстых бревен, чем-то напоминающий архитектуру пенитенциария. И хотя далеко не все, слава богу, лично имели несчастье эту архитектуру наблюдать, почему-то каждый по едва уловимым для глаза признакам станет мучиться догадками: а не то ли это самое? — хотя решеток на окнах, колючей проволоки и высоких заборов вокруг он не обнаружит в данном конкретном случае.
У Магнуса не было никаких оснований не доверять племяннице Прокурора, и, положась на попечение судьбы, он шагнул в зону обстрела…
Чем ближе подходили они к Усадьбе, тем больше она приобретала очертания чудного мохнатого страха, нависавшего над ними сверху своими рыхлыми очертаниями, в которых можно было только угадывать то ли дверь, то ли стену, то ли окно или, наконец, то, что можно было бы назвать крышей. Наверное, крыши строителям Большой Империи не давались уже в те далекие времена, когда весь этот тлен был еще каким-нибудь новеньким «домашним очагом» из свежеотесанных бревен — так, по крайней мере, можно было думать, вспоминая о «кастрюльной крышке» над Резиденцией Министра.
Магнус даже не заметил, каким именно образом они прошли внутрь: Мария лишь приблизилась вплотную к мохнатым складкам и поверхностям, преградившим ей путь, сделала еще один шаг и — скрылась из глаз, будто растворилась в гигантской флоре. Магнус так же приблизился нос к носу к флоре, и перед ним лениво расползлась мохнатая расщелина, обнажив продолговатое древесное дупло.
Он неуверенно шагнул внутрь и опять увидел Марию, раздвигавшую руками с превеликой осторожностью толстый занавес ниспадавшей с потолков паутины. Когда новое узкое пространство было вскрыто, Мария, все с той же осторожностью, скользнула вглубь дальше, и Магнусу ничего не оставалось, как опять следовать за ней по пятам.
Он машинально искал ногой пол, но пол, наверное, сгнил уже сотню лет назад, и внизу теперь стлался толстый ковер глубоко мха, местами вздыбленный большими валунами из-под земли, либо истлевшими остовами каких-то замысловатых, в прошлом деревянных устройств, назначение которых теперь невозможно было угадать. Мария всё с той же осторожностью раздвигала руками паутину, которая то и дело липла у них на пути, как будто бы ей после самой пришлось все обратно занавешивать и она ленилась много напортить здесь.
В замкнутом зеленом пространстве, где теперь оказался Магнус, стоял изумрудный полумрак. Лучи, проникавшие сюда сквозь какие-то щели наверху, казалось, били через увеличительные линзы.
Мария хранила таинственное молчание, и Магнус, также молча, все шел и шел вслед за ней, то пригибаясь под нависшими сверху балками, то переступая широко через углубления и трещины под ногами. В одном из таких вот черных проемов Магнус отчетливо услышал течение воды. Он замешкался, преодолевая препятствие, и, пока осторожно перешагивал журчащую канаву, меньше всего желая оказаться в ее загадочной черноте, вдруг с неприятным чувством обнаружил, что потерял Марию из виду.
Магнус повертел головой, подумал и тихо позвал:
— Мари-и-я?..
Больше он уже ничего не успел сказать. И даже пожалеть о том, что осмелился произнести слово в этой древесной усыпальнице, он смог только много минут спустя, когда пространство вокруг него опять улеглось. Магнус решил, что на него обрушился не только весь этот невозможный мохнатый дом со всеми его столетиями в придачу, но и само небо сверзилось напоследок ему на голову — ночные птицы, перепуганные, как дуры, в невероятном количестве поднялись внезапно со своих невидимых гнезд и в полном молчании, но зато с оглушительным хлопаньем мерзостных жирных крыльев, долго носились, кажется, с намерением окончательно разнести свое изумрудовое гнездовье.
— Ну, где же вы, Магнус, идите сюда! — услышал Магнус из глубин паутины спокойный голос Марии, когда птицы, наконец, невидимо расселись и угомонились.
Он решил быть осторожней теперь, но внезапная мысль вдруг остановила его совершенно.
— Магнус! Я вас жду, — все так же спокойно произнесла где-то рядом Мария.
— Но… — Магнус в удивлении подбирал слова.
— Что опять стряслось там с вами? — позвала Мария.
— Но ведь они… эти… с крыльями… не оборвали ни одной паутины!
— Идите, идите сюда, не обращайте внимания, тут есть много чего… — позвала его нежно Мария.
Магнус пожал плечами и теперь, собственно, не церемонясь, двинулся напролом. Паутина залепила ему лоб, глаза, но зато он сразу наткнулся на свою провожатую.
— Осторожно, здесь вода, — предупредила Мария, огибая что-то в углублении.
Магнус услышал отчетливый плеск ниспадавшего где-то рядом с небольшой высоты ручья. Он сделал еще несколько шагов, стараясь ступать след в след за Марией, и они остановились перед небольшой каменной чашей, вода в которой набиралась, вытекая из мшистых камней, кружила тихо вдоль каменных бережков и стекала вниз, с мягким шумом перекатываясь через небольшую запруду.
— Мы почти у цели, — сказала Мария и повернула вдоль озерца вверх — туда, где виднелось какое-то нагромождение из камней.
Они взошли невысоко вверх по камням, и Магнус, вслед за Марией, оказался перед входом в глубокий грот. Здесь Мария остановилась, обернула свое лицо к Магнусу и долго посмотрела ему в глаза.
Магнус этот взгляд с честью выдержал, и даже без тени сладострастия: Москва! Цивилизация держала его в узде!
Мария стояла, выгнув спину, откинув назад голову, и почти касалась Магнуса своей высокой грудью под рубашкой с решительным воротничком. Она, правда, была в брюках, и это не слишком помогало огню вожделения несколько старомодного, модернистского художника Магнуса, любившего, видеть на женщине длинные платья, но было бы странным даже для Москвы — даже Цивилизации! — если бы он вообще не подумал о себе сейчас хоть на минуту — хоть секунду! — как о многодумном пленнике Цирцеи, и не стал бы готовиться тайно к чему-то очень определенному.
— Вот мы и пришли, — прошептала Мария самым глубоким, грудным, не оставляющим никаких сомнений женским голосом.
ГЛАВА X
— Итак, Магнус опять будет говорить этим аборигенкам — с их первобытнообщинными «ушами спаниеля» под платьем вместо аппетитных, новеньких, полиорганосилоксановых грудей — про их превосходство над женщинами Цивилизации, как он это делал в Союзе в Южном Полушарии, будет клясться им, что в Большом Конгрессе такой жертвенности в женщинах уже не встретишь, что они там теперь только мастурбируют в свое удовольствие, лесбиянствуют, мужчин без денег и контрацептива к себе не подпускают — ну и все прочие выдумки, которые только родит воспаленный мозг всех высокодушевных парней вообще, и московского Магнус — в частности…
Йоцхак и Дермот были в креслах у себя в Домике, а Пер опять философствовал, испытывая терпение Персонала.
— Было бы опрометчиво, — сказал он, — игнорировать идеи конкурирующей фирмы, мы просто обязаны со всех сторон рассмотреть эту странную, на первый взгляд, версию…
— Наконец-то у нас мужской разговор, — заметил Йоцхак Смоленскин. — Даже офицер Уэлш на этот раз не заснет.
— Что такое, Йоцхак?
— Я хочу сказать, наконец-то мы поговорим о женщинах…
— Размечтался! — оборвал его Уэлш. — О женщинах! Вот увидишь, Пер будет говорить… о самках.
— Я могу не употреблять этого слова, dear Уэлш, если оно тебе не по душе, — сказал Пер, — хотя с ним мне удобно оперировать понятиями: как только мы станем думать, что речь идет не о первобытном стаде аборигенов, то делать нам здесь будет уже нечего…
— А как же Мария? — спросил машинально Уэлш.
— В конце концов, ты волен думать, что хочешь, о моем отношении к племяннице Калиграфка, — отмахнулся Пер.
— По моим сведениям, — продолжил он, перейдя к делу, — до периода длительной войны с соседями — еще более дикими — в этих районах женщину боялись и почитали ее «волшебницей». Местные популяции удержали за собой территорию, но соседний этнос, с которым они имели дело в течение двухсот лет, отличался, по-видимому, качеством не в лучшую сторону…
— Я и раньше говорил, что ты расист, нацист и коммунист, и вообще — не любишь животных, — влез опять Йоцхак Смоленскин.
— Да, Йоцхак, я не люблю двуногих животных, которые воображают себя человеком и поэтому деградируют вместо того, чтобы эволюционировать хотя бы как животные. Это бы их только украсило… Что касается больших империонов, то, вне всякого сомнения, шестиногие (двуногий плюс лошадь), которые их воевали и потерпели поражение, все же разжижили им кровь таким образом, что их отношение к самке… прости, Дермот — к женщине, стало натурально никаким. А мы знаем, что один из главных показателей качества рода — это отношение к женщине. То есть я бы не стал с легкостью утверждать, что предки аборигенов, составивших теперь Большую Империю, именно победили тех, шестиногих. Внешне, повторяю, они, конечно, остались сидеть на своих землях, но внутренне их качество, вне всякого сомнения, ухудшено и завоевано через генетику, а также посредством морального, то есть — аморального влияния со стороны худшего по качеству стада. Таким образом, мы имеем дело с фактом того воздействия, какое оказывает на аборигенов Цивилизация, но только со знаком минус.
— Разумеется, это обстоятельство сразу отстранило на вторые роли женщину в стаде, — приступил Пер именно к части выступления, единственно вожделенной слушателями. — «Кому воду носить? — Женщине — Кому битой быть? — Женщине. — А за что? — За то, что женщина», — стали говорить аборигены. Некоторые наши ученые, сочувствующие дикарям, указывают, что дикость нравов в отношении женщины вытекает из объективных условий, например — плохой погоды у природы или ежедневного тяжелого труда за кусок хлеба — вместо эротических игр или усилий по украшению своих женщин. Имеется в виду, что плохая погода навязывает свои правила игры, когда уже делается не до искусств, то есть и не до женщины тоже. Но я полагаю, что все зависит, наоборот, от внутренних потребностей и запросов души особи, и если она упорно не уходит из неблагоприятного климатически и географически для эротических игр с женщиной района, значит, таковы именно потребности души и тела, а если быть точным, то именно отсутствие оных…
— Итак, около пятисот лет назад женщина в данном стаде из положения свободного животного попадает уже в положение рабочей скотины, которую держат для тяжелых домашних и полевых работ, а также для размножения. И сегодня еще в стаде особо ценятся покорность и душевные качества тех женщин, особая прелесть которых в том, чтобы на них можно было подолгу ездить, а Магнус так даже ставит эту характерную особенность вьючной скотины в пример человеческим женщинам Большого Конгресса. Но мы-то с вами должны понимать, что речь идет на самом деле именно о племенном скотоводстве, только протекавшем неосознанно и в диких условиях; однако, если бы я сказал Магнусу, что он, по всей видимости, имеет в виду корову или кобылу, то, боюсь, он бы меня не понял.
— Ты относишься с большим предубеждением к Магнусу, — попросил слова Йоцхак, — а между тем, ты и сам знаешь, что здесь по целым столетиям у власти была именно женщина…
— Некоторые события последних дней вынуждают меня думать, что и теперь все идет к так называемому матриархату. Поэтому тем более у меня нет никаких оснований считать Магнуса слабоумным. Но мы с ним расходимся в методологии. Магнус полагает, что территория Большой Империи находится под покровительством Мокоши или, другими словами, закодирована под женский знак, отсюда проистекает его утверждение о женской специфике поведения в стаде. Например, страсть самцов наряжаться — они даже убивают друг друга исключительно, чтобы завладеть одеждой, изготовленной в странах Большого Конгресса. Или возьмем, к примеру, их чисто женский стиль конкуренции: устранение противника с праздника жизни физически по причине неверных сведений о смерти… То есть в принципе я не спорю, что самцы данной популяции, с которой, надеюсь, скоро у нас все получится — и получилось бы наверняка, если бы не этот Магнус — что они и правда сажали во главе империи женщину. Но, во-первых, ни разу еще царство женщины наверху не меняло положения ее внизу, а во-вторых, никакая это, конечно, не Мокошь, не знак и не планида, а обыкновенное желание самцов пожить хоть какое-то время спокойно, как ребенок под юбкой у надежной мамочки, потому что царствование самцов здесь иногда грозит даже полным самоистреблением стада и всей популяции в целом. Или нет, не ребенку, а просто как мужчине, которого женщина потчует в своем доме всегда гораздо гостеприимней, чем тот же мужчина — в своем, с пивом из холодильника.